Аркадий Ровнер

Аркадий Ровнер

Все стихи Аркадия Ровнера

Абсолют

 

в этот краткий миг разлуки

называющийся встречей

в этой обморочной ночи

называющейся днем

в миг меня постигшей смерти

называющейся жизнью

в этом бденьи-нераденьи

нерешительных минут

 

по протоптанной

         дорожке

                  из незапертой

калитки

         на замшелую

                  полянку

тихо выползла

         улитка

                  по прозванью

         Абсолют

 

* * *

 

Другу Валентину

 

Бог мудрецов и Бог детей –

мой друг, ответь мне без затей,

из двух которое Начало,

какое нам растить пристало

и пестовать в душе своей?

Бог мудрецов неуловим,

Он выше всех отображений,

не благ, не зол Он и не зрим,

недостижим, непостижим

для наших глаз и разумений.

А Бог народов и детей –

податель Блага неизменный,

Создатель тигра и гиены,

Творец Земли и бездн Вселенной,

заботливый Отец людей.

Кого нам выбрать в этой паре,

всю жизнь в песочнице играть,

вручать судьбу свою Ишваре*

иль не сломаться, отстоять

себя в Потопе и Пожаре?

Нам подобает не вовне,

не в слепоте и подражанье,

а в непостижной глубине

найти возможность поддержанья

существованья своего

и Квинтэссенции Всего.

___

*Ишвара (санскр.) – Бог в монотеистических

религиях или иштадевата в адвайта-веданте.

Могущественное существо, заслоняющее

для людей подлинное, безымянное

и непостижимое Божество.

В христианстве последнее концептуализировано

Псевдо-Дионисием в «Мистическом богословии».

 

 

* * *

 

Боже, взгляни на меня, как отец на заблудшего сына,

Я погибаю в неравной и скучной борьбе,

В бледном бессилии дай мне надежду и силу,

Дай прислониться к Тебе.

 

1968

 

* * *

 

Бывает в сумерках такой особый миг,

когда становится прозрачным окруженье:

и мир с заснувшими людьми,

и в зеркалах их отражения.

Тогда становится понятным: эта жизнь,

чей вкус так сладок или горек,

подъёмы в гору, спуски вниз –

один непостижимый морок.

Не зная, как прервать оцепенение,

как пропасть перейти, как, одолев мираж,

нырнуть из личного местоимения

в сверхличное, я лишь впадаю в раж.

Ни зеркала разбить, ни сон остановить…

Скорей, пока моё мученье длится,

кого-нибудь убить, кого-то полюбить,

нырнуть как рыба, взмыть как птица…

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Был лес густой такой густой,

и был настой такой настой,

что там где истончалась тьма,

сбегала рощица с холма,

сбегала рыжая с холма.

 

Она бежала как борзая –

вся сплюснутая и прямая

читая мысли на лету,

читая строки на лету

и даже шёпот понимая.

 

Я Альпами обворожён,

обескуражен, обнажён,

но обнадёжен, освежён

перехлестнувшими веками:

со скрещенными руками

стою себе – Наполеон,

под каблуками облаками

и за висками – окружён.

 

* * *

 

В водоворотах дня, в оцепененье ночи

Я всё плотнее погружаюсь в транс.

И только мотороллеры стрекочут

И прошивают глухоту пространств.

Но нужно твёрдо знать, что это будет,

Падение перевести в полёт –

Я жду трубу, которая разбудит

И плен мой разорвёт.

О бедный мир с полями и лесами –

Как сладко жить!

Я жду корабль с тугими парусами,

Которым мне уплыть.

 

1970

 

* * *

 

В клозет зароюсь с ворохом газет.

В бесславии такая безусловность!

Но жизнь моя пока ещё не сломана –

Она изломана, как буква Z.

 

1968

 

* * *

 

В круговороте смыслов нет исхода,

и бездорожье не родит дорог,

и нет надежд у умного народа,

который, не родившись, изнемог,

из тяжести родится вдохновенье,

из воска происходит кислота,

и каждое ничтожное мгновенье

рождается бескрылая мечта,

из нежности рождается жестокость,

из такости выделывают чтокость,

из семени рождаются тираны,

из робости – покорные бараны,

ракеты производятся из мыла,

конфеты получают из дерьма,

из детских лиц выглядывают рыла,

и горе происходит от ума,

от ужаса у масс съезжают крыши,

из мышеловок выползают мыши,

из тех основ, что мы установили,

ослы, которых мы усыновили,

несут нам небывалые напасти.

Восходит солнце нового ненастья.

 

* * *

 

В пёстрой быстротечности

зла и безучастия

каково беспечности

страждущего вечности

вихрей экстатичности?

 

В искромётной млечности

звёздного пророчества

каково беспечности

страждущего вечности –

злого одиночества?

 

В пёстрой быстротечности

зла и безучастия

каково беспечности

страждущего вечности

алчущего счастия –

женского участия?

 

1965

 

 

* * *

 

В степях Самуэра и Акса

к подножью Великой Стопы

посланцы могучих ренаксов

идут по ведутам судьбы

их путь озаряют ночницы

Гоэма ведёт их сама

в зелёных глазнице-ресницах

леснится прохладная тьма

что сбудется знают лишь Роки

и труден их крок неспроста

сбивают их с верной дороги

глухие болотные боги

ночными огнями в кустах

 

* * *

 

Верую, верую, верую.

взлётам над куцею эрою

в лица, зажжённые верою –

верую!

 

Верую в первую вечную,

в речь твою сбивчиво-нервную,

в верность твою, неверная,

верую!

 

В вечную битву со скверною

Страстно, отчаянно, слепо

верую, верую, верую.

верую, ибо нелепо!

 

1965

 

Винегрет

 

*

Как хрупок человек. Сегодня он герой,

а завтра – дымка над горой.

 

*

Воспоминанья душат мысль.

От их когтей

ей хочется уйти.

Они как тигр.

Она как тень.

Она как мышь.

 

*

Дни мои однообразны

ни светлы, ни безобразны,

ни легки, ни тяжелы

ни велики, ни малы.

 

*

Как эфемерны тени

Гадеса.

Нет в них веса.

Они как гости наших сновидений.

 

*

Собака моего соседа

меня всегда встречает лаем

и провожает тоже лаем

и мы с моим соседом знаем

что прячется за этим лаем

 

*

Я глупею с каждым днём

стал я камнем, стал я пнём,

стал защёлкой, стал затычкой,

затирушкой, закавычкой –

самому себе привычкой.

 

*

Нет в мире равенства. Один

другому не ровня.

Возьми меня:

Я – Ровнер.

 

*

У цветочного ларёчка

поджидала мама дочку,

не дождавшись родила

двойню – крысу и орла.

 

*

Кто знает, где пасётся кит?

Я хоть не знаю, а киваю.

Сосед мой знает, но молчит.

А Змей-Горыныч вокруг сидит

и гневно головы вертит,

и в разны стороны кидает,

а изо рта огонь чадит.

 

*

В небе облако висит

и как баба голосит.

 

В небе облако парит,

на ветру огонь чадит.

 

В небе облако летит,

а на нём вверх брюхом кит.

 

* * *

 

Во мне сидит язык как штопор в пробке

во мне слова – живые жала звёзд

и рифы рифм

полифония гласных и согласных

каденции каскадов строк и строф

я ими пьян как чудом вихря ветра

ворвавшегося в бездыханность лета

поющего терзающего в клочья

траву деревьев паклю облаков

но я гляжу поверх голов оград

мне блики не мешают видеть небо

слова послушным клином птиц

взмывают

              падают шаги

и контуры огромного верблюда

чьи лапы уши бёдра шея хвост

мозаика из маленьких верблюдов

сонорных альвиольных и шипящих

рокочущих поющих и свистящих

сведённых вместе прихотью творца

на миг встают предвосхищеньем чуда

которое приходит ниоткуда

и остаётся до конца

 

* * *

 

Вот лампочка с душою несвободной

мигает. Скоро ей конец.

Может быть Отец Вселенной

мой отец.

Жду когда пробьют часы.

Знаю сам.

И медленно в неясность отступаю

и уступаю шумным голосам.

 

* * *

 

Вы носите с собой

Приветливости маску,

Как воин носит каску,

Как бороду эстет,

Как дама полусвета

Мучительный корсет.

Для вас любая фраза

Отмечена судьбой,

Для вас вопрос любой –

Короткого экстаза

Преддверие и – бой.

И чем страшнее мерка,

Тем веселей судьба:

Старинных фейерверков

Сюрпризы и пальба.

И чем отвесней фаза,

Тем очевидней фраза.

И этот миг такой,

где в вихревом движенье

И страх, и напряжение

И всё-таки – покой.

 

1970

 

* * *

 

Где звук, которого начало в слове «дар»?

Где закачается последний шорох всхлипа?

Закончится ли жизнь подножкой гриппа?

Зацепится ли смерть за шар?

Где друг, которого в упор не вижу, друг?

Где жар души растраченной вдвоём?

Мы. кажется, нашли мы может быть найдём

в заборе вечности дыру.

Мы совладельцы безмятежных шуток

друзья пернатых и цветов,

но жуток взгляд весёлых незабудок

на нас в упор – из-под кустов.

Где шанс, которого крыло вдали маячит

и кажется – лишь помани...

усни – проснись – опять усни,

но это ровно ничего не значит.

Вчера я встретил бледного Петрушку

и нервную его подружку.

Белила смазывая и сутуля спину,

вопросами терзал он Коломбину:

где звук, где друг,

где шар, где дар,

где незабу...?

 

 

Георгу Траклу

 

Нет ни поэзии, ни Бога, ни меня:

нас всех троих накрыла смерти простыня,

нас всех троих несёт полуночный баркас,

и не мигая смотрит с неба синий глаз.

Куда нас сносит нас уносит смерть моя –

невозмутимая холодная струя.

Три силуэта коченеют на ветру –

к какому берегу прибьёт нас поутру.

Над нами город наклонился и застыл,

безлюдный город наклонился и застыл,

многоголовый наклонился и застыл,

но корчились мосты,

как будто бы страдая,

их тень густая

обнимала нас,

когда нас увозил полуночи баркас.

 

* * *

 

Господи помилуй и спаси.

Как тебе живётся на Руси?

 

Я живу в замысловатом сне,

а ещё другой живёт во мне.

 

У меня нет жалоб и обид,

а двойник мой стонет и скрипит.

 

Мне бы пить вино и песни петь,

а двойник боится умереть.

 

Подзанять бы мне годков и сил…

Господи помилуй и спаси.

 

* * *

 

Господи ты мой Боже,

Если не ты, то кто же?

 

1968

 

* * *

 

Господи ты мой Боже,

что для тебя дороже –

то ли в луче пылинка,

то ли в губах былинка,

то ли под ветром,

то ли без ветра

жизни моей паутинка.

 

1968

 

Два стихотворения

 

* * *

 

Я увидел себя за бортом в шевелящихся водных потёмках

среди бешеной пены, чёрных ям и буйных валов,

рядом с тонущим кораблём, средь его обломков,

и десятка всплывающих в пене человечьих голов.

Нас могучим потоком в кромешную тьму уносило,

нас засасывал в пропасти чудовищный водоворот,

я рукой ухватился за внезапно возникшую Силу,

и Она меня подняла и швырнула в спасительный грот.

Там я лежал, вспоминая истории морехода Синбада,

Артура Гордона Пима и Робинзона Крузо,

не веря ещё до конца, что я спасся из ада,

и что мне снова в который раз повезло.

Корабль, на котором я плыл, погрузился в пучину,

погибли все, никто не пришёл им помочь,

вспомнились стоявший на палубе франтоватый мужчина

и его печальноглазая пышноволосая дочь…

Спасла меня чудная Сила, что не раз меня в жизни спасала.

Подумалось: вдруг пришла Навзикая на берег бельё полоскать.

Я выполз из грота на каменистый наветренный берег. Светало.

Но что если Сила не захочет больше меня спасать?

 

16.11.17

 

* * *

 

Вот они, острова Средиземной прохлады,

средиземного зноя, штиля или штормов,

неизвестные птицы выводят крутые рулады,

неизвестные рыбы приносят щедрый улов.

Средиземные люди наполняют нас песенным ладом,

Пелопоннес и Иония, Микены и Крит,

в сердце засела, в мозг змеёй заползла Эллада,

глазом Киклопа оттуда на нас неотступно глядит.

У нас нет богов, кроме семейки Зевеса,

да ещё Диониса и трёх ужасных старух,

не нужны нам седые русалки Вестфальского леса,

бодхисаттвы, бозоны Хиггса и птица Рух.

Сверхскоростная стрела не догонит быстроногого Ахиллеса,

Аристофан, Сократ, Платон, Ксенофонт, Стагирит –

нам не выбраться из их крутого замеса,

глазами кентавра каждый из них за нами строго следит.

Мы устали плутать по бесплодным лесам, по холодным горам и пустыням,

мы б хотели вернуться в наш Средиземный исток,

в наш единственный рай, но сердца наши слепнут и стынут,

цепенеет наш ум, и уносит нас бурный поток.

 

22.11.17

 

* * *

 

Дети скачут по кострам,

создавая тарарам,

а у чудища Остин

хвост из матовых пластин.

Он из мира красоты,

как и все его хвосты.

 

20.09.19

___

Примечание: другие остиновы хвосты

сделаны из шоколадных круассанов.

 

* * *

 

Детство уже далеко.

Юность давно отмерцала.

Зрелость смущённо глядит

Старости тусклой в глаза.

 

Всё, что имело прийти –

ясно, светло и беспечно –

всё обращается вспять,

прячется за горизонт.

 

Друг, где мы будем с тобой

лет через 10–15,

и не придется ли нам

снова вернуться сюда.

 

Где Баратынского тень,

тонкий флюид Аронзона,

где зачарованный сад

мантры лепечет во тьме,

 

там среди белых стволов

нежно-душисты поляны,

мудро-беспечный флейтист,

там музицирует Пан.

 

Детство ещё впереди.

Юность играет со мною.

Зрелость спокойно глядит

Вечности белой в глаза.

 

 

* * *

 

Деянира молодая сучка

как тонки твои худые ручки

как стройны твои живые ножки

вкрадчива походка как у кошки

бёдрами колышешь ты как утка

бьются твои маленькие грудки

губы твои в трепетной истоме

исторгают вопли всхлипы стоны

и между одной твоею ножкой

и другой твоей прелестной ножкой

нежное и трепетное царство

где царит твоё первосвященство

окаянство панство и тиранство

папство чудотворство и потворство

гангстерство твоё и флибустьерство

Деянира бабочка и кукла

что за счастье быть твоим Гераклом

быть твоим рабом и господином

ты моя путана и путина

ты моя корона и порфира

дивная царица Деянира 

 

* * *

 

Деянира мы с тобой не ровня

ласточка ты целый день хлопочешь

залетаешь ты ко мне под кровлю

улетаешь ты когда захочешь

 

ты бокал а я хмельное зелье

я печать – ты краска и бумага

я печаль а ты моё веселье

я боец а ты моя отвага

 

мы с тобой не голубь и голубка

мы с тобой не селезень и утка

Деянира мы с тобой не пара

ты лишь искра моего пожара 

 

Женихи Пенелопы

 

Каждый из нас в этом доме хозяин,

Дом этот наш и по праву

Мы в нём и пируем, и пляшем…

Гораций

 

Мы – благородные гости женихи Пенелопы,

Мы из знатных семей, не бродяжки и не попрошайки.

Спать до полудня и холить себя не считаем зазорным,

После готовим пиры и пируем мы без приглашенья,

Ломти быков мы кромсаем большими ножами, на вертелах жарим, когда же

Жир закипит, зарумянится корка, и запах душистый от мяса

Ноздри наполнит, расставят нам слуги столы,

Губкой протрут их и хлеб испечённый положат в корзины,

А музыканты начнут своё пенье под струны,

В круг мы садимся тогда и едим мы, вином запивая и мясо макая в приправы.

Целыми днями в себя мы вливаем вино,

С каждым глотком его в нас просыпается ярость.

Также служанок заваливать – наша забава.

Сколько мы выпьем вина, сколько мяса съедим, сколько дев мы завалим –

поди посчитай-ка!

После танцуем мы под монотонную музыку колхов

Или под бешеный ритм эфиопов свирепых

Среди столов и скамей опрокинутых и среди битой посуды.

К ночи поближе к себе вызываем мы нашу невесту.

К нам наряжённой выходит тогда Пенелопа,

Чтобы сказать нам, кого она хочет в мужья себе выбрать,

Кто окончательно в доме её воцарится,

Кто установит в нём строгий порядок,

но Пенелопа лукавит и медлит с решеньем.

День переходит в другой, и летучие годы проходят, и слепнет наш разум,

Нет у нас больше терпения ждать перемены,

Ветер судьбы не торопится бросить свой жребий,

Боги молчат, отвернувшись, и Бездна безмолвна.

Стали в последнее время к нам шляться бродяги,

Требуют пищи и наглыми нас удручают речами.

Солнце слепит нас, и тени почти что не стало,

Кажется горьким вино, и не радует мясо быков и баранов,

Девки-служанки податливы, нет в них задора и страсти,

Только б сорвать им подарок себе подороже.

Всё опостылело нам, и себе опостылели сами.

Но продолжается пир, и не видно конца наважденью.

 

Зачарованность

(Из Эмили Бронте)

 

Шевелятся злые тени,

Наползает мрак ночной,

Странное оцепененье

Овладело мной.

 

Тучи носятся в смятеньи,

Ветер выбился из сил,

Я стою в оцепененьи

Посреди могил.

 

Нет надежды на спасенье –

Ужас, смерть и тьма.

Я стою в оцепененьи

И схожу с ума.

 

* * *

 

Зрелая дева в кресле плетёном сидела,

Глядя на тёмного неба заплаты. Чреваты

Были зигзаги ветвистые молний. Раскаты

Издалека приближались к балкону. Несмело

 

Падали редкие капли в траву. Неумело

Ветер с ветвями заигрывал клёнов. Негромко

Голос мужчины в доме звучал. Шелестела

Штора. Жужжал мотоцикл. Темнеющей кромкой

 

Туча закрыла полнеба. Дева вздохнула. Улыбка

Вдруг оживила лицо её. Встала и, штору раздвинув,

«Страшно,  – сказала. – Кажется, будет гроза».

 

* * *

 

И снова за окнами летняя злая гроза,

И снова глядят ошалелые злые глаза.

В зрачках застекляневших молний мгновенный пожар,

И губы дрожат, и холодные пальцы дрожат,

И брови взлетают, и как в гипнотическом сне,

Испуганно, медленно тянутся руки ко мне…

 

1964

 

* * *

 

И страх, но этот страх не страшен –

Мгновенье это изолгать,

Когда вчерашний день вчерашен,

А завтрашний – превозмогать.

Когда срываются усилья

И устремляются умы

Туда, где звонкая Севилья

И «сладкой Франции» холмы.

И извиняясь, изменяясь,

Всегда несчастна и права,

Ты будешь, горько улыбаясь,

Ронять осенние слова.

 

1970

 

 

Источник в городе Ессентуки

 

Чтобы работал мочеточник

и не ленился пищевод,

устроен в городе Источник

Кавказских Минеральных Вод.

 

* * *

 

Июньский дождик трижды прошуршал,

и трижды небо тучи омрачали,

но не было ни скуки, ни печали,

и дождь теченью жизни не мешал.

 

Две сотни жизней взрыв унёс в Кабуле

и новый взрыв – немного погодя.

Тюльпаны в клумбах к вечеру уснули,

дремали в крупных капельках дождя.

 

Ракеты с моря полетели к цели –

достигли, полыхнуло и – горит!

Аллеи в парке медленно темнели,

внезапно загорелись фонари.

 

Эскадра набирала высоту,

внизу змеились языки пожара.

Вот на аллее появилась пара,

влюблённые направились к мосту.

 

Писала жизнь неровными мазками,

грунтованный записывала холст:

убийцы продвигались в бой бросками,

влюблённые переходили мост.

 

К букету

 

Виктория, ужели,

Изобразив печаль,

Ты скажешь: облетели,

А жаль…

 

Но незачем бояться –

Подобно добрым снам,

Им вечно возвращаться.

И НАМ!

 

1972

 

Казбек

 

Казбек –

заснеженный кулак

наклонной аркой

 

гигантский мак

теряет лепестки

в кристалле ярком

 

над Тереком

мы ходим берегом реки

над нами

зелёных гор ложбины и откосы

над ними

щетинятся скалистые утёсы

под ними

драконов сизые дымки

скользят неслышно

 

восторга нашего немые стоны

над клёкотом орлиных языков:

копытный звон согласных

и гласных царственный разбег

 

и надо всем

слегка склонённый влево –

Казбек

 

2016

 

* * *

 

Как радостно вызвучивать слова,

Отмеривая ритм торжественно-тревожный –

Все доводы и домыслы ничтожны

И лишь поэзия права.

 

Как облака, что в небо взметены

И думаешь: то кони или боги –

Такие мне порою снятся сны –

Воздушные чертоги.

 

Непостижима эта красота

И ничьему суду неподлежима,

Но трезвый путь меня уводит мимо.

Неумолимо. Навсегда.

 

1972

 

* * *

 

Как сладко жить в родной стране,

В садах с опавшими годами,

В годах с застывшими плодами,

С завьюженными городами,

Оцепеневшими во мне.

Как сладко слушать в тишине

Часов скупое бормотанье,

Когда, меняя очертанье,

Вплывают тени на стене.

Я долго слушаю себя:

Во мне рождаются затеи,

Во мне волнуются психеи

Потом пустеют все аллеи

И в тонкий луч вступает «Я».

 

1970

 

* * *

 

Какой-то временем задушенный поэт

с недоумением оглядывает век,

пока орда нечёсанных примет

его оплевывает имя рек –

 

кого стыдиться, если нет окраин,

и кашель улицы – апофеоз тщеты,

а дом, в котором проживаешь ты,

пока что не построен.

 

Садится солнце за большую реку

как красный слон, бредущий умирать,

готовый стать

цветком в петлице века.

 

Бредёт поэт, он – красный слон,

огромный, одинокий и нелепый –

и только к тем, кто от рожденья слепы,

причастен он.

 

 

* * *

 

Татьяне

 

Когда меня не будет больше с вами,

И вы останетесь одна с собою сами

наедине с озерами, с лесами,

с пустыми городскими небесами,

вы станете ли вспоминать ночами

меня, которого не будет больше с вами?

 

Когда меня не будет больше с вами,

Что станете вы говорить словами,

и будете ли вы грустить годами,

и будете ли плакать вы ночами,

когда меня не будет больше с вами?

 

Когда меня не будет больше с вами,

какими будете лукавить вы словами,

кого вы станете обманывать глазами,

кого дразнить своими волосами

и соблазнять горячими губами,

когда меня не будет больше с вами?

 

Когда меня не будет больше с вами,

Кто к вам придёт с холёными усами,

и с кем вы будете любезничать часами,

с кем будете касаться вы носами,

и чокаться и вместе есть салями,

когда меня не будет больше с вами?

 

Когда меня не будет больше с вами

И годы замелькают за годами,

Я буду к вам являться временами,

к вам прилетать низами и верхами,

когда меня не будет больше с вами.

 

Когда меня не будет больше с вами,

пускай накроет вас волной цунами,

пускай спасатели вас ищут месяцами,

пусть вас найдут потом в глубокой яме,

объеденной акулами местами,

когда меня не будет больше с вами.

 

* * *

 

Когда наступает утро

Когда наступает утро

Укрытые в грязных могилах

Под плитами чёрных домов

В пустых одичалых квартирах

В пустых одичалых квартирах

Мы ищем каждое утро

Пустые призраки снов.

 

* * *

 

Когда сойдёт поток потопа –

потоки подлости иссякнут?

когда с пружинного востока

придёт Али, придёт Христос?

какого ждать ещё нам срока –

какого нового пророка,

когда придет судья с Востока?

что проку – миром правит пёс.

 

Лгут губы, лжёт язык и око,

и слово, и молчанье лгут,

когда ж с пружинного Востока

нам вместо жалоб и упрёков

рука его протянет кнут –

когда сойдут потоки слёз?

что проку – миром правит пёс.

 

Когда пойдёт поток потопа

крутить над жерлом водостока,

куда нырнёт корабль Европы?

откуда вынырнет утёс?

о струях вечного потока,

о мощных молниях Востока

ашок узнает от ашока

и скажет: миром правит пёс.

 

* * *

 

Косноязык я, господи, и жалок,

не повинуется мне мой родной язык,

я строки рифмовать давно отвык

и говорить, и думать без шпаргалок.

Мой дар – убожество и немота,

я падал не единожды, не дважды,

но где-то есть последняя черта,

переступить которую не дашь ты.

 

* * *

 

1.

Кто знает, где пасётся кит?

Я хоть не знаю, а киваю.

Сосед мой знает, но молчит.

А Змей-Горыныч вкруг сидит

и гневно головы вертит,

их в разны стороны кидает,

а изо рта огонь пылает.

 

2.

Сначала снег летел параллельно улице вправо.

Потом он пошёл круто вверх.

А после и вовсе пропал.

Сначала наш лифт уходил влево.

Потом он стал быстро падать.

И, наконец, остановился.

Можно выходить.

 

3.

Куда уходит кривая? Откуда она пришла?

 

* * *

 

Мне снился сон перемещений

среди несметных орд.

Из всех возможных направлений

я выбираю – норд.

Я между лиц ищу подобий,

но нахожу едва ль.

Из всех предложенных загробий

мне всех родней – февраль.

Из блюд, предложенных на ужин,

я выбираю стынь.

Кому я нужен и не нужен

среди моих пустынь.

Желанная атараксия –

мой вечный дом,

а за окном моя Россия

мне машет сломанным крылом.

 

* * *

 

Увидел радугу над Волгой,

И обомлел от красоты

Природы, ставшей богомолкой,

Чьи мысли девственно-чисты…

Не ею ли благословится

Земли святая ипостась?

Валентин Никитин

 

 

Мой друг живёт в плену своих картинок:

одна религия из дюжины других

была в него заложена тревожной

незащищенной юностью, когда

всех нас крушили примитивной догмой

и многих сокрушили, он же выплыл

на утлом корабле отцовской веры

в безбрежный океан, где только волны,

где только ветер, рвущий паруса.

Вселенная лежала перед ним

непостижимая, вручённая ему лишь,

но он ей дал готовые названья,

он населил её творениями предков

и смыслами, и образами, он им

поверил и в себе запечатлел их.

Другие смыслы он в себя не принял

и полюбить их он уже не смог. И так же

другие поступили, и расколот

был мир на много смыслов и названий,

и каждый оголтело утверждал

свои картины и свои названья. А мир

по-прежнему лежал непостижимый,

единственный, вручённый лишь ему

и ждущий имени, которого не знает

ещё никто. Но друг мой не пытался

назвать его, своим он верил предкам,

их смыслами богат. Феноменальный

замкнулся круг: и ангелы, и речка,

и радуга, и тучка – всё забито

в коробочку готовых соответствий,

ожиданных значений и эмоций. Осторожно

стучусь я в дверцу: Валентин, ты здесь?

 

 

Монтеверди

 

Боже, вздох, каскады вздохов!

Я умираю от нежности.

На тебе и на мне печать тлена.

Мы гибнем, гибнем!

Но он наш этот отравленный миг:

он дрожит от судорог света,

он пропитан горечью смерти.

О господи, я переполнен слезами!

Сердце не вмещает нежности,

которая плачет во мне.

Как сладко,

как больно обнимать тебя,

друг мой, жизнь.

Встретим же мужественно

то, что нас ждет,

что бы нас ни ждало.

Слава всему преходящему, тленному.

Прощай всё.

Прости – до свидания…

 

* * *

 

Мудрый бог причин и следствий

Тихих радостей и бедствий

Наказаний и наград

Бог фантомных обстоятельств

Дух измен и обязательств

Бог страданий и услад

 

Повелитель звездопада

Ангел Рая, аггел Ада

Ты несчётен и один

Ты неистов и утробен

Необъятен и подробен

Кто скажи тебе подобен

Господин лихих годин

Пышных пиршеств господин

 

Незаметен ты и пышен

Громогласен и неслышен

Бог привратностей игры

Бог проклятья и прощенья

Клеветы и наущенья

Мне страшны твои дары

 

Жизнь подаришь и отнимешь

Мир подаришь и отнимешь

Тихий нежный важный бог

Беспощадный страшный бог

Грозный бог моей судьбы

Слышу звук твоей трубы 

 

* * *

 

Мы живы пространствами

мы шивы растройственны

мы лживо раздвойственны

лишь ивы спокойственны

 

да здравствует бдение

дымков воскурение

из воска варение

и словодурение

 

я вышел торжественный

раздельно-тождественный

лукаво естественный

поистине девственный

 

в печалях скудения

в восторге радения

да здравствует бдение

и стихосмирение

 

* * *

 

Валентину Никитину

 

Мы шли с тобою по мосту,

Качался старый мост,

Ты прыгнул в воду на ходу,

А я остался на посту –

Сюжет совсем не прост.

Мы шли и верили себе,

Шатался наш мосток,

Ты верен был своей судьбе,

Я не завидую тебе –

Тебя унёс поток.

Нас было двое на мосту,

Был хрупок ветхий мост,

Мы мост хотели перейти,

Но я остался на посту,

А ты уже в пути.

 

6.10.17

 

* * *

 

Не подобает на шестом витке,

чтобы висело всё на волоске,

чтобы поток то ник, то разливался,

то иссякал, а то взвивался.

 

Не подобает наполнять пустой

сосуд гранёный бренной суетой,

и отрезвляясь, безусловно знать,

чем подобает горечь заливать.

 

Не подобает в королевстве лис

актёров поощрять из-за кулис,

когда одни отчаянно чадят,

другие молча гадят и глядят,

а третьи приносят вам фатом

и заметают след ободранным хвостом.

 

Но подобает в век самоутраты,

когда идёт расплата за растраты,

когда гарсон разматывает счёт,

когда шофёр гудит нетерпеливо

и заявляет женщина крикливо

свои права на твой косой полёт –

лететь на ведьме задом наперёд.

 

1998

 

* * *

 

Но есть исход в сумятице земной,

Есть грань в её замысловатой вязи,

Где проступают внутренние связи

И замысел возвышено-простой.

 

1970

 

* * *

 

Ночью я плакал навзрыд, осознавая потерю.

Друг мой, утратив тебя, я и себя потерял.

Что значит «я» и что значит «ты» – я не знаю,

может быть, это метафоры, может пустые слова.

Так отчего же я плакал? Наверное, правда

то, что теперь мы с тобой неразделимы, мой друг.

 

 

* * *

 

О этот юг

о эта Ницца

о это ю

в руке синица

журавль взмывает в облака

и ветра влажная рука

касается руки поэта

и море посредине света

и звёзд прозрачная река

О это о

в руке синица

о эта жизнь –

слепая птица

журавль корчится в пыли

ещё не в силах разлучиться

и с этим о

и с этой Ниццей

и с морем посреди земли

 

* * *

 

О, как тщеславны выпуклости наши –

Тщеславны плечи – матовые чаши

Тщеславные топорщатся ключицы

Тщеславие в виске моем стучится

Ладонь моя знакомствами тщеславна –

Никитин пожимал её недавно

Тщеславный копчик затаил змею

А я в себе себя не утаю

 

О, как прекрасны наши имена –

В них спрятаны тщеславья семена

У чёрных похороненных семян

Я спрашиваю: в чём моя вина

Я спрашиваю: где зарыт обман –

Друзья мои закутаны в туман

 

Друзей моих уподобляя стаду

Себя я уподоблю винограду

Фонтану я сродни и водопаду

И фейерверку в сумрачной глуши

 

Стихи мои я посвящаю саду

А он их перепосвящает заду

Но если, друг, ты в них найдёшь отраду

Ты их себе в альбом перепиши.

 

март 1973

 

* * *

 

О, мой Капернаум прекрасный,

До каждой прожилки мой

Твой воздух живительно-ясный

И звёзды над головой.

И улочки твои – детство,

И крыши твои – мечта,

Моё земное наследство,

Печальная маята.

Твоё огневое призванье,

Твой берег, твой воздух, твой храм –

Горение и сгорание,

Томление по дарам.

Но горькое утешенье

Оставлено для тебя –

Томление по томленью,

Спасательная ладья.

Да, горькое утоленье

Да, зыбкое на песке

Томление по томленью,

Надежда на волоске.

 

1970

 

* * *

 

В храме, мечети и пагоде

Каждый не так одинок,

Как у таинственной заводи 

На перепутье дорог.

Валентин Никитин

 

Одинокий в городской квартире,

запертый, свои считает стены,

пересчитывает, их четыре.

За одной поёт баритональный тенор:

 

Раз два три и раз два три и снова раз и два,

начинается сезон шуток, баловства.

Раз два три и раз два три и снова раз и два

мы играем, мы поём – всё нам трын-трава!

 

Одинокий в городском конвейере –

пешеходы топчут тротуары –

каждому отпущено по вере,

а красивым бонус – злые чары.

 

И тогда ожиданные заводи

открываются на перепутье,

каждому даются заповеди,

каждому по васильку и руте.

 

Одинокий путник на распутье,

у тебя дорога без дорог,

обойди сторонкой, милый путник,

заводи мечетей, синагог,

 

храмов, пагод и других молелен,

тех, где жажду утоляют многие,

путник, обойди их очень медленно,

вдумчиво, внимательно и строго.

 

Скоро-скоро растворятся тени,

расцветут озёра и леса,

и опять баритональный тенор

песенку закинет в небеса:

 

Раз два три и раз два три и снова раз и два,

начинается сезон шуток, баловства.

Раз два три и раз два три и снова раз и два

мы играем, мы поём – всё нам трын-трава!

 

* * *

 

он долго маялся и сомневался

и, наконец, сказал себе:

бу-бу и потому бе-бе

и в кузов лезь, коли попался

 

а дни и ночи налетали

как воробьи летят на крошки

и суетятся понарошку

а он смотрел на них в печали

 

а он смотрел на них как тот

кто знает, чем всё это станет,

и что сомненье не обманет

и что тоска не подведёт

 

* * *

 

Опять сентябрь. Я снова болен

сомнениями. Я грущу.

Опять собою недоволен.

Себя теряю и ищу.

 

Опять осенние укоры,

что де костер опять чадит,

что время быстрое летит…

а за окном шумят моторы.

 

Опять поломы и провалы.

Века ползут, как самосвалы,

над ними птицы, облака,

под ними пятится река.

 

Приходят дни, уходят годы,

и как сказал хромой поэт,

цветов уж и в помине нет –

одни колючки и невзгоды.

 

С собою время унесёт

и смех, и слёзы, и упрёки,

и нас с тобой, мой друг жестокий,

и этой книжки переплёт

 

* * *

 

Осенняя печаль наполнила меня.

Дым плыл по небу в сторону реки,

пустой рукав вытягивая в гриву

и отрывая гриву от коня.

А безголовый конь был амфорой печали,

наградой бегуна, метателя копья,

он бросил камень тяжелее всех

и дальше всех, кого воспел Пиндар.

 

По небу плыл полупрозрачный пар.

Он плыл по небу в сторону реки.

И плыли очертания руки,

рисуя и в коня преображая.

И разрывался конь, и не было коня.

Осенняя печаль наполнила меня.

 

 

* * *

 

Как будто влажный капюшон

Откинул горизонт на землю…

Мир изумлённо освежён,

И я восторг его приемлю.

Валентин Никитин

 

Не говорит со мной природа

слезами рос и звоном пчёл,

во мне нашла она урода,

а я сестры в ней не нашёл.

 

Я не нашёл в ней побратима

и даже дальнюю родню.

Вот пролетела птица мимо,

я слёз по ней не оброню.

 

Мне одуванчик о поэте

напомнил, Мите*, кто писал:

ты жёлтым был, и вот ты стал

седым, и нет тебя на свете.

 

Мне только пики мрачных скал

близки, как души нелюдимых

поэтов, судьбами гонимых

в безлюдья сумрачный оскал…

 

_____

*Одуванчик, ты уж сед,

а вчера ещё был жёлтый,

так зачем на этот свет

так ненадолго пришёл ты?

 

Персефона

 

По цветистому лугу

Возле Стикса-реки

Персефона гуляла

и нарциссы срывала

и сплетала венки

и свивала венки

 

за кустом притаившись

грозный Тартара бог

Персефону увидел

воспылал к Персефоне

и с собой уволок

и в Гадес приволок

 

Персефона в Гадесе

нарцисса бледней

задыхается стонет

убивается воет

среди дымных теней

среди длинных теней

 

говорит Персефоне

грозный Тартара бог

пей из чаши забвенья

и оставь сокрушенья

тот кто стонет убог

тот кто плачет не бог

 

Персефона не знает

что Плутону сказать

но сосуд отклоняет

меж землей и Гадесом

меж Гадесом и адом

продолжая страдать

 

и Деметра страдает

Персефону зовёт

а зима свирепеет

луг под снегом немеет

и весна не идёт

и весна не идёт

 

слышит плач Персефона

то Деметра скорбит

и идет сокрушённо

подступает к Плутону

отпусти, говорит

отпусти, говорит

 

и тогда отпускает

Персефону супруг

и зима уступает

и весна наступает

и в цвету снова луг

и в цвету снова луг

 

по цветистому лугу

вдоль по Стиксу-реке

Персефона гуляет

но теперь она знает

дни весны сочтены

дни её сочтены

 

* * *

 

Г. Худякову

 

По комнатам среди зеркальной влаги

летали перламутровые флаги

дымилось утро и полуодета

бродила тень угрюмого поэта

 

среди зеркальной влаги и окон

разламываясь задыхался звон

голос скрип и кашель – это

приехал друг угрюмого поэта

 

приехал старый друг – струна дрожала

накалывая тоненькие жала

приятно встретить из иного круга

явившегося спозаранку друга

 

* * *

 

Пока невесомая арка

в Иарии чёрных страстей

как память о зеркале Гарка

горит не сгорая огарком

семёрка бубновых мастей

а зеркало зеркало зеркало

мелеет во тьме озерком

но кто-то блеснул козырьком

и зеркало зеркало зеркало

к нему повернулось бочком

кто дышит весёлым наркозом

кто пляшет на голом мосту

кто первый услышал угрозу

в дымящемся слове Хаттум

о страшная музыка мрака

тебя ль устрашился Хирам

не ты ли скользнула измраком

зеркальной змеёй зодиака

и иглами эннеограм

 

* * *

 

Поэзия, банальная игра

сопоставлений, жалоб и упрёков;

вдоль озера, заросшего осокой

шагает август и плывёт жара.

 

Поэзия; вербальная забава,

игра распознаваний и намёков;

над озером струится поволока –

вечерней нежности отрава.

 

Над озером витает благодать,

фью-ить щебечет птичка-невеличка

на дереве. И в общую тетрадь

Я подбираю строки по привычке.

 

Поэзия; привычная докука,

ленивой меланхолии синдром,

но; молния сверкнёт, расколет небо гром,

И всё смешает вихрь воды, огня и звука.

 

Поэзия; владычица стихий.

Сама и наказанье, и награда,

Зачем нужны стихи?

Когда в игру вступают силы ада?

 

Что озеро? Что молния? Что ад?

Когда в игру вступает сила рока,

Не убежишь – догонит и жестоко

Вернёт назад.

 

10.08.07,

Edgeras Novas, Литва

 

* * *

 

Презрел Хемницер суету

ушёл и запер за собою

прижав линялому коту

который весь взвился от боли

 

Презрел он русский – драндулет

который был пока не смазан

и за несовершенством лет

был даже русичам заказан

 

Что ж говорить о немчуре

что саранчою при Петре

слеталась в Питер суетливый

чьи речи лживы взгляды кривы

которые в одном сметливы

носить внакидку альмавивы

да строить козни при дворе

 

Хемницер удалился в тень

оставив нам хрящи и связки

российских виршей дребедень

и дидактические сказки

 

О Муза бойкая пришлица

меняющая живо лица

и их гораздая скрывать

хочу козла тебе заклать

 

Шутя возносишь ты поэта

и одаряешь немотой

хочу воздать тебе за это

и поднести тебе за то

 

Ты осеняешь на лету

и выпроваживаешь в вечность

презрел Хемницер суету

но им гнушается беспечность

 

Прометей

 

Улыбнись, ведь ты мне сестра Урания.

Валерия Исмиева

 

Улыбнись своей злосчастной судьбе,

брат мой, принёсший людям огонь, я

единственный, кто благодарен тебе,

персонажем мифа другие считают тебя.

Для них ты выдумка, привидение, ноль,

потому что сами они однодневки, нули,

улыбнись, божественный, превозмогая боль,

мышцам своего лица улыбнуться вели.

С ранней юности огонь твой сжигает меня,

и брюшную полость мою, и грудь,

верность сердцу и разуму – закон того огня,

от него нам уже никуда не свернуть.

Где ты, брат, пребываешь в Вечном Теперь?

Я хочу взглянуть в твои голубые глаза,

мы откроем с тобой ту заветную дверь,

за которой сверкают молнии и гремит гроза…

 

12.05.17

 

 

* * *

 

Пускай дрожит вода в фонтанах,

пускай поёт сосновый воздух,

пусть ветер строит в небе замки,

пусть волны синевы нездешней

прохладой дышат мне в лицо,

пусть наклоняются бутылки,

и наполняются стаканы

росой Прованса и Ривьеры –

нас всё равно не изменить:

мы тайной радости послушны,

нам все иные тошны, скучны,

и этой страсти простодушной

нам никогда не изменить.

 

Пустыня растёт

 

Кто таит в себе пустыню,

пусть не прячется в пустыню.

Кто несёт в себе пожар,

пусть надует красный шар.

В мире нет такого блага,

чтоб залаяла дворняга,

и таких могучих сил,

чтобы ветер не носил.

В мире нет такой печали,

чтобы струны не звучали,

и таких сырых могил,

где б не рылся некрофил.

Мы по улицам гуляли

переулками плутали,

и на каждом перекрёстке

угреватые подростки

и девицы сполпьяна

наливали нам вина,

а с пожарной каланчи

нам кидали калачи.

 

* * *

 

Ручьи теряются под снегом,

Под снегом ржавая трава.

Ты щуришься. Ты смотришь в небо.

Ты ищешь хрупкие слова.

Под солнцем вспыхивают льдинки,

Горит и пенится река,

А в небе пенистая дымка

И перистые облака.

 

1965

 

* * *

 

Самолюбив поток прозрачный

влюблённый в самого себя

блестит и плещет он любя

и блеск и плеск свой однозначный

 

самолюбива тишина

она полна собой одною

самолюбивой тишиною

без нот без возгласов без дна

 

самолюбива дева ночи

и дева солнечного дня

они влекут влекут меня

мне с ними очень

 

и господин мой самолюб

хозяин вёдра и ненастья

он щедро дарит мне несчастья

за то что я его люблю

 

Сверчок

 

а зимней музыкальной ночью

цвела позёмка зрел миндаль

душа заглядывалась в даль

и музыкой была метель

казалась вьюгой фисгармония

орган и клавишей ряды

сигары дымовые норы

и домовые коридоры

 

а музыкальная зима

сходила медленно с ума

цвела фиалка зрел миндаль

казалась вьюгой фисгармония

цвели на крышах антиномии

и анемоны и герань

смычок и флейта и гортань

я простудил вчерашний вечер

вы тоже не были на встрече

кого встречали? кто кого

но это впрочем ничего

 

бачками втиснулся в чуть приоткрытый

тоннель Василий Львовичем прорытый

и в ужасе отпрянул прочь:

глядела не мигая ночь

и без пощады тьма –

сводила медленно с ума

 

Смерть

 

Смерть дщерью тьмы не назову я

Е. Баратынский

 

Кто говорит, что смерти нет,

являет глупость и упорство.

Ей отдавая свой скелет,

с ней не вступлю в единоборство.

 

Ей отдавая свой мешок

кишок и мышц, и сухожилий,

предвижу страх, предвижу шок,

но не терзаюсь: или-или.

 

Смерть, ты всему даёшь предел

и оттеняешь смысл явлений,

иначе как бы поколений

существовал водораздел?

 

Развязываешь все узлы

иронией животворящей,

закапывая труп смердящий,

эвакуируешь тылы.

 

Ласкаешь тою же рукою

и подчинённого, и босса,

не пробуя на все вопросы

ответы принести с собою.

 

Одни завесы поднимая,

другие опускаешь ты,

не суетясь и понимая

гносеологию тщеты.

 

Твой безупречен глазомер,

успокоителен укус,

и верен в сутолоке вер

себе твой изощрённый вкус.

 

Одень опаловое платье

и жемчуга тугую нить,

когда на быстром самокате

меня приедешь навестить.

 

* * *

 

Среди покатых стен я сторожу пески.

Меня давно покинули живые.

Лишь поросль дикая да псы слепые –

товарищи моей тоски.

 

Нет капли влаги в коридорах лунных,

нет голоса – лишь вой да рык,

да изредка мой одичалый крик

разбудит дюны.

 

 

* * *

 

Так сказал мне приятель

в ответ на приветствие:

практикуйте бездействие

дела – это дым

уничтожив причину

 вы избегнете следствия

не мешайте событиям

не мутите воды

 

практикуйте бездействие

практикуйте бездействие

занимайтесь неделаньем ни-че-го

равнодушные в радости

безучастные в бедствии

безгранично свободные

вы добьётесь всего

 

Трактат о клее

 

Известно всем, всем, всем

за исключением Петрова,

что клей – незаменимая основа

соединения частей.

 

Клей клеек

и невкусен.

Непрезентабелен.

При злоупотреблениях опасен.

Проделайте простой эксперимент:

поешьте клею – склеится желудок.

Секрет успеха: начальство клейте взглядом.

В знак отрешённости себе заклейте уши.

Приклейте ясновидящему третий глаз на лоб.

 

Клей может быть полезен,

когда использован по назначенью.

Например:

Петров болтлив,

язык его приклейте к нёбу.

Он непоседлив – Петрову склейте ноги

или приклейте бок его к дивану,

(зад к креслу – это тоже хорошо).

А вот ещё идеи:

склейте кошелёк Петрова (рецепт от мотовства),

приклейте член Петрова к ноге Петрова (рецепт от блуда).

 

С Петрова будет.

Теперь понаблюдайте

произведения живой натуры.

Вот ласточка, а вот её гнездо.

Своей слюной она свой клеит дом.

Загадка:

кто склеил ласточку?

 

Глядите: вот очки.

Вот подоконник.

Вон облачко, приклеенное к клёну,

а нервный клён трепещет на ветру.

К моей губе приклеился окурок.

Я слышу клей обыкновенных слов

и сам я склеен из летучих снов.

 

О мирозданья клейкая основа:

в начале Клей, а не пустое Слово.

Всё было Клеем – Клей был Всё во всём.

Несклеенная мгла была кругом.

И Клей был Дух, и Бог и Клей – одно,

но постепенно Клей ушёл на дно.

Разбита чашка, падают очки,

а клён иссох от грусти и тоски.

 

Три песни

 

I

Убегают запоздалые трамваи,

Начинаются весёлые заботы,

Ветер листья, ветер листья обрывает

И уносит словно годы, словно годы.

 

Начинается весеннее смятенье.

Начинаются осенние невзгоды,

Люди ходят, а за ними, будто тени,

Будто тени вереницей ходят годы.

 

А потом, когда срывают покрывала,

Остаются невесёлые остроты,

Ни тревоги не проходят, ни печали,

А проходят только годы, только годы.

 

О годах и о невзгодах забывают

За бутылками в глухую непогоду,

И неслышно, будто тают, будто тают,

Пролетают год за годом, год за годом.

 

II

За окошком снова дождь,

В подворотне хлюпает.

Ты опять кого-то ждёшь,

Глупая ты, глупая.

 

Полюбили – разлюбили

Видно мало корысти,

Разлюбили и забыли

Только-то и горести.

 

Вот и мне всё было мало,

Но душа устала –

Надоело с кем попало

И кого попало.

 

Жизнь – телега без колёс,

Шутки да страдания.

И ничто не стоит слёз,

Слёз и ожидания.

 

Ждал я осенью метелей,

Ждал зимою лета,

Все метели пролетели

И метелят где-то.

 

За окошком снова дождь,

В подворотне хлюпает.

Ты меня напрасно ждёшь,

Глупая ты, глупая.

 

III

Поздний опыт – это пиррова победа,

Что беде и поражению сродни,

И не надо ни зароков, ни обетов,

И себя ты, как мальчишка, не вини.

 

Поздний опыт – это странно, это странно,

Это страшная, как пропасть, пустота.

Слишком рано, слишком рано, слишком рано

Начинаешь ты года свои считать.

 

Поздний опыт, как осеннее ненастье,

И как взгляд твой, устремлённый в темноту,

Люди выдумали счастье и несчастье,

Чтобы было им без них невмоготу.

 

Поздний опыт – это пиррова победа,

Что беде и поражению сродни,

И не надо ни зароков, ни обетов,

И её ты в этом тоже не вини.

 

1965

 

Три посвящения Игорю Лощилову

 

1

 

Плетенье слов серьёзная забава

и пение – не менее серьёзно

а также дуновенье и шипенье,

но всех важней молчание словес.

Весь чёрный, словно вымазанный сажей

я вышел из Петровского пассажа

с намереньем немного погулять

но вспомнилась мне станция Купавна

которую я посетил недавно

тому лет тридцать или тридцать пять

 

Тут загляделась на меня ворона

на ней была блестящая корона

пускай глядит – в поглядке нет урона

особенно когда глядят с небес

Я сам оттуда – чем мы с ней не пара –

я знаю все щербинки тротуара

но путаю излучины небес

я очень шустрый и партикулярный

мной был открыт и жанр эпистолярный

и клей столярный и медведь полярный

и множество других таких чудес

 

2

 

Кто это там стоит

один на всю Россию

он м. б. пиит

он м. б. мессия

а может он сидит

или прилёг на лавку

а может он сердит

что проглотил булавку

кто это там бежит

олень или мужчина

он м. б. пиит

он м. б. Лощилов

он кажется упал

и кажется ушибся

он кажется устал

и кажется ошибся

кто там заводит речь

как будто бы пластинку

про вечер и про печь

про пламя и тростинку

про то что он стоит

один на всю Россию

про то что он пиит

про то что он мессия

кто там издалека

ему цветочком машет

речей или река

или девчушка маша

и для чего они

стоят, лежат в постели

и для чего нам дни

и сутки и недели

зачем нам табурет

и родина впридачу

зачем нам этот свет

и что всё это значит

и для чего гранит

подумайте Лощилов

вы всё-таки пиит

вы всё-таки мужчина…

 

3

 

Заткнув зловреднейшую балаболку

злодей пошёл по перелеску

жуя надкусанную булку

прикинувшуюся луной

шептали губы: или-или

а рядышком бродили

пенитенциарные потёмки

где государственник Потёмкин

просвистывал

семиписуарные тесёмки

повисшие меж мною и не-мной

К концу поближе появилось слово

«изюм», хоть нам теперь не до инжира

поэзия – она не фунт изюма

ей не до жира

она сегодня нездорова

поэзия равна

напёрстку чёрного Смирнова

бокалу красного вина

Лощилов что там налощил

щелкунчик иль лещом защёлкав

щеглёнок угощал

щавелевой щебенкой

щеголих

Лощилов волищоЛ

хил лих

иль это отэли?

Лощилов соглашайтесь на нули…

 

* * *

 

Ты приходишь ко мне на ходу сбрасывая ботинки

роняешь в прихожей жёлтую куртку и розовый берет

срываешь с себя через голову платье

лифчик ты не снимаешь потому что у тебя его нет

остаются трусики – они ложатся

сиреневым пятном на малиновом ковре

что ещё? ах да ты отвинчиваешь и отбрасываешь ноги

чтобы они не стояли на нашем пути

грудки твои разлетаются как два голубка

ноздри глотают ставший вдруг дефицитным воздух

и ты закрываешь глаза чтобы видеть Истину мудрецов

 

* * *

 

Узкий серп молодой луны

чист

над водою дрожит золотой

лист

я вбираю губами тягучий прохладный

плод

и стараюсь забыть о том

что завтра умрёт

 

1971

 

* * *

 

1

 

Утром стало ясно – день дождливый

и вечером – нашествие друзей

 

2

 

В тот вечер мир устал пугать

своих затравленных младенцев

он выжал неба полотенце

мелькнул дождливый день

под вечер налетела мошкара

все было как вчера

но не давило олово забот

радовало слово

его акустика и свежая печаль

 

3

 

Я заснул с нетерпением

я проснулся с предчувствием

мне не надо сочувствия

просвещённых друзей

чёрно-белых ферзей –

меньше всего я нуждаюсь в их понимании

лучше всего они понимают язык невнимания

когда их не видишь в упор

короток разговор

я давно уж не жду с нетерпением

кубков кипения

единения душ

предпочитая

душевную сушь

нью-йоркскую глушь

утренний кофе

и душ

 

 

* * *

 

Памяти Л. Черткова и Б. Козлова

 

Ушёл поэт, ушёл художник,

кто оплошал –

свободный дух или заложник

пустых зеркал,

 

и есть ли где-нибудь свобода

и ровный свет,

и в чем значенье перехода –

ответа нет.

 

Пустой колышется треножник,

экран погас,

ушёл поэт, ушёл художник,

который час,

 

какое там тысячелетье,

и век какой,

отчаянное лихолетье

или покой?

 

Блажен, кто верит в Провиденье,

в загадки снов,

кто скор отгадывать значенье

и суть основ,

 

кто слышит отзвук неслучайный

созвучных муз,

кому открыты двери тайны

сердечных уз.

 

Но мы, но мы – нам нет спасенья,

надежды нет,

нам, кто не ведает сомнений,

не светел свет,

 

для нас беспечных и холодных –

лишь темнота,

существование пустотно

и смерть пуста.

 

* * *

 

Христианское летосчисление,

потерянное поколение,

над всем довлеет предрешённость,

во всем господствует тщета,

утраченная искушённость,

потерянная простота.

 

Всё безутешно, всё напрасно,

чужая жизнь, чужая смерть,

ежеминутно, ежечасно

томительная круговерть.

 

Казалось всё давно погибло,

всё съела чёрная дыра,

надежда к якорю прилипла,

а с кожи содрана кора.

 

Но есть надежда, есть отрада,

еще не все пропало, нет –

пошли друзьям своим привет

и получи скорей награду

 

* * *

 

Что предпочтительней всего –

глухая юность, злая старость

и беспощадная усталость,

когда не нужно ничего?

Что предпочтительней: цветок,

улыбка женщины счастливой,

иль из ручья под хрупкой ивой

прозрачной свежести глоток?

Что лучше: Север или Юг,

надежда или исполненье

желания, враг иль верный друг,

подарок или обещанье?

О если б знать, о кабы мочь,

догнал бы день, укрылся б в ночь,

но как, скажи, глупцу помочь,

слепца от ямы уволочь?

 

* * *

 

время сквозь пальцы,

а слёзы – из глаз

Валентин Никитин

 

Что толку унывать

и слёзы лить ручьями,

с надеждою смотреть

на запертую дверь,

давай смотреть трезвей

на то, что будет с нами,

а будет с нами то,

что с нами есть теперь.

 

А что мы есть теперь?

Мы утлые матрёшки,

и в нашей пустоте

живёт лишь пустота,

прикроют ли её

слова или серёжки,

убережёт ли страх,

поможет ли экстаз?

 

Пусть мужество придёт

и скажет нам сурово,

что платою красны

красивые слова,

и что ответим мы

за дело и за слово,

а где лежит асфальт,

там не растёт трава.

 

Не райские сады,

не адские кострища,

хоть не заслужено,

но всё равно

за всё, что мы прошли,

нас ждёт с тобой, дружище,

кавказский щедрый стол

и доброе вино.

 

* * *

 

Шёл по городу человек,

Задавал всем встречным вопросы:

Придёт ли новый учитель?

Каким он будет из себя?

 

Глупости! – отвечали ему одни –

Нам не нужен новый учитель,

Наш учитель находится в нас,

Мы почти уже знаем к нему дорогу.

 

Зачем? – говорил ему другие –

Всё, что нужно было сказать, нам сказали,

Показали ясно и нелукаво,

Горе тем, кто не хочет видеть и слышать.

 

Погляди на нас, – говорили третьи –

Разгадай его по нашим ладоням,

По нашим зрачкам и по нашим лицам,

Быть может ты узнаешь, каким он будет.

 

Погляди на себя, – смеялись четвёртые –

Не ты ли новый учитель?

Не к тебе ли нести нам наши души?

Наши души, пропахшие огурцами?

 

Шёл по городу человек

Задавал всем встречным вопросы:

Не вы ли?

 

1972

 

* * *

 

Экосистему нарушая,

угрюмо скалясь среди глыб,

глотает рыбина большая

четыре сотни мелких рыб,

которых в виде косяка

в большую пасть несёт река.

Теперь без этой мелкой рыбки

баланс в природе будет зыбкий.

 

Этюд №9

 

Зрелая дева в кресле плетёном сидела,

Глядя на тёмного неба заплаты. Чреваты

Были зигзаги ветвистые молний. Раскаты

Издалека приближались к балкону. Несмело

Падали редкие капли в траву. Неумело

Ветер с ветвями заигрывал клёнов. Негромко

Голос мужчины в доме звучал. Шелестела

Штора. Жужжал мотоцикл. Темнеющей кромкой

Туча закрыла полнеба. Дева вздохнула. Улыбка

Вдруг оживила лицо её. Встала и, штору раздвинув,

«Страшно», сказала. «Кажется, будет гроза».

 

21.06.16, Москва

 

 

* * *

 

Я восприятьем вовсе не глубок,

могу принять лишь столько и не больше,

я знаю лабиринты городов

и деловую сутолоку улиц,

но не люблю их, разве в сумерки порой.

Людей и в сумерки я избегаю.

Дождь я люблю всегда

(особенно из-под навеса).

Бес в печени моей сидит и смотрит –

ждёт оказий,

он автор многих безобразий,

и, доживая жизнь, признаюсь,

не было мне жизни от него.

Всё сикось – набекрень – наперекос,

и каждый час, как поезд под откос,

летит, но видимость при этом остаётся.

Сам не пойму, откуда что берётся.

Я не умею ничего поправить,

всегда испорчу, потому и не берусь,

смотри какая рифма: в небе Русь!

стихи мои не нужны никому,

и потому мне лень их даже править.

 

* * *

 

я живу в чёрном небе

между серых стен

и я жду в чёрном небе

перемен

 

стены серого холода

ползут на меня

а я жду в чёрном небе

не теряя времени

дня

временами мне кажется

меня нет

а в другое время –

свет

 

иногда я взлетаю

меня сносит поток

но увы не знаю

где закат

где восток

 

в чёрном небе потерян

среди серых туч

Господи помоги мне

кинь луч

 

слышу беззвучный голос

впереди

жди во тьме сколько нужно

не теряя времени

жди

 

* * *

 

Я живу, не понимая,

что за милость, что за мука

эта жизнь глухонемая –

наша встреча и разлука...

 

Ты ушла, мой друг старинный,

ты лежишь в могиле тесной,

и неясны мне причины

этой муки бесполезной.

 

За окном ревут моторы,

топчут лошади газоны,

и заводит разговоры

мой сосед неугомонный.

 

Он талдычит мне надсадно,

а в глазах такая нежность:

В этой жизни безоглядной

торжествует безутешность.

 

И выходит на анализ:

в этом мире мало смысла,

буквы все перемешались

перепутались все числа.

 

* * *

 

я император эмпиреи звона

империи поющего закона –

секрет драпировальных мастеров

я самодержец тайного загона

я гений своего же эпигона

и демиург задумчивых миров

к себе ли я к тебе ли я взываю

когда протяжно в комнате зеваю

или слоняюсь молча по двору

о ты кого в себе я подменяю

обманываю жалуюсь стенаю –

что будем делать нынче поутру?

 

* * *

 

Я искал пьянящего духа,

я испытывал тонкий резон,

а теперь какая разруха –

не поймёшь, где начало, где сон.

 

А пока я брожу по парку

и сморкаюсь сочно и гулко

удивляясь тайно подарку

самому себе и прогулке.

............................................

Когда же в далёких селеньях

мне отмерят отсель и доселе,

принести слезу поздравленья

кто придет на моё новоселье?

 

* * *

 

Н.С. Гумилёву

 

Я раб и на коленях,

Но выделен меж тех,

Кто в рабстве лени

И утех…

 

Сгорая от нетерпенья

И мучаясь в аду,

Стою в углу на коленях

И жду.

 

Вот дрогнуло,

Тронулись тени,

Но сердце ещё боится

Признаться, что пробил час…

 

И пусть вся жизнь на коленях,

Хочу опять и опять,

Не ведая утоленья

Безуметь и утолять.

 

1971

 

* * *
 

Я, призванный служить опорой

ослабших и слепых кротов

поводырём, я тот который

всем чужд и ко всему готов,

 

я, видевший себя поэтом,

неосквернённым суетой,

о как наказан я за это

отчаяньем и немотой.

 

Другие знают всё что надо,

другим даны права и честь

нести из рая и из ада

благую весть и злую весть.

 

Пусть так, а я по бездорожью

пойду один на склоне дней

и с наслаждением и дрожью

встречаться с маскою своей.

 

 

* * *

 

меж чуждых улиц и чужих пенат

кто сам себе не брат

тому не быть богату

молча я руку протягиваю брату –

чем жизнь красна

 

мой брат с тобой мы заперты – во мне

ещё звучит простуженное эхо

нет звука – шорох смеха –

и смеха нет

 

мы сами родина мы сами и родня

пучок надежд и горсть воспоминаний

с полсотни слов и несколько названий –

прости меня

 

* * *

 

мое несчастие двойное

– печать тоски –

какая злая паранойя

мне трёт виски

каким волнением волнуем

– печаль тонка –

я знаю: вечер неминуем

и ночь близка

 

* * *

 

В. А.

 

полузакрыв глаза

закрыв один

закрыв другой

закрыв глаза

тем пристальней

рассеянней

вернее

мой внутренний прищур тебя не оскорбит

твой внутренний покой мне возвещает осень

полузакрытые

закрытые

глаза

тем пристальней

я ничего не вижу

мне не о чем с тобой словами говорить

я молча в темноте протягиваю руки

 

* * *

 

словесной прелести

прохладная слюда

пленяет тускло-серебристым ухо

и замирают перепонки слуха

и в раковине плещется вода

 

умри пловец на тонкой ноте ля

плыви пловец на нищету коралла

туда где в скалах перлы расплескала

и перья пены скомкала земля

 

* * *

 

А. Введенскому

 

твоя стыдливая ухмылка

твой взгляд и вдоль и вдаль и вкось

твоя подруга любит пылко

свою кудрявую авось

 

кудряво жить

любить стыдливо

с ухмылкою неторопливой

бутыль за узость не пенять

и пустотою наполнять

 

когда бутылка обмелеет

когда подруга осмелеет

твоя кудрявая авоська

тебя в упор не пожалеет

 

к губе приклеена закрутка

из дула дым скользит как утка

жизнь пролетела как ухмылка

она не стоит и обмылка

 

* * *

 

у женщины розовые крылья

это её продолговатые бёдра

она несёт себя как рог изобилия

непринуждённо и гордо

 

её ботинки на высоком каблуке

коричневая замша с выпушками меха

а потом она скрывается вдалеке

её смех переливается сладостным эхом 

 

* * *

 

я вышел на мороз

но не было мороза

не пахло дымом

тёплого жилья

незнамо где

вдруг очутился я:

пестрело надо мной

усыпанное светляками небо

с оранжевой луной

я задрожал – и было отчего

вокруг меня стояли истуканы

и поднимали полные стаканы

и пили их до дна

и их в луну швыряли

от боли и обиды

луна распухла

вид её был жалок

что было делать мне

я пятился дрожал

от холода

но холод был во мне

погасло небо 

 

 

* * *

 

я долго жил себя не слыша

был сад

и ветер дул едва колыша

паруса

 

моя зима полна цветными

мой день безветренно высок

снами и знаками лесными

песок

 

очерченные умираньем

мне снятся чёрные

воспоминаньем

печаль строга

снега

 

1976

 

* * *

 

я опираюсь на знакомые мне пленэры

на любимых мной зверушек и людей

на затхлый воздух моей квартиры

на многолюдье улиц и площадей

 

я опираюсь на многое но не в этом дело

дело в мыльных пузырях которые есть ничто

они – мои мысли и моё тело

мой Капитолий и моё шапито

 

помнишь базилику Санта-Мария-ин-Арачели

на вершине Капитолийского холма

где мы с тобой на ступеньках сидели

целовались и сходили с ума

 

а вокруг нас кружились солнечные карусели

разлетались мыльные пузыри

детки полоумные галдели –

праздник жизни продолжался до поры 

 

 * * *

 

я хотел бы выскочить из рёберной клетки

и улететь за границы миров

но я знаю: всюду растянуты сетки

для уловления таких беглецов

 

что же делать если все науки

и другая подобная галиматья

вызывает во мне лишь судорогу скуки

подобно курсам кройки и шитья 

 

* * *

 

…я покинул улицы мои и переулки

дворики, дворы и подворотни,

арки и подъезды и мосты

серые остылые квартиры

длинные пустые коридоры

камни и заборы и кусты

 

у-у-у... я пролетаю

самосветящийся воздух

строгие прозрачные колонны

облачные своды и сады

 

я возвращаюсь на родину

скольжу по гулким пространствам

перетекающим и уходящим

на все четыре стороны света

без предела для глаз

 

медленно одиноко и безмятежно

провожаю отстранённым взглядом

острова, корабли и храмы

мимолетящие

плывущие рядом

и остающиеся позади

 

вечной неподвижной кометой

о-о-о… я пролетаю

самосветящийся воздух

этажи голубого неба

щедро отмеренные пространства

скольжу неслышно себе навстречу

 

я возвращаюсь домой