* * *
В оловянные дни декабря
Сам себе хоть придумывай сказки,
И отсюда до штата Небраски
Так же точно, как и до царя.
С неба стылая льётся вода,
И не видно звезду на востоке,
То ли выпало время жестоким,
То ли было таким здесь всегда.
И верблюды завязнут в грязи,
Не доставят ни ладан, ни смирну,
Так сиди себе тихо и смирно,
И не дёргайся, и не бузи.
Не хватает какого рожна
Этой скудной земле безысходной,
Если так беспросветно сегодня,
Разве можно кого-то рожать?
Отогреет дыханье вола
Уголок вифлеемский пространства?
Часовой механизм постоянства,
Разве чья-то рука завела?
Где всё тонет во мраке и лжи,
И не веришь в возможности света,
Луч, в игольное ушко продетый,
Сможет рваное небо зашить?
Чтоб легко белый снег полетел,
И запахло корицей и хвоей,
Разве может случиться такое,
В эти дни и на этой земле?
...Тихо. Лужи от капель рябят,
Дождь по веткам стекает беззвучно,
Как же пусто, как, Господи, скучно...
...Только Ирод считает ребят.
Пожалуйста, Господи
Пожалуйста, Господи, я хочу умереть не больно,
Разломи меня, как гранат, чтобы посыпались зёрна
В перегретую землю, полную снов дремучих.
Разломи меня, Господи, ты же знаешь, как лучше.
Торопливое сердце моё, не знающее покоя,
Разломи меня, Господи, ты же знаешь, что это такое.
Лживое сердце моё, любящее так упорно,
Разломи на две половины, чтобы посыпались зёрна,
Зависая в горячем воздухе, томительном и тягучем –
Ты умеешь разламывать надвое и ты знаешь, как лучше.
Чтобы новой весной, что наступит согласно завету,
Мне побегом гранатовым из мокрой земли прямо к свету
Протянуться стремительно, на ветру упругом качаясь.
Прорастать – это больно... это – заново, не кончаясь...
Чтоб посыпались зёрна в ладонь твою, Боже, и мимо,
Разломи меня надвое... мне нести себя невыносимо.
Сказки
Слово за слово – и так далеко зайдёшь,
Что не вернёшься – птицы склевали крошки.
Каждая сказка – это, конечно, ложь,
Слово за слово – остались рожки да ножки.
И шаг за шагом – вот ты уже далеко,
Кто-то другой проснётся в твоей постели,
А по равнине кисельной течёт молоко,
И гуси-лебеди над головой полетели.
Кислые яблоки ешь, до оскомы ешь,
Смерть на конце иглы, жизнь на тонкой нити,
Каждое слово в тебе пробивает брешь,
Слово за слово – и ты уже беззащитен.
Око за око – легче, чем за любовь
Тоже любовью, сказки тебя научат...
Слово за слово, и вот ты уже готов,
Всем доказать, насколько ты прочих круче.
Выгляни, выгляни – будет тебе горох,
И понесут тебя за высокие горы,
И одиночество даже ещё не предлог,
Чтоб с кем попало ночью вести разговоры.
Каждая сказка – для дураков урок,
Но дураков даже время, увы, не лечит.
Вот тебе порох, а это тебе и порог,
Слово за слово, а больше держаться нечем.
И сочиняешь, что будет всё хорошо,
Что будем жить – гуси-лебеди не заметят.
Слово за слово – и так далеко зашёл,
Что забываешь, как ты непрочен и смертен.
Всё зарастает
всё зарастает однажды травой-муравой,
всё зарастает и даже ров моровой,
и побегут по делам, как всегда, муравьи,
всё зарастает, а значит, не бойся и рви.
дни здесь такие стоят, как в стакане вода,
боли отсутствие – это такая беда,
будто бы умер уже, но куда-то идёшь,
так, как по небу идёт не пролившийся дождь.
дни здесь такие стоят – тишина, благодать,
всё бы отдал, только б знать, что ещё мне отдать,
воздух прозрачен настолько, до края земли
видно – оборванным списком летят корабли.
тянется крик журавлиный, как нить за иглой,
всё, что разорвано, чтобы скорей заросло,
тот промежуток, где неба просвет голубой,
если увидел, то, значит, заполнишь собой...
всё прорастает однажды озимым зерном,
всё прорастает, а значит, и мы не свернём,
и полетят над Элладой опять журавли,
соединиться всегда времена чтоб могли.
Дно
ну как же пусто в этом сентябре,
как будто крошки со стола смахнули,
и день плывёт какой-то рыбой снулой,
от ноты «до» томительно до «ре».
и сетью повисает тишина,
в воде стоячей не поймать ни звука
и остается только эта мука –
потеря слуха и потеря дна.
и тонешь в этой медленной воде,
и нету дна, чтоб оттолкнуться, выплыть,
не позовешь на помощь – голос сиплый,
и даже берег непонятно где.
и непонятно что и почему,
сентябрьское солнце слабо греет,
и толщей водяною свет рассеян,
но горе раздавалось по уму.
поэтому ещё надежда есть
на радость в колпаке шута дурацком –
дойти до дна и после вверх подняться,
и воздуха глотнуть густую смесь
из трав осенних и последних роз,
из аромата яблок поздних, терпких,
пока ещё тебя на небе терпят,
то значит, ты до смерти не дорос.
О молчании
Ноябрь молчалив, он умеет вот так молчать,
Когда всё просто отложено на потом.
Не нужно спешить, говорить и рубить с плеча,
А только теперь погружаться в этот поток
Сквозной тишины, в которой рождается снег,
Шуршание лёгкое можно услышать суметь.
Ноябрь молчалив, ноябрь понимает всех,
На серебро меняет последнюю медь.
И что говорить, всё сказано много раз,
А воз всё там же – завяз в осенней грязи.
Ты выпусти лебедя в небо, уже пора,
В пруд – щуку, а раку скажи – давай ползи.
Что говорить, если это конец игры,
Что говорить, если карты пошли не в масть,
И был бы хоть Магомедом, но нет горы,
К которой идти хотелось бы, чтоб пропасть.
Когда совсем не хочется говорить,
То всё, что прежде сказано, ты забудь.
Ты помнишь, чем кончаются ноябри?
И этот тоже кончится чем-нибудь.
Пустота
Пусто так... На земле так пусто,
Это ноябрь идёт прокрустом,
Всё, что за рамки – ровняет, кромсает,
И остается земля пустая.
Голые ветки и голое небо.
Станешь, как все, и повесят лейбл,
Станешь, как все, так, должно быть, легче,
От пустоты укрываться нечем.
Фиговый лист прикрывает фигово,
От пустоты не спасает слово.
Будешь, как все – вычислен, измерен,
Выть в пустоту одиноким зверем.
Копят на небе тонны крупной соли,
Хмурый ноябрь пустотою болен,
Круто посолит земли горбушку,
А ты присядь, пустоту послушай.
И загудит в ней органом ветер,
А пустота мир в ладонях вертит.
И у неё нет конца-начала,
Сделаешь шаг – на пути встречает.
Переживи эти дни пустые,
Верою в то, что не всё остынет.
Яблоки все и шары золотые...
Всё пережив, это будешь ты ли?
Степная колыбельная
Без красивых слов... Беда всегда некрасива.
Без размеров бойких... Как передать рыданье?
Голосила земля кровавая, зря просила.
Закрой мне, весна, глаза, яду дай мне.
Пусть простит меня дед – безоружной мишенью
У двери своей лечь – это всё, что могу я.
Любопытные зрители снова вытянут шеи,
Ненадолго – потом пусть опять ликуют.
Не стони, моя степь – заглушают фанфары,
Все пути ведут в Крым – мимо нашего горя.
И с убийцами сядут за стол – тут сценарий старый.
Голоса твоих мёртвых никто не услышит вскоре.
Посевная
Постоянно думаешь: только бы не началось,
И под сердцем колется ноющий ржавый гвоздь.
Фронтовые сводки с полей, а хочется посевной.
Постоянно думаешь: ну, это же не со мной.
Это где-то в книжках, кино, далёком чужом краю.
Что бросаешь в землю весной, то осенью соберут.
И хотелось сытное в землю бросать зерно,
Зарастай зелёной травой, злобой прорытый ров.
Говорит мне сын: «Вот с этими прадед мой воевал».
Почему у весны опять звериный такой оскал?
Почему слетается вновь чёрное вороньё?
Только эта земля моя, а я не отдам моё.
Жернов
И когда захочешь границей отгородиться,
Повторяя: «Не сторож я, Господи, нет, не сторож»,
То беда вернётся в твой дом, как всегда, сторицей,
И болит, так болит, за какую струну ни тронешь.
И пока ты прячешься, где-то приносится жертва –
За отсрочку недолгую, за мимолётность покоя.
Беспощадный уже запущен не ждущий жернов,
Перемелет в муку – то не хитрое дело такое.
Раскроили рвами Землю Войска Донского,
Но в степи не скроешься – степь навсегда едина.
И здесь общая память, и общие путь и Слово.
Знамя деда поднимется в небо руками сына.
Только б не было поздно, на чашу весов небесных
Не легло бы предательство каиновой печатью,
И не стало в земле от могил свежевырытых тесно.
Не зависла б рука – в книге жизни тебя отмечать ли?
Тонкой нити родство над какой нас бездной держало,
Проходила орда – выживал, кто не встал на колени.
И сегодня решается – будет ли вырвано жало
Или завтра ковыль зазвенит над великим забвеньем.
Молочное
Ты говоришь: «Дышите», – и я дышу.
А за окном молочный туман и жуть.
На расстоянии вытянутой руки
На город движутся вражеские полки.
Ты говоришь и уходишь в столичный гул,
Знаешь, что никуда я не убегу.
Белым мерцает напротив квадрат окна,
Время моё застыло там, где война.
Небо грудным капает молоком
На крыши серые, в каждый сырой окоп...
А по писанию, помнится, было «брат».
В город нацелили жерла своих гармат.
И по развалинам выстрелы в молоко,
Призраки зданий возносятся вверх легко.
Город расстрелянный, город – степной мираж,
За память млечную призванный умирать.
Все мы трёхсотые, дышащие пока.
Я как единственный выживший из полка.
Души погибших шепчут мне: «Не забудь».
Звёздами светлыми примет их млечный путь.
Время измерено треском сухим АК.
Мне остаётся белый квадрат окна.
Реки молочные с детства впадают в Дон.
Сердце моё бьётся в твою ладонь.
Московское
У кого под перчаткой не хватит тепла,
чтоб объехать всю курву-Москву.
На Красной площади всего круглей земля…
О. Э. Мандельштам
Трамвайной вишенкой и костью в колесе
Ты приобщаешься, и ты живёшь, как все,
И на крови твоей всемирная история.
Пальмиры арка на учебнике твоём,
Снаряд тяжёлый, разрушающий твой дом.
И как мы жили до войны, о чём мы спорили?
И в этом городе, не верящем слезам,
Чьё время кончилось, кому сказать «слезай»?
И будет очень тяжкой поступь командорова...
Как много в звуке... Но надежды больше нет,
Её снарядом разорвало на войне,
А так, конечно, начиналось даже здорово.
На красной площади круглей всё и круглей,
Руин всё больше в остывающей золе,
И центр мира где-то к Горловке смещается.
Смерть на миру, онлайн, краснеет монитор,
Уже шагнул (зачем позвали?) командор...
Давай на выход соберись уже с вещами сам.
Объедешь курву? Если есть ещё тепло.
Пока ты дышишь, значит, снова повезло.
Бывало тоже страшно, но подлей бывало ли?
Уж полночь близится ... и донна Анна ждёт,
Пусть только это ожидание спасёт,
Ещё спасёт, пока возможно, хоть бы малое.
Да что ж такое, слышишь, страшная пора
Никак отсюда не уходит со двора,
И каждому свой век, свой волкодав, достанется.
Кому кровавый, ну а прочим – покемон,
И можно долго ждать, что всё пройдет само,
Но этот век (кому какой) ещё до ста нести...
Тебя опять спасёт неспящий у окна,
Степь, от воронок круглых, сверху как луна,
А если ближе, то вся чёрная от копоти.
Москва, Москва, несчастный воробей,
Она не верит, ну, а ты её жалей...
И сходит небо, постигаемое опытом.
Рождество
А ты ещё не умер, но тебя
Отпели, отплясали, от...забыли.
Ты там, где не гонял Макар телят,
Аэропланы здесь не пролетят,
Не переедут рвы автомобили.
Их просто на дороге тормознут,
Здесь фронта нет, но линия подвижна,
Здесь чёрных дней удушливый мазут,
Здесь ждут, когда же хлеба подвезут,
Среди развалин собираясь выжить.
А у нормальных – здравствуй, Новый год.
Они уже сочувствовать устали,
Опять же, рубль... снова, о, майн Гот,
У них своих забот невпроворот...
И вот мейнстрим, и, наконец, мистрали.
И ты исчез из новостных программ,
Погромы объявили перемирьем.
Там наверху – глобальная игра,
Там торг идёт за каждый миллиграмм,
Тебя они уже приговорили.
А ты ещё цепляешься за жизнь,
Вставляешь стёкла, те, что завтра выбьют,
Ты им скажи, что ты живой, скажи,
Такие люди здесь им не нужны,
И страхом загоняют в племя рыбье.
Но Божий Сын родился для тебя,
Сегодня он в простуженном подвале
В Шахтерске, в Первомайске, Октября
Посёлке шахтном, там, где ребятня
Считает чудом, если не стреляют.
Свет вифлеемский блекнет в мишуре,
А здесь обнажено всё до изнанки,
В руинах зданий места нет игре,
Здесь ценность, если сыт и обогрет,
И видно, кто подонки, кто подранки.
И воздух рвёт снарядов трубный бас,
И время измеряется победой.
Ты хрипло дышишь, но живёшь, Донбасс,
И точно знаешь тех, кто не предаст...
И за звездой волхвы вот-вот поедут.
© Борис Бергин, 2017.
© 45-я параллель, 2017.