Анна Виноградова

Анна Виноградова

Четвёртое измерение № 31 (307) от 1 ноября 2014 года

Поверить отраженью своему

 

Между небом и судьбою

(цикл из шести стихотворений)

 

* * *

 

За границами старости

на пределе усталости

у порога ненужности

не глаза – две окружности.

 

Там, у края, над пропастью

с крыл осыпались лопасти.

И на краешке скатерти

две руки – как на паперти.

 

По щеке по берёзовой,

на закате чуть розовой,

жизнь слезой беспричинною

утекает морщинами.

 

* * *

 

Чёрные провалы окон,

скрип и стон дверей и ставень.

Занавески старой локон

серым флагом над кустами

машет тем, за облаками,

кто покинул поле боя,

унося детей и слёзы…

Между небом и судьбою –

две плакучие берёзы.

 

Мародёры, звери, птицы

расклевали руки, лица:

тень на улице – пустая.

Ну, а смерть – всё длится, длится…

И машины вереницей

пролетают, пролетают…

 

Провалившиеся крыши

к небу тянутся крестами.

Ветер шёпот смерти слышит

в карканье вороньей стаи.

Опоздал – прикрыть им очи,

запереть-сложить им руки

на груди и, что есть мочи,

упасти от смертной муки –

быть распятыми на поле

у шоссе под небом синим,

средь каменьев и угольев

забывать родное имя.

 

* * *

 

Я давно не играла на жизнь и смерть,

не выбегала из дома, захлебнувшись луной.

Мне осталось – едва ли больше, чем треть

от ушедших дней. И, теперь уже точно, – одной.

 

Буду книжки читать про чужую жизнь,

примерять… и пробовать на последний зуб,

проходить на скорости поднебесные виражи,

целовать, кого захочу, не разжимая губ.

 

Слушать музыку всех народов и всех времён,

ощущая безвременность за стылым окном.

Гром оваций обрушит в стекло многорукий клён,

заглушая безжалостный метроном.

 

Вспоминать, пока ещё держат строй

струны памяти из нейроновых жил,

тонкой ауры взглядов, улыбок и слов покрой –

устаревшие чертежи.

 

* * *

 

Замерзающий летний пейзаж

превращается нехотя в осень…

Ни пощады, ни скидок не просит

этот месяц под номером восемь,

загоняя устало в гараж

позабытую дедом «копейку»,

опираясь, кряхтя, на скамейку,

где всё лето курил этот дед.

Помянуть бы! Да третьего нет…

и второго… – одни только тени.

Облепляют худые колени

крылья мокрые старых газет.

 

…Перелистывать эти детали

даже ветры седые устали.

Их отлить бы навеки в металле,

Да у Вечности – времени нет.

 

 

* * *

 

Было время, когда никто не предлагал помощь

женщине с детской коляской

и старушке с тяжёлой тележкой.

Наши дети тогда подрастали – помнишь?

А дышать и бежать было легче.

 

Сегодня, что радует, люди помогают друг другу,

снова в моде слова «пожалуйста» и «простите».

Сыновья шагают стремительно и упруго

и зовут нас изредка погостить.

 

Но не знаю, что в этой жизни теперь мне.

Как бы просто уйти, никого не обидев…

И не хлопнуть при этом на память дверью.

…Ведь никто не услышит и не увидит.

 

 

* * *

 

Ну конечно, это старость.

И не надо с ней бороться.

Честно выжмет, что осталось

в засыхающем колодце,

и накапает на блюдце –

да с каёмкой голубою!

Между небом и судьбою

птицы радостно напьются.

 

О дружбе

 

Держи меня рукой,

а хочешь – за ошейник.

Прилипни, как репейник,

смути былой покой.

Не комплексуй и спорь

до хрипоты собачьей,

не забывай дать сдачи,

коль выстрелю в упор.

 

Покорность – не в чести:

здесь двое нас – хозяев.

Я, пасть свою раззявив,

прощу. И ты прости.

 

* * *

 

Вот и снова дождь пробежал по крыше,

постучал в окно и позвал гулять.

Обаянье встреч! Я навстречу вышел,

зонтик и пальто

в дому

         позабыв опять.

 

Он меня обнял мокрыми руками,

заглянул в глаза, каплями смеясь,

и пригоршней слёз тяжеленный камень

смыл с души моей

легко

       и забросил в грязь.

 

Я теперь омыт и готов на плаху –

за крамольность дум и беспечность дел.

Другу передам влажную рубаху

и кольцо,

что милой я

так и не надел.

 

Старое одеяло

 

Думаю сделать статеечку

из материала,

который уже слежался, как старое одеяло,

заполнив и вытеснив

свои больные пустоты,

добрав, наконец, до желанной квоты

факты, мысли, а может быть – разговоры,

короче, из материала, который

казался неперспективным. Ныне

он фору даст половине

тех, что списками в оглавленьях

перешагнули границу тленья.

Осталось лишь сесть

и писать запоем.

На сон – как в охране: сутки за трое.

…Кофе пролить,

Закурить

и начать сначала,

кутаясь в старое одеяло.

 

Крылья бабочек

 

Сотни бабочек прекрасных

улетают прямо в Рай,

оставляя белый лепет

под жасмином.

Снова мимо

пролетит, пугая, лето –

свистом старой электрички,

взмахом солнца по привычке

задирая рваный край

облаков.

И был таков

год, намеченный весною

акварелью аквилегий,

растворимых ливнем света

в запахе густого луга

на глазах у незабудок

под жужжание шмеля.

Каплями стекло пыля,

подкрадётся день осенний,

недоскошенное сено

потемнеет по колено.

Крылья бабочек прекрасных

лягут снегом на поля.

 

* * *

 

Как удивлённо пробует рука

поддержку первого свободного  гребка.

Как первый вкус родного молока.

 

Как трудно посмотреть в глаза тому,

с кем первый раз делил ночную тьму, –

поверить отраженью своему.

 

Как страшно видеть смерть наедине –

в соседней комнате, в гробу или во сне.

Как лунную заплатку на окне.

 

* * *

 

Того, кто там бежит,

подмётками сверкая,

минуя гаражи –

а солнце так дрожит

в промытых окнах мая! –

попробуй, удержи!

Под звонами трамвая

нам всем наверняка

приснится – о своём…

И мы войдёт в проём

старинного сарая,

где пыльный солнца луч,

пронзая миражи,

коснулся верстака…

Но, памятью играя,

не замечая туч,

светлеют облака,

когда подушку с краю

поправила рука

откуда-то из Рая…

 

* * *

 

А в морскую воду солёную –

успевай желанья загадывать –

далеко, в нейтральную зону,

звёзды падают, падают, падают…

 

Московское

 

Поведи меня

по твоей Москве.

Пусть звонят колокольные небыли.

Вышивает снег

по седой канве

переулки, где вместе мы не были.

 

Не узнать своих:

вдоль по улице

силуэты позёмкой коробятся,

светофор ослеп –

еле щурится.

Да и ладно: никто не торопится.

 

Санки скрипнули,

и фонарь погас.

Помнишь? Следующий – возле булочной.

Прокати меня

в наш последний раз

по сугробам в твоём переулочке.

 

Всем нам, выпавшим

из московских гнёзд,

окольцованным с детства бульварами,

проходных дворов

сто заплат внахлёст

держат памяти рубище старое.

 

Не найдём теней –

тех ночей темней,

что болезнями детскими заспаны.

Замела метель,

а Москва – под ней,

та, которой гордимся и хвастаем.