* * *
Меня убили. Мозг втоптали в грязь.
И вот я стал обыкновенный «жмурик».
Моя душа, паскудно матерясь,
Сидит на мне. Сидит и, падла, курит.
Горсточка пепла
За чинами, за звёздами в пекло
мы потащимся пьяной гурьбой...
А любовь – эта горсточка пепла –
навсегда остаётся с тобой.
* * *
Петух красиво лёг на плаху,
допев свое «кукареку»,
и каплю крови на рубаху
брезгливо бросил мужику!
Ты
Кем-то в жизнь ты неласково брошена.
Безотцовщиной звали в селе...
Откопал я тебя, как картошину,
в чуть прохладной сибирской земле.
Я впустил тебя в душу погреться,
но любовь залетела вослед...
И теперь на тебя насмотреться
не смогу и за тысячу лет.
Плен
Край подушки слезами захлюстан,
в злобе тягостной щерится рот,
на душе по-осеннему пусто,
только ветер танцует фокстрот...
Но! – слезятся барачные стены!
Но! – сугробы страдают от ран!
Ручейки, словно вскрытые вены
голубых чистокровных дворян.
Но! – свистит на свободе пичужка!
Но! – сосульки звенят допоздна!
У конвойного –
морда в веснушках...
Значит, там, на свободе, – весна!
Если
Если бабы недружно запели,
значит, труп повезут со двора...
Если морда опухла с похмелья,
значит, весело было вчера.
Если мысль выше крыш не взлетает,
значит, кончился в сердце огонь...
Если снег на ладони не тает,
значит, мёртвая это ладонь.
Если умер, но ходишь, как прежде,
если сдался, врагов возлюбя, –
значит, слава Последней Надежде,
что воскреснуть заставит тебя!
Чёрный лось
Вновь я там, где простился с детством.
В милом детстве теперь я гость...
Синий воздух ломая с треском,
выйди из лесу, чёрный лось!..
Напугай меня белым рогом,
бей копытом в трухлявый пень,
закружи по лесным дорогам,
но верни мне из детства день.
Пусть откроет густой малинник
сотни алых пахучих тайн...
Золотистых озёрных лилий
звон волшебный услышать дай...
На заре прибредём к посёлку,
я тихонечко в дом войду...
Подожди за кустом, я только
спичек розовых украду.
В ночь – костёр! Да такой, чтоб сразу
небо пламенем занялось!..
Лось, не щупай сквозь листья глазом,
выйди из лесу, чёрный лось...
Подранок
После выстрела смог он собой овладеть,
он посмел улететь, очумев от испуга.
Между крыльев – дробинка, но сумел улететь...
Только ровно на жизнь приотстала подруга.
Распустились цветком два разбитых крыла,
поднялась голова в драматическом жесте...
Тонкой лапкой гребла, суетливо плыла,
всё куда-то плыла, оставаясь на месте.
Окровавленный пух понесло к камышу,
и молчат небеса, перелески и воды...
(Ты ответь мне, Ирина, я тебе же пишу, –
что случилось потом, после этой охоты?
Был ли выстрел ещё, иль, жалея заряд,
ощипали тебя, несмотря, что живая...
И весёлый охотник – голубой бюрократ,
нежно кушал крыло, коньячком запивая...
Может, выжила ты, всем дробинкам назло,
только жизнь приняла, как стандартную милость…
И свистит по квартире расписное крыло,
забывая на миг, что летать разучилось.
Телевизор, базар, танцплощадка, завод,
петухи-женихи, разодетые жутко...)
А в заливе души всё куда-то плывет,
всё куда-то плывет недобитая утка...
* * *
А в детстве всё до мелочей
полно значения и смысла:
и белый свет, и тьма ночей,
крыло, весло и коромысло…
И чешуя пятнистых щук,
цыплёнок, коршуном убитый,
и крик совы, и майский жук,
и луг, литовкою побритый.
Как в кровь – молекула вина,
как в чуткий мозг – стихотворенье,
как в ночь июльскую – луна, –
в сознанье входит точка зренья.
Варвар
Идёт полями и лесами,
идёт ромашковым ковром –
мужик с невинными глазами,
с фамильным тонким топором.
Душа в лирической истоме,
в мазутной неге сапоги…
Под ним земля тихонько стонет,
пред ним дрожат березняки.
Он понимает птичьи вопли,
он любит беличью возню...
Он колья, жерди и оглобли
считает прямо на корню.
Легко живёт топорным счастьем,
листает весело рубли.
Трудолюбив, хороший мастер, –
и тем опасней для земли!
Они бескрылы
Боготворю их, солнечных и милых,
люблю сиянье знойное зрачков...
Они бескрылы, но имеют силы
нас окрылять, бескрылых мужиков!
Границы платьев берегут их прочно…
Я, нарушитель ситцевых границ, –
они бескрылы – видел это точно!
А, впрочем, кто их знает, этих птиц…
Вкладыш к моей трудовой книжке
Вот я умру, и вдруг оно заплачет,
шальное племя пьяниц и бродяг...
...Я был попом, – а это что-то значит!
Я был комсоргом, – тоже не пустяк!
Я был мастак с багром носиться в дыме.
Я с топором вгрызался в синий бор.
Я был рыбак, и где-то на Витиме
мой царь-таймень не пойман до сих пор.
Я был художник фирмы «Тети-мети».
Я под Смоленском пас чужих коров.
Я был корреспондентом в райгазете
и свёл в могилу двух редакторов.
Учил детей и им читал по книжке,
как стать вождём, диктатором Земли…
И через год чудесные мальчишки
мою квартиру весело сожгли!
Я был завклубом в маленьком посёлке.
Поставил драму «Адский карнавал»...
И мой герой, со сцены, из двустволки,
убил парторга. В зале. Наповал.
Бродягой был и укрывался небом.
Банкротом был – не смог себя убить...
Я был… был… был... И кем я только не 6ыл!
Самим собой?.. А как им надо быть?..
* * *
Деревня – родина в сто домов,
в сто дымов,
в пятьдесят бород и седых голов,
в триста косынок и картузов,
в пятьсот пар озорных глаз...
Может, кто родился и в этот час?..
Околица-частоколица,
за околицей – озерцо...
Рыбак на кувшинку молится,
а может, на своё лицо.
У стога
протезы стоят без дел.
Дед Кутилов спит и во сне вспотел.
Наверно, атака –
в стотысячный раз.
В мозг ударяет железный лязг.
Танки!.. Гранату – дальше...
Секунда – и грянул гром...
Да нет, – то Кутилов-младший
в колодце гремит ведром.
...Сапсан летит
по сапсаньим делам,
по отаве шляется конь-булан...
Мир праху дня,
прошедшего дня!
Звезда зелёная, усыпи меня.
* * *
Я ростом был в полчеловека...
Стоял во тьме, осилив страх...
Два бородатых печенега
ругались ласково в кустах.
В ночи таинственно дрожало
две бороды и два огня...
...Она лежала,
тихо ржала,
она рожала
мне коня.
* * *
Шли великаны
по росному лугу.
Шапки, играя,
бросали друг другу.
Падали шапки,
в тумане терялись,
шли великаны
и громко смеялись.
Скрылись в заре
молодцы-великаны...
Шапки в тумане
торчали стогами.
* * *
Жизнь моя, поэзия, подруга...
Я в стихах тонул, горел и мёрз...
Очи мне не выклевала вьюга,
хоть прошёл под вьюгой много вёрст.
Скажут: поза? Да, возможно, поза...
Жизнь – она из поз и прочих крох.
Пусть сгниет раздавленная роза,
а в гнилье взойдёт чертополох!
Я не жду бессмертья ни минутки,
мне дороже – пальцы на струне,
чтоб рядком сидели проститутки,
весело болтая обо мне.
Пришла беда
Пришла беда.
Одна пока.
Тряхнула так себе,
слегка...
Но, вздохнув одиозно,
мол, прощай, дорогой!. –
мне невеста морозно
помахала рукой.
С женщин утренних пудра –
чуть заденешь листом
осыпалась всё утро
на прохладный бетон.
Что же делать? Давиться?
Отравиться ли супом?..
Чтоб соседки-девицы
восторгались над трупом...
Или просто – в дурдоме
схохотать и срыдать,
снять весёленький номер
и беду переждать?..
Есть рецепты похлеще:
пропить тёщины вещи
и беду-горожанку
взять в тюремные клещи.
Есть рецепты попроще:
если в сердце зима,
дуй, товарищ, на площадь, –
а на площади – май!
А на площади – лица, –
что ни девка – звезда!..
Постарайся влюбиться –
и растает беда!
...Пришла беда...
Пока одна...
А в жизни бед –
не видно дна.
* * *
Я люблю уютом тешить душу,
для уюта только и тружусь.
Я люблю мороженое кушать,
только прежде мяса нажуюсь.
Косточки жар-птицы пообглоданы,
вместо кофе – рюмочка крови...
Ищешь благоденствия – так вот оно:
знай работай, кушай да живи.
Детектив ловлю на книжной полке,
сяду в кресло с верхом из парчи...
И жену похлопаю по холке:
ну-ка, баба, музыку включи!
Пусть во мне мороженое тает,
пусть рыдают рябчики во мне...
Баба клавиш сладостно придавит,
как клопа когда-то на стене.
...Скрипка враз пощады запросила,
барабан взревел: иду на вы!..
И пошла божественная сила
вдоль по жилам – с ног до головы.
На парче, с сигарой золотистой,
возлежу, как бог на облаках.
И звучит напев густой и чистый
родничком на мартовских снегах.
А в снегу проталины синеют,
рвётся к солнцу мёртвая трава.
Оживают суслики и змеи,
обретая вешние права.
Под бичами царственного танго,
под напев бамбуковой трубы,
муравьи, построившись фалангой,
тянут крест невольничьей судьбы.
Антимир!.. И вот уже из горла
льётся песня вместо матерков...
Журавли торжественно и гордо
проплывают выше облаков.
На канате музыки с востока
золотое солнце поднялось...
Как я оскотинился жестоко!
Как пронафталинился насквозь!..
Я хочу дорог и много станций,
много дыма, грома и зарниц...
Я хочу башкой разбить свой панцирь,
диверсантом рыскать у границ.
Я хочу!.. Пусть чёрт во мне проснётся!
Я хочу, чтоб рявкнула труба!
Пусть с моей тропой перехлестнётся
муравья невольничья тропа!..
* * *
Эй, поэты, не скрипите перьями!
Топайте за мной по росе!
Умирает старое дерево –
дань позавчерашней грозе...
Умирает дерево... Зарево
ослепило весь окоём...
Дятлы в барабаны ударили,
взмыли журавли над жнивьём...
Проплывают уточки парами
в сумрачных кругах камыша...
Умирает дерево старое,
трудно,
через листья
дыша...
Моя избушка
Живу в таинственном местечке,
в краю запуганных зверей.
Моя избушка возле речки
стоит без окон и дверей.
Окно и дверь на зорьке ясной
унёс сохатый на рогах.
Погожей ночью и в ненастье
мой сон черёмухой пропах.
Налево – согра, справа – ельник...
Разрыв-трава, трава-поклон,
ромашка, донник, можжевельник,
анчар, черёмуха и клён...
Зверья не видно... Научилось
внезапно прятаться зверьё.
Любой хорёк, скажи на милость,
почует издали ружьё.
Покоя нет лесному богу,
грохочут взрывы круглый год...
Бульдозер, рухнувший в берлогу,
как мамонт пойманный, ревёт.
* * *
...Зачем изъясняться словами,
кричать и трясти головой?..
Деревья маячат ветвями,
что ветер идёт верховой.
...Зачем выдираться из кожи,
рвать счастье из призрачной мглы?..
Скала неподвижна, и всё же
её посещают орлы.
...Зачем за любовь нам бороться,
иллюзией тешась пустой?..
Звезда, отражаясь в колодце,
не станет домашней звездой.
Любовь
Я влюблён...
Отвлекаться нельзя...
Ты да я, да транзистор на кресле...
Потихоньку
исчезли друзья,
и враги потихоньку исчезли.
Мы одни.
Заметает наш след
голубая любовная вьюга...
Как вчера
мы любили весь свет,
так сегодня мы любим друг друга.
Счастье
Всё в порядке! Рассыпались прядки...
Темнота нас с тобою хранит.
Пусть луна наиграется в прятки...
Наигралась. Взошла – и звенит!
Поцелуи, ночные загадки...
И дымится, дымится вода...
Всё в порядке, в таком уж порядке,
что секунда – и грянет беда.
Родина
Себя я люблю,
но не скоро,
а прежде –
Россию любя,
в России – Сибирь,
в ней – свой город,
в нём – сына,
а в сыне – себя.
© Аркадий Кутилов, 1965 (?!)–1985.
© 45-я параллель, 2013.