Аше Гарридо

Аше Гарридо

Четвёртое измерение № 19 (79) от 1 июля 2008 года

Лето синей бабочки


заговор


и пришла ко мне ведьма, сказала – учи албанский.
приплыла ко мне рыбка, сказала – катись колбаской.
я бы рад и того, и другого, и даже с хлебом:
хлеб да круг колбасы албанской под синим небом,
чёрный хлеб, колбаса с чесноком да под небом синим,
и запить водой или сладким заесть апельсином.
если синее небо – значит, жаркие страны.
не расти апельсинам было бы, друг мой, странно
там, где синее небо, где воды поют лукаво,
реки горные слева, речные долины – справа,
дальше синее море и волны бегут качаясь,
там вдали край земли и край небес намечая.
море синее, синее небо и апельсины…
приплыла ко мне рыбка, вздохнула печаль бессильно:
вот те хлеба ломоть, вот те круг колбасы перчёной,
среди синего моря на острове бык печёный,
нож точёный в боку у быка,
а дорога к нему далека,
эта сказка течёт сквозь века…
засыпаешь? пока-пока.


ностальгия


а хочешь домой, говорит, а хочешь домой?
а я говорю – дороги нет, да и дом не мой,
да и снег лежит по всем сторонам земли.
там лето сейчас, говорит. я кричу – замри,
замолчи, расточись, изыди, рассыпься в прах,
потому что любовь – и кроме никто не прав.
а себе говорить начинаю – забудь, заспи,
лучше горькую Лету рукою черпать и пить,
и черпать, и пить, и пусть на губах горчит.
сердце лечится Летой, тоска о лете молчит.
а тебе говорю – скоро осень, она здесь весной.
промолчим, забудем, останься навек со мной.


дюгони

время нас с тобой никогда-никогда не догонит,
как Ахилл не догонит легконогую черепаху.
мы редкие звери, как панды или дюгони.
мы редкие птицы, как стерхи. не зная страха,
я к тебе, ты ко мне – летим, плывём, поспешаем,
поднимаемся на бессчётные этажи в лифтах.
мы почти прозрачны, мы времени не мешаем,
мы ему незаметны, мы сами себе реликты.
сказать мы есть – всё равно что сказать мы будем,
потому что время сроков нам не считает.
оно нас не знает, оно нас не ловит, не судит.
сегодня это всегда сегодня. оно не тает.
 
мандрагора
 
да, мандрагора, кричи, если я пытаюсь
из тёмной земли громогласных твоих умолчаний,
из тёмной земли, из влажной обертки таинств,
из тайны и сна вынуть корни твоей печали.

кричи, матерись, кулаками дерись и ругайся,
пошли меня так далёко, что уже и не видно,
а я не уйду, покуда твой гнев не погаснет,
а я всё равно не уйду – мне совсем не обидно.

совсем не обидно: ты бьёшь от боли, от горя,
здесь слышится голос магии и натуры –
природы твоей таинственной мандрагорьей,
стремящейся скрыть очертанья живой фигуры

во тьме и печали, в земле, где шепчутся корни
о том, что было, чего никто не узнает,
о том, что было, но больше никто не вспомнит,
о том, что в солнечном свете дымкой растает.

кричи, мандрагора, бейся за тайну и темень,
рычи, мандрагора, – природа твоя такая –
когда я тебя целую в висок и в темя
и руки твои вокруг себя замыкаю.


сталкер

 
потому что каждый мой шаг неловок,
невеликая радость – идти со мною.
я вообще сначала пишу заголовок,
а потом придумываю остальное.

имя – званье – смысл – великое дело.
остальное, как правило, – раз плюнуть.
почему тебе Бог слепил тело?
потому что было, что в него вдунуть!

не вязал я гайкам хвостов бинтовых
и никак по-другому не прощупывал почву.
я бросал абы куда заголовок,
да и прыгал за ним с кочки на кочку

ну и кто к такому приноровится?
улетело мимо – начну сначала.
я и то – норовлю сперва влюбиться,
а потом разбираться, в кого попало.

да вот слышу: двоится каждый мой шаг
и как будто эхо из темноты.
может, это друг? может, это враг?
может, это Ты?


синяя бабочка

 
не то беда, что они думают, будто нас не бывает.
да они о нас и не думают совершенно,
ни что нет, ни что есть – а нас вот всё прибывает,
прибывает, вот-вот затопит вершины.

а чем мы от них отличаемся? да, собственно говоря, ничем.
только маленькой синей бабочкой, пригревшейся на плече.
а больше, пожалуй, ничем мы не отличаемся.
только мы иногда в другие места отлучаемся,
тело здесь, а мы сами где-то,
где синей бабочки лето,
где под иными углами отражает лучи вода.
но снаружи и не заметишь, что никого нету,
даже не догадаешься никогда.
что только тело здесь.
а мы уже везде.
где только может солнце отражаться в воде.
и там, где не может – мы тоже есть.

а они о нас и не знают, и знать не хотят – ни к чему им.
им так не страшно, не обижайся, с нами – страшнее им.
и вот они делают вид, будто мы и не существуем,
как будто существованьем мы как-нибудь им навредим.

а я есть и люблю тебя.
халва
 

ад переполнился что ли? валимся через край
мёртвые души в лишние люди.
сколько себе ни тверди – халва! халва! – умирай, умирай! –
толку не будет.
да и кто бы смог искренне, от души
возжелать смерти?
разве если под пыткой – да, а так чтоб ожив,
в тепле, в чистоте… я не верю, и вы не верьте.
и твердишь себе – халва! халва! – живи, живи! –
а во рту не слаще:
вдруг нагрянет городовой-квартальный-околоточный херувим
и обратно утащит?
ему что, ему лишь бы порядок правильный навести:
такая работа.
а я… понимаете, мне удалось спастись –
и так жить охота…

 
зависть
никогда я не буду ни тем, ни тем, ни вот этим.
я вообще не уверен, зачем я живу на свете,
то есть – нужно ли, чтобы на свете такой вот жил.
за каким же тогда я рвусь из кожи и жил,
как из пут? из костей выдираюсь – из клетки грудной?
и бегу – не уверен, что кто-нибудь хочет бежать со мной,
со мной идти до Луны и обратно в недобрый час,
что кто-то пялится в небо, волнуясь: погас – не погас?
горит – не горит? светло ему там, тепло?
такое было, вроде бы было, а вдруг прошло?
а вдруг уже не горит – и сам не знает о том?
а вдруг сейчас вот погас – и уже не вспыхнет потом?
а всё думает: я пылаю, я нужен, смотрите, я здесь –
а сам уже уголёк, уже прах, уже пепел весь
насквозь. и снова бормочет что-то там о себе –
а кому это нужно, я вот спрошу, тебе? тебе?
да кому это нужно – слушать жалобы и похвальбу?
а он всё о бабочках, крыльях, палёной звезде во лбу…
а он – это я, и даже неловко смотреть, а не слушать – жаль.
да и как от себя насовсем отвернуться?
как уйти – и совсем никогда не вернуться?
и такая печаль, такая от этого, знаешь, бывает печаль.
dimmi

говори огню. говори, душа, не молчи:
он один, огонь, в тишине, во мраке, в ночи.
больше никого – только ты и огонь во тьме.
не оставь его, говори – не молчи, не смей.

говори воде – говори, душа, поспеши!
некогда молчать – вся вода живая бежит.
падает с небес, из земли пробьётся ручьём…
расскажи воде, как прекрасна участь её.

ветру говори! он и сам молчать не горазд,
говори ему: не себе оставит – раздаст
облакам и веткам, и крышам, и фонарям.
с ним, душа, ни слова не пропадает зря.

говори земле – ей терпенья не занимать.
мёртвым всем могила она, всем живущим – мать.
говори, душа, как умеешь, благодари,
ветру говори, говори огню… говори…


колодец

 
потому и пишется, как невзначай,
что должно наполниться – и через край.
а мензурки нет, эхолота нет.
сколько лет до дна пробивается свет?
сколько дней на дно – ни луча в ответ…

да как выплеснет – в лицо – получай!
ни луча тебе? вот тебе ни луча!
ни ключа от колодца? тебе и ключ?
родником из земли, дождём из туч
всё одно – вода прибывает сама.
не тебе решать, не твово ума
это дело.
ну-ка, посторонись!
снизу вверх воде или сверху вниз –
всё равно, дитя, как есть всё равно.
твоё дело – сиять и лучи на дно.
и лучи на дно.
и сиять.
и лучи.
а пока –
по-
мол-
чи.

монолог / свет

не могу говорить с пустотой за освещённым кругом,
когда все лучи на сцену, а в зале погашен свет.
стану тогда говорить так, как будто бы с другом.
и не моя проблема, что здесь и сейчас его нет.

есть много-много на свете такого, друг мой Горацио,
о чём и правда-неправда не скажешь наверняка.
смотри, как двойной спиралью с неподражаемой грацией
вьётся моя душа – тоже мне ДНК!

скажи, такое бывает? а что мудрецы ответствуют?
я сам не очень… я только констатирую факт.
конечно, я всё не вспомню, как оно было в детстве.
но мне от этого мира и тогда хотелось в скафандр.

я, наверно, инопланетное, неясной этиологии
такое заболевание или, может быть, паразит.
но пальцем мне вслед у виска, знаешь, крутили многие
и численность их и согласие не могут не поразить.

однако давай вернёмся к первоначальной теме.
душа моя раздвоилась – не помню, когда и как.
ну и что ты мне посоветуешь? таблетки попить по схеме?
а может быть, я сумасшедший? а может, просто дурак?

да нет, я на жизнь не жалуюсь – привык, и не так чтоб мучало.
и нет про себя вопросов, хорош или нехорош.
как будто я, знаешь, солома, которой набито чучело.
а чьё это чучело было – уже и не разберёшь.

но я тоже в какой-то степени живое и драгоценное.
я просто не то, что думают, а совсем другой – и привет!
и я люблю тебя, друг мой, и себя люблю, и вселенную.
ничего, что я здесь останусь? и можно включить свет?


тюльпаны

а он плачет и плачет, что всё ему поделом –
потому что был дураком, потому что шёл напролом.
где надо в обход и хитростью – прямо к цели бегом.
а бегущего видно – всем! издалека!
по бегущему-то – и не дрогнет рука.
раз бежит – значит вор, ату, ату его, пли! –
вот так понимают жители этой земли.
и правильно понимают, и все бы так!
а он чудак, он дурак, он полный мудак.
что же теперь – из-за него всем страдать?
может, покаяться, о содеянном зарыдать?
может, его ещё теперь пожалеть?
может, прахом главу посыпать, сидеть в золе?
да он, смотрите, всем стыдно сделать хотел:
чтобы мы, понимаешь, своих устыдились дел –
что в бегущего пли, и огонь, и ату его.
да он нарочно, да у него же святого нет ничего.
и за душой ничего, и в помине нет.
да как посмел? да куда смотрел педсовет?
а он лежит и плачет на облаках.
он бежал, он летел, он нес тюльпаны в руках.
он – бархат роз, он – пышные перья хризантем.
он бежал, бежал – он не знал, что бывает с тем,
кто бежит, летит, кто не видит преград в любви.
вот как сердце в себе невозможно остановить –
так и он не мог остановить этот бег.
ты о ком? ты о ком? да нет, я не о себе.
 
окно
 
«Что, девочка?» – Сказка странствий.

 

не ждёшь, не печалишься – а оно…
а потом окажется – ты просто окно.
вот хочешь – верь, хочешь – не верь,
а ты просто окно
для тех, кого не пускают в дверь.

а он потом говорит: я не виноват
мне позарез, понимаешь, я должен вернуться назад
меня здесь ждут… или я… не помню, но в том и суть:
мне надо всё объяснить, а потом уснуть
на плече –
непременно
у него на плече уснуть.

а вот ни с разбегу, ни пилкою для ногтей
эти двери не открываются – зря не потей.
ни упорством, ни хитростью, ни напролом.
и понимаешь ведь: справедливо и поделом.

не был бы дурнем, когда можно – и в свой черёд,
не строил бы из себя неизвестно что.
а теперь… а никто ведь двери не отопрёт
не продаст обратный билет – да и чем заплатить?

и бьёшься-стучишься,
как в каменный берег прибой.

то ли ты с ним случишься,
то ли он случится с тобой.

он говорит: извини… мне иначе никак нельзя.
и по каменной двери безнадёжно пальцы скользят.
и распахнёшься навстречу –
живи, чёрт с тобой, на!
а как иначе?

он сам прикроет створки окна.

 
лестница
потому что да.
потому что нет.
потому что вода
преломляет свет.
потому что Исус
преломляет хлеб.
потому что тлеет
огонь в золе.
потому что дождь
смывает следы.
вот и ты идёшь,
потому что – ты.
потому что свойства
твои таковы:
ты боишься снега,
ты боишься травы,
ты боишься теней,
в пустых углах, а
если в двух словах –
ты боишься страха,
но сердце
снова, и снова, и снова
к этой битве
готово, готово, готово.
и чем ярче огонь –
тем чернее тени.
но ты пройдёшь свой путь
до последней ступени:
во тьму, в одиночество,
в самый низ,
из окна повыше –
ногой на карниз.

да ну вас… о чём вы?
какой суицид?
человек летит!
человек летит!


© Аше Гарридо, 2007-2008.
© 45-я параллель, 2008.