* * *
Я бежал молодым под ливнем,
Сняв рубашку и мокрый до клеток.
Время было самым счастливым,
Это давнее новое лето.
Мне четырнадцать или пятнадцать.
Шёл троллейбус. Взгляд женщины взрослой!
Взгляд, как будто игра в пятнашки.
Стой! Ты пойман – десант на остров,
На котором ещё я не был,
Но увидел в глазах так остро,
Как вблизи грозовое небо.
Этот проблеск из ближней дали
Сквозь залитое ливнем стекло
Сразу в прошлое закатали,
Чтоб полгорода не сожгло
* * *
В процессе подрастания, пока
важнее хмель, чем вкус, легки прицелы,
глаз не поймёт про взгляд издалека,
желания сильны и чувства целы.
Мальчишеский не разберёт задор –
количество ценней, чем пониманье.
И где-то впереди такой простор,
что путь к нему не требует вниманья.
Пока приходит всё само собой,
реестр возрастной переполняя,
мы скачем в парке детскою гурьбой,
не зная слов «люблю, тебя, родная».
Но нам потом покажут их в кино,
и мы привыкнем к этому размену,
когда – люблю – за слово за одно
приносят жизнь, не называя цену.
* * *
Пока всё различимо в поле зрения
И, как вода, переполняет взгляд,
Мы соберём слова в стихотворение,
Одеколона праздный аромат.
Так много букв и точек под вопросами,
Сегодня это называют «чат».
Не протолкнуться, как в бою с матросами,
И в сельском клубе сквозь толпу девчат.
Заходит солнце, наступает утро,
И небосвод на облака богат.
Лицо скрывает праздничная пудра,
Песок скрывает глиняных солдат.
А поезда из старого вокзала,
Где стрелки переводят на творца,
Идут по расписанию в начало,
Но доезжают только до конца
* * *
Вот оселок, которым правят речь –
Осколки слов из вымаранных мыслей.
Любое слово трудно уберечь,
Мысль изречённая, а буквы скисли.
И как протухших в речи отличать?
Наш слух обманут и не абсолютен.
И лишь строка сумеет передать
Подобие, как звёздам блеск в салюте.
Порядок слов – невидимая ткань,
За нею и объятья, и проклятья.
Так робкая в изгибах держит скань
Простой стакан и брошь на бальном платье
* * *
Стоят заборы беззаботные,
молчат, как ленты безработные,
крест-накрест всё перехватив,
ствол остывает у максима,
никто не проберётся мимо
в садовый кооператив.
Здесь всё размечено до неба,
в полях подходит тесто снега,
оно замешено щедро.
Дорожки тянутся заранее,
как по листу чистописания,
воронье катится перо
* * *
Посреди (прозрачным утром разглядеть стараясь дно)
Тихой гавани (в английском старом городе Крайстчёч)
Всё похоже было цветом на какое-то кино –
Одиночеством, молчаньем – на французское, точь-в-точь.
На столбах сидели чайки (не кричат, не просят рыбу),
И враскачку, по-матросски лебедь шлёпает на слип.
На верхушке башни церкви (глянешь – не сдержать улыбок)
Рыба вертится по ветру, флюгер к облакам прилип.
Фильм ещё не начинали, – кто-то помахал рукою, –
Видно, главные герои, – лодки тронул первый вал, –
Видно, главные герои жизнь придумали другою.
И без главного героя фильм никто не начинал.
Я пришёл взглянуть на море, ни о чём не беспокоясь
(Из-за крон каштанов красных долетел церковный хор),
Рядом с чайкой отразился от воды по самый пояс,
И теперь уже не крикнешь «Чур, не я!».
Мотор! Мотор!
* * *
Приморский городок английский
с ухоженной душой и близкий
к прибою, пляжу и песку,
прилипшему, как сон, к виску
под солнцем над обрывом
к стоящему на нём леску
под воздухом счастливым.
Вот пахнущий кокосом дрок
из книжек Конан Дойля,
тут для всего и час и срок –
для жизни и раздолья.
И связанные по морям,
Британцы и французы
В порту вгоняют якоря,
Как шар бильярдный в лузы
* * *
Старые фотографии –
листья календаря,
фотоальбом – гербарий.
Первое января,
тоненькая заря,
черево на просвет,
пей ненасытный барий.
На рентгеновском снимке
каждый всегда один,
ни цветов, ни в обнимку,
не разглядеть улыбки.
Вот я тебя догнал,
значит, давай води,
хочешь, сыграем в прятки,
хочешь, сыграют скрипки.
В куче сухой листвы
смотришь в засохшее небо,
сухи черенки и чёрствы.
Видно издалека,
там, где пришиты к земле
небо и облака,
сухие расходятся швы,
и не размочишь хлеба
* * *
Разбитая небесная дорога,
распятый воздух, мусор по краям,
упавший знак «деревня Мыубога»,
на камне краской: «Вы куда, а я?».
И никого, и тишина такая,
как будто похоронен, все ушли
и унесли ключи к воротам рая,
а говорили, вроде, не нашли.
Деревня без дымков и без порога.
Монету бросить, посчитать на чёт?
Под камушком бумажка, подпись Бога,
над подписью оценка «незачёт»
* * *
В разбитом трамвае
задев куртизанку в халате
и не обернувшись
на тихое
слышишь касатик
в немытые окна
не глядя и звуков не слыша
средь криков и скрипа
и стонов и вони и гула
спит римский солдатик
сменивший три дня караула
почётного там
наверху у распятий
с просохшим копьём сладким сном
про недавнюю Ривку
домой на побывку
где к небу пологий подъём
и долго живёшь на закате
* * *
И наступает рождество
По выбранным семьёю датам.
На площадях светлым-светло,
Картон и вечный снег из ваты,
Горячее вино, катки
И куколки из марципана.
И звёзд развешены мотки,
И главная горит, как рана.
Осёл, актёры, ясель шконка,
Волхвы с мешками за углом.
Звонит мой друг: «Мы за столом
И ждём рождения ребёнка».
Мой друг поляк. Открыты двери,
И каждый воздаёт по вере
Началу с чистого листа.
А площадь поутру пуста.
Орбиты и судеб изгибы
Надолго оставляют тень,
Минуты прибавляет день,
На нерест уплывают рыбы.
И завершая торжество,
Волхвы в потёртых желтых робах
Уносят с улиц рождество
* * *
Пришла дурацкая тоска,
больная, тусклая, распутная,
сидит в душе с глазами мутными,
не поднимается рука,
её пырнуть железом жертвенным
под этим синим небом мертвенным.
Так в рыбной лавке серый фартук
кулак чешуйный оботрёт
и распечатает, как карты,
трески проваленный живот.
Всего две рыбы? Ветер свищет,
места знакомые не ищет
и убирается, трубя.
Все жертвой чувствуют себя.
Сгребая потроха руками,
как в механизмах часовых,
мы разбираемся с грехами
под стоны песен хоровых.
Растёт цветок горелки газовой,
и я тарелкой одноразовой
всю кровь ненужную солью,
сливая с почвою струю.
Сгружу грехи в горящий жертвенник,
несут музЫку за спиной,
и то ли страшно, то ли ветрено,
но всё не сбудется со мной.
Двора стихает ужас скотного,
гремят кимвалы блеска потного,
тамбурмажор счастлив в манёвры,
вся мокрая насквозь тулья.
Ушла тоска, поджавши нервы,
и дамы бросили манеры,
как вожжи в близости жилья
* * *
Жизнь. Облупился засаленный дом,
Пять этажей, можно даже без лифта,
Первый этаж – детский сад, гастроном,
И без проекта, и Джека, и литра.
Где-то под вечер играет рояль,
Кто-то солить собирался капусту.
Ноты, как птицы, срываются вдаль,
Скрипки светлее, а трубы так пусто.
Жизнь. Как сумеешь, завяжешь шнурок,
Чтобы хватило дойти до вокзала,
Едешь и едешь, твой добрый сурок
День выбирает, он старый кидала.
Хочешь подняться на верхний этаж,
Или спуститься в подвал за картошкой,
Всё, как обычно, лишь новый пейзаж –
Не позабудь рассмотреть из окошка.
Память уложена в стопки у стен,
Радость раздали, забыли печали.
Что там рояль повторяет, Шопен?
Не нажимайте пока на педали
* * *
Когда зимы дрожащий календарь,
Поджав листочки, объявляет лето,
Ну, кто ему поверит, если встарь
Лишь сквозь весну к нам приходило это.
Уклад, разбитый знанием чужим,
По новой моде замешал привычки.
Как в деревенском клубе, мы кружим
И на крыльце обламываем спички.
А сколько неурядиц под дождём
Желанием спастись водою смыло!
И мы гадаем над календарём,
По месяцам сверяя то, что было
* * *
Растворились в ночной темноте
Беды, страхи, мечты и потери.
И в кромешной тугой пустоте
Люди спят, как уставшие звери.
И не чуют касанья руки,
Ни угрозы, ни ласки не чуют.
На цветном берегу у реки
Под названием Время ночуют.
Я проснулся от шороха волн
Со следами небесных мерцаний.
И качнулся темнеющий чёлн.
Перевозчик застыл в ожиданьи.
Рябь сверкнёт в предрассветной тиши,
Как гравюры старинной страница,
Так сканируют оттиск души –
Переправа, контроль на границе.
Манит тайною та сторона.
В этот час, и ни поздний, ни ранний,
Мне б доплыть не до самого сна,
До короткого чуда свиданий
* * *
шаткий прибой без плеска
осень граница лета
прозрачная занавеска
ночи перед рассветом
радужного прибоя
шаг неслышный кошачий
ни собачьего воя
ни человечьего плача
вымокшие причалы
лодочный зал ожиданья
берег тепло начало
детство воспоминанья
ломкие не ухватишь
как ледяная кромка
целою жизнью платишь
и растряслась котомка
медленно тают льдинки
тихие всплески смеха
если позвать негромко
так прилетает эхо
медленно тают льдинки
в памяти посерединке
медленно тают льдинки
посерединке
* * *
Я снова в Москве, но, похоже, ни с кем не увидеться –
Ушли за снега, за ветра, за ночные огни.
Одетое в маски нам всё запретило правительство,
А может, мы сами решили остаться одни.
Случайные встречи, объятия, рукопожатия.
Смущает неловкость: дотронуться? не допустить?
И взгляды отводят любимые и провожатые,
И, значит, опять нам найдётся о чём погрустить.
Последний вагон красным светом качает, качает.
За ним с укоризной расходятся наши пути.
И взмах семафора, как ложка в стакане чая,
Который уже неизвестно куда отнести
© Борис Фабрикант, 2022.
© 45-я параллель, 2022.