* * *
Замешкаешься – темень за окном,
забудешься – дождя не оберёшься;
сойдет с небес за яблочным руном,
растянет сети, и не отобьёшься.
* * *
Мёртвое море летейский союз
дочери Лота хасидский картуз
пляшут бородками тряско
тфилнами в мотоколяске.
Солью упёрлась их мама про нас,
талес сгоревший от Спаса не спас,
Запропастился родимый Содом
лунной дорожкой под первым кустом.
С пальмы свисают плоды ананас,
там ваши штраймлы и шляпы
дочери прячут от папы.
Пляши, Тевье
Тевье–молочника
придумал на идиш
писатель Шолом-Алейхем.
Через полвека,
после революций,
двух мировых войн,
Шоа, появления Израиля,
атомной бомбы, людей в космосе...
его уже путали с картинкой Шагала.
И тут наконец-то поставили мюзикл.
И что же? Всё тот же Тевье-молочник,
влез на крышу поиграть на скрипке.
Потом фильм, пиво на Песах,
конфеты, водка…
Прошёл век и поставлен балет,
потом чёрная уздечка
для белых кобылиц,
ликёр, вино на киддуш,
потом нежное бельё «Тевье»
и духи «Тевье-молочник»,
авторучка, часы, подзарядка,
навигатор…
Пляши-пляши, старый дурак,
мы ещё не всё продали.
* * *
Ты ещё помнишь своё
приглашение на верс-сейшн.
Дважды за это время я подстригся
немерено перестирал одежду
тетрарх наш стал монархом
квариат антиквариатом
оба и нефть вздорожали на сотбис
ортодоксы устали от парадоксов
парадоксы выродились в тетрадоксы
«дикси» кто-то сказал на латыни
но не пугает
Разлюбил я всё
в этой забегаловке-однодневке
и не жду тебя больше
Я думал мы квиты
а ты бисквит
сам устрою
соло версе мой сейшн
сам спою свои песни
сам утону в восторге
а ты не тушуйся
приглашай на ужин
Начинаю ждать
до первого парикмахера
и ужинаю один
Гений
Он умер, и о нём вспомнили:
стихи в Шекспировском сборнике,
поэму «На смерть Высоцкого»,
сценарии «в стол» для Вуди Алена.
Сравнили с Данте и Гумилёвым.
«Гений уровня Венечки и Платонова».
«Рюкзак из горла на кухне под гитару».
Весь день скорбели в новостях.
Назавтра упокоили. Навсегда.
Так бы умирал каждый год,
был бы бессмертен.
* * *
Не были мы
мореплавателями.
Открывать новые земли
– это не про нас.
Море, – твердят. – А что море?
Вода солёная, рыба воняет,
ходишь вечно потный.
Железо ржавеет, в доме плесень.
И воздух тяжёлый мокрый.
Не баранина же, не финики.
Садово-огородное хозяйство
на горных террасах
с тремя урожаями в год
да скотина, птица, благовония.
Ну и специи, ну и соль,
всякая всячина по мелочам.
Да, конечно, пошлины за проезд,
дешёвое индийское золото
на распасах с италийским серебром.
И возноси себе молитву Единому
за оливки да хумус насущные.
И когда филистимлян мы победили,
то дело морское от них не взяли,
ни корабли строить, ни морем жить.
Навыки их ушли к финикийцам.
Был, правда, один, говорят, еврей,
Колумбом звали, плавал куда-то,
отщепенец.
Западный ветер
Это я, Иуда,
столбовой еврей,
выхожу во двор!
И тогда
со всех до меня сторон
долетает духовный сор:
– Йеошуа – сын, – говорит один.
– Матфей твой – лошак и петел, –
другой из дверей ответил.
Третий – бога поводырей
поволок к прокуратору на ковёр.
Доннер Вертер!
Достал уже этот вздор!
Что напрягся, как на току катетер?
В пятницу будет
западный ветер.
Смелее, Тамар, смелей!
Тебе продадут «Нивею»,
мол, меж бёдрами помусоль.
А наступит утро росных трав,
не пускай Варвар и Варрав
в свою прохладу.
Перец прорвётся твоей усладой
с гроздьями винограда.
Я к тому, что грядёт урожай
наливных олив, молодых акрид.
Ной и Каин в Ниневии,
как пить, заблюют консоль.
Мелкиор с ослицею лижут
в Веймаре с Лоттовой бабы соль.
* * *
Может, милая, впрямь – на море?
Ветер там не такой горячий
и солёный, как был в Гоморре.
Там проклятий отскочит мячик
– вероломно воскресли, влезли
безраздельничать в эмпирее.
Нам не важно, остаться нами
нечленораздельными если.
Или вместе болтать ногами
на одной корабельной рее.
Браслет
Я притянул тебя, как то бывало прежде,
прижал к себе. Твой запах и в одежде
я узнавал и был согрет теплом
родным, своё припоминая о былом.
Придумал: ты не противишься, всего-то –
забыть размолвку, ледоход переждан.
Но не спросил тебя: хотела ль ты того,
сжимая свой браслет под длинным рукавом?
Сын
Он сына закалить решил суровою судьбой,
он сам такую жизнь прожил, и был он горд собой.
Вдали от дома и семьи его окрепнет сын.
И закалился сын его и справился один.
Но вот решил опять уйти матёрый и прямой,
так сын решил пуститься в путь, какой ни есть, но свой.
И понял тут старик отец – остался он один.
Один он будет на один, доживший до седин,
и натиск не сдержать ему суровости своей.
А сын не видит. Сын вдали. Сын пересёк ручей.
* * *
Какое счастье – забывать
почтовый ящик, и перила,
и лестничных пролётов стать,
и полузвук ключа в двери,
и полуперечень ступеней.
Прохладное переплетенье
с твоей согласной полутенью
блаженно было забывать.
Благодарность
С благодарностью
читаю рекламу вещей,
от которых я свободен:
– одноразовый кондиционер;
– подводная электробритва;
– светодиодный стул;
– зубная щетка с wi-fi…
Они не напомнят о себе,
когда придёт время откинуть
серебряное копытце.
Элементарная частица
Когда филолог спрашивает меня,
что я знаю о стихосложении,
я недоумеваю: о чём это он?
Я всего лишь какой-то поэт.
Для него я, как для физика
элементарная частица.
А он для меня – физик.
Мне неинтересно,
как он меня отслеживает
по траектории или возмущению полей.
Мне безразлично, считает он меня
простым или сложным,
редким или заурядным.
Мне всё равно,
каким он хотел бы видеть меня
и одомашнить в своих терминах.
Он регистрирует меня в вакууме,
а я пропускаю через мозг и нервы
эту монолитную пустоту бытия,
токи отпущенного мне и недоступного,
сталкиваюсь с неназванным.
И выхожу на новую орбиту свободы
в космосе сенсорики языка.
Я – сочинитель стихов,
элементарная частица.
Глобализация
Отдыхая во Вьетнаме, она познакомилась
со спутником по туру, который готовит ахла кофе.
По его просьбе она звонит в Мексику
политологу на постдоке, однокурснику
по Иерусалимскому университету,
чтобы узнать: «Абхазия – это в России? Помнишь
…полевые командиры? А полевые цветы?»
Двухтомник Блока
Они забежали в подъезд или домой.
Был ли там кто-то ещё, холодно ли было?
Тяжесть сапог, теснота шинели,
цвета, запахи, звуки, свет,…
– спрессованы в небытии времён.
Прямо сейчас на книге появится появится надпись:
«Товарищу по учёбе и совместной работе Г.Т. Павлову
в знак памяти от соученика и сослуживца,
а ныне командира РККА.
[ – и вдруг личное: ]
Вспомни только хорошее
[неразборчивая подпись] 18.11.41 г.
Писано – В Москве в час
объявленной воздушной тревоги
под грохот зениток».
Надпись на заднем форзаце
ясным командирским почерком
заканчивает первый том Блока.
(Библиотека поэта, малая серия, № 56, 1938 г.)
«Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов».
Хорошо, наверное, Г.Т. Павлову,
– у него есть надёжный друг
и двухтомник любимого поэта.
– «Да что там? Война скоро кончится!»,
«Они говорили о ранней весне,
О белых, синих снегах».
Грохот зениток значит – бомбёжка начинается.
«А там – горела звезда в вышине,
Горели две жизни в мечтах».*
______________________________________
* Все цитаты из стихов А.А. Блока
* * *
Нет ни эллина,
ни иудея.
Не выбирает пуля.
* * *
Трудно приехать вовремя
на вечеринку в дождливый день
через пробки на Аялоне.
Трудно даётся равнодушие
перед промоиной на шоссе
с античными черепками на дне.
Трудно праздновать победы
с друзьями, разглядев разбитую посуду
отмытую ливнем от древней крови.
Отбойник
Вот так же ты бесишься
и на заправке,
когда сопло пистолета
не входит в бензобак.
Пока не заметишь,
что пытаешься залить
солярку вместо 95-го.
Ты злишься, что сопло
большого диаметра
спасает твою машину.
Как же часто, дурачок,
тебя выбешивает стойкий
непреклонный отбойник
тем, что не даёт тебе
вылететь с дороги.
Многоликая тень
«Но на солгавших зла в душе не держит»
Константинос Кавафис
Когда меня заманивают духовностью,
– я вижу отрешённость нездешних лиц.
Когда от меня требуют благородства,
– я узнаю речь нечестивца.
Когда меня призывают к жертвенности,
– я слышу: «ответь за все наши грехи».
Когда мне напоминают о честности,
– я всё-таки сдерживаю гнев
и улыбаюсь им, лгущим в руинах.
И гоню их всех – оборотней смерти.
ЛЭП через пустыню
Натянуты струны арфы,
ждут лёгких пальцев Давида.
Камни пустыни вторят: – Амэн!
© Арон Липовецкий, 2019–2020.
© 45-я параллель, 2020.