Борис Херсонский

Борис Херсонский

Четвёртое измерение № 2 (494) от 11 января 2020 года

…Будешь жив на сером свете

* * *

 

он рассказывал детям сказки

пока не сорвал голосовые связки

теперь из трахеи трубка из которой шипенье и свист

ведь шипенье и свист это и есть дыханье

ветер в открытом окне занавеса колыханье

а человек и в старости чистый лист

книгу отдали в печать совесть отдали в стирку

человек чистый лист размноженный под копирку

на пишмашинке которая за ненадобностью раритет

совершенно чёрная с буквами золотом на каретке

рождена при царе работала при пятилетке

над нею висел известный усатый портрет

человек чистый лист чистота есть отсутствие денег

человек изворотливый уж или шустрый веник

впрочем сказки кончены остаётся лишь свист и хрип

из серебряной трубки торчащей из выработанной трахеи

и это пройдёт во всём виноваты евреи

человек крутился вертелся но похоже он крепко влип.

 

* * *

 

В шахте стоит баллистическая ракета,

она скучает – давно не видела света,

не летела над океаном в ожиданье конца,

а ведь просто – кнопку нажмёшь, и вырвется на свободу

в массы нести святую тяжёлую воду

во имя святой Варвары и всевидящего Отца.

 

Она стоит по струнке во мраке и в отупенье,

она терпелива но не безгранично терпенье,

ей тревожно, её изнутри пробирает дрожь.

Человечек в сером костюме, при галстуке сером

не может похвастать ни силою, ни размером,

но на всякий случай лучше его не тревожь.

 

Они с ракетой родня двоюродная но всё же,

во сне он кладёт ракету на брачное ложе,

инцест, конечно, но сладок запретный плод.

Вождь и военная техника венчаны вне закона,

велико притяжение взрывоопасного лона,

интимная красная кнопка, милый секретный код.

 

* * *

 

освобождённая женщина после работы

становится в очередь северные широты

снег не стаял грачи не прилетели город продрог

говорят в гастрономе выбросили рижские шпроты

но достоишься ли знает только отрицаемый нами Бог

две банки в одни женские руки и этой квоты

за долгие годы нарушить никто не мог

 

сто дорог перед ней открыто но она выбирает только

одну с работы домой заведение облпищеторга

остановка в пустыне и очередь на квартал

цигейка валенки на них калоши красный резинщик

Господи столько людей не один магазинчик

два часа терпения нас дефицит воспитал

 

население больше женщины больше разведёнки и вдовы

мужья больше пьяницы должно быть с утра готовы

трудовая книжка десятый выговор за прогул

что с него возьмёшь два ранения вроде могил окопы

плен побег потом партизанские тропы

отработал выпил взял газету в руки уснул

 

труден путь от аванса до получки-зарплаты

освобождённую женщину славят плакаты

а она в цигейке и валенках в сером пуховом платке

сто вторая в очереди за неведомым дефицитом

с пьяницей мужем и немыслимым бытом

с неизменной чёрной кошёлкой в промёрзшей руке

 

* * *

 

родство и безродность порода и беспородность

времена и безвременье плоть и бесплотность

такая блин диалектика старуха хромая

что-то бормочет а мы стоим ни слова ни понимая

такая блин философия девятнадцатого столетья

какие слова и нам бы предлоги и междометья

а нам бы ракеты космические полёты

а они нам толстенные книги тиснёные переплёты

а они нам резные шкафы с древоточцем в досках дубовых

а они нам старых философов а нам не надо и новых

живём не тужим в предчувствии катастрофы

а они нам слова и рифмы строки и строфы

 

* * *

 

чем больше зеркал повсюду

тем хуже прохожему люду

вдвое вчетверо больше людей

где тут подлинник где отраженья

искалеченные от рожденья

где тут праведник где злодей

 

десять праведных щёлкают счёты

у Всевышнего чёткие квоты

десять праведных это миньон

можно их собрать помолиться

и какие в зеркале лица

сколько шума со всех сторон

 

зеркала не доски почёта

десять праведных но со счёта

мы сбиваемся как с пути

ко всеобщему зазеркалью

где каждый ходит с медалью

кроме тех кто сидит взаперти

 

зазеркалье сказка для бедных

нет в карманах монеток медных

ни двора ни кота ни кола

ни сарая ни клумбы ни сада

люди топчутся тропами ада

а вокруг стоят зеркала

 

* * *

 

от любви до ненависти шаг один и только один.

от ненависти до любви обходишь вокруг земли.

от ненависти до любви, что от юности до седин.

блаженны те, кто этот путь одолеть смогли.

не всем дано блаженство, вот и мне не дано.

мало места ему а моей седой голове.

остаётся одно забвение. одно и только одно.

как плоскость одна через три. как прямая одна через две.

от ненависти до любви обходишь вокруг земли.

поглядишь, а земля безвидна, земля пуста.

вспоминается ЛаоЦзы дорога в тысячу ли.

человек, ты был чистый лист. но где чистота листа?

 

* * *

 

кабак в старину назывался кружало

кружило кружило куда-то сбежало

оставило нам сквозняки и задворки

одни оправдания и отговорки

и где то кружало осталась лишь кружка

и мелкая совесть как мышка норушка

хороший мальчишка от порки до порки

и старая книжка от корки до корки

и жизнь от уборки до новой уборки

 

а помнишь те кружки с зелёной эмалью

и зингер с узорной чугунной педалью

ненужные вещи в кладовке и флаги

всё это набрякло от пыли и влаги

всё то что не выплакать слёзы иссякли

в театре теней отменили спектакли

глоток невозможного пойла из фляги

девчонки мальчишки где наши ватаги

для поздних стихов не хватает бумаги

 

* * *

 

крохи с барского стола

за столетье до тепла

эх зимушка зима

ледниковая была

вышла из себя сама

 

вот идут отставники

подняты воротники

в куртках те кто помоложе

им не подадут руки

дед мороз бежит по коже

 

что смеёшься идиот

дело к пенсии идёт

пьёт сосед по кухне справа

хорошо что не поёт

этих дней не смолкнет слава

 

не померкнут никогда

эти зимние года

эти блёклые картинки

не исчезнут без следа

приходите на поминки

 

приходите стол накрыт

изучайте зимний быт

вот селёдка на газете

выпей с горя будешь сыт

будешь жив на сером свете

 

* * *

 

правило новой поэзии не рифмуй никогда

власти не поноси Бога не призывай

тихо и пусто вокруг ни Рождественская звезда

не сияет в небе ни ангелов нет ни вороньих стай

 

ни созвучий в бедной душе только крохи былой любви

ни яду в бокале жить не хочешь водкой себя трави

 

конечно не хочешь сходи в гастроном за углом

там тоже пусто одни полусонные продавцы

кассирша которой чек выбивать облом

все молодцы а ты всем им годишься в отцы

 

но никому не хочется под твоё седое крыло

странно если бы в голову это кому-то взбрело

 

годишься в отцы но всех не усыновить

всех не спасти в святцы не занести

тянется тянется жизни скорбная нить

страшно затеять бунт но не хочется быть в чести

 

заходить на болотный мигающий огонёк

к негодяю поговорить о девках его конёк

 

не хочется быть в чести не хочется жить при дворе

не стоит сгибаться ибо сломаешь хребет

скучно жить ворочаясь как суслик в зимней норе

обеты давать нельзя но страшно нарушить обет

 

остаётся не раздеваясь плюхнуться на кровать

Богу молиться или в уме рифмовать

 

* * *

 

В.Г.

 

Утром слушаю Эллу, Луи или Билли.

Пластинки из прошлого века. Дальние дали.

Мы не червонцы, чтобы нас все любили,

мы не дни рождения, чтобы о нас забывали.

Вот и буду помнить тебя на акварельном портрете

в тонкой рамочке на стене хрущёвской квартиры.

Неизменная сигарета. Но что нам в той сигарете,

если кончена жизнь, и в памяти – чёрные дыры.

И обрывки привязанностей тяжелы, как вериги,

и обломки молодости ранят нас, как осколки.

Ты глядишь на меня с укором. И прекрасные книги,

как минуты прощания выстроились вдоль полки.

 

* * *

 

окаянные дни покаянные вечера

кажется будто с плеч свалилась гора

и свалившись теперь громоздится над головой

это дело заплечное груз неподъёмный твой

это труд непомерный бессмысленный спать пора

спи спокойно не плачь подвиг мой трудовой

 

спи спокойно как лужа под тонкою коркою льда

как в холодном чайнике утренняя вода

как большая страна укрывшись гнётом вождя

как поздний гость который не ушёл уходя

как провинившийся мальчик под румянцем стыда

как поздняя осень под пеленою дождя

 

с плеч свалилась гора но камень лежит на груди

поздний гость ложится шепча уходя уходи

чайник стоит на плите гордясь холодной водой

крещенский сочельник вода скоро станет святой

прошлое не устыдится как его не стыди

утомился стыд и спит под гранитной плитой

 

* * *

 

легко махать кулаками после проигранной драки

пространство пусто никто не мешает

выпячивать впалую грудь рассказывать враки

пусть не верят ведь это ничего не решает

 

можно ложиться спать в доспехах и шлеме

можно класть булаву под кровать рядом с ночным сосудом

драка проиграна но об этой проблеме

говорить не хочется пусть полежит под спудом

 

торопиться не нужно ведь жизнь продлится веками

и наши провалы не хуже наших успехов

можно весь день стоять кричать махать кулаками

а ночью ложиться спать не снимая доспехов

 

* * *

 

Люблю церквушку, не люблю попа.

Люблю людей, но ежели толпа

идёт на площадь – лишь рукой махну.

Люблю пейзаж, но не люблю страну.

Смешно сказать – мне нравится протест.

Народ во все глаза начальство ест.

Подавится – невелика печаль.

Не съест и не подавится, а жаль.

Смешно сказать – мне нравится бардак,

когда он не бордель, а просто так.

Люблю, когда повсюду старый хлам,

не нужный людям с горем пополам.

Люблю дворцы, но ненавижу бар.

Люблю театр, но посещаю бар.

Люблю бедлам. Люблю безумцев в нём.

Люблю, когда в душе светло, как днём.

 

Набережная

 

Лучше ходить вдоль берега по полосе

асфальта, чем садиться на камни на берегу.

Все ходят по набережной. Я такой же как все,

ем, что хочу, здоровье не берегу.

Я оставил в детстве трёхколёсный велосипед.

Я оставил в юности гантели и кожаный мяч.

Я твёрдо знал, что куренье приносит вред,

но меньший, чем в школе решение сложных задач.

И вот иду по набережной, встречаю разных собак,

которых весенние граждане водят на поводках.

И вспоминаю юность, приблизительно так,

как разглядывают сувениры на приморских лотках.

 

* * *

 

Странно, что я ещё сам нахожу дорогу домой,

и, только дойдя, понимаю, что дом – не мой,

что заколочены окна, что стены его холодны,

но следы от снятых картин до сих пор видны.

Здесь когда-то висел пейзаж, здесь – женский портрет.

Стены были раскрашены под трафарет.

Тут был письменный стол, а тут стеллажи.

Куда это всё подевалось, товарищ, скажи.

А куда ты сам подевался? – отвечает товарищ мой –

скажи спасибо, что сам нашёл дорогу домой.

 

* * *

 

партполитбеспросвет юбилейный год

плачет славянка провожая еврея в последний поход

тучи над городом встали и стоят до сих пор

Иоанн Предтеча в пустыне при корне лежит топор

лежит себе и лежит ржавеет две тысячи лет

юбилейный год партполитбеспросвет

 

трибуна в актовом зале портреты один к одному

их разыскивает история чтобы всех утащить во тьму

там плач и скрежет зубов нам мир невысоких лбов

бежит телеграмма по проводам меж телеграфных столбов

выполнен план выкурен план выпит стакан

водки пришёл к пионерам политрук старикан

 

пионерки в коротких юбочках белых гольфиках белый бант

украшает невинную голову педофил лаборант

кабинет биологии таблицы макеты со всех сторон

в баночке с формалином живёт большой скорпион

рядом с ним сколопендра похожа на рыбий скелет

топор при корне древа ржавеет две тысячи лет