Борис
Херсонский

 

В город на рынок понуро идут погорельцы
продавать красного петуха:
выщипан хвост, обуглено тельце,
встряхнешь, и посыплется из птицы труха.

Горожане бросают ломаный грош на щерблёное блюдце.
Вроде бы сторговались, уносят птицу, и вот,
погорельцы, выйдя из города, оглянутся и посмеются,
увидав охваченный заревом небосвод.

 

Учитель сказал:

Не жалей ненужные старые вещи
для бедняка, который в них нуждается.

Ибо Единому легко сделать так,
чтобы ты сам нуждался в этих вещах,
уж если ты оставил их у себя.

 

Учитель сказал:

опасайся воздействия сил,
слишком незначительных для того,
чтобы оказать им
хоть какое-то сопротивление.

3.

Учитель сказал:

Не бойся лишиться того,
что твои наследники выбросят сразу же
после того, как ты покинешь этот мир.

И если у тебя есть достаточные основания
полагать, что они выбросят всё,
не бойся лишиться всего.

Не бойся.

 

Россия – наше отечество. Коммунизм неизбежен.
Пик Коммунизма торчит – обледенел, заснежен.
Холодно, скользко, удержаться нельзя,
остается дышать в ладони, на месте топтаться веками,
глазами завидовать и загребать руками
разреженный воздух, к пропасти плавно скользя.

А в долине генсеки, реки, арыки, совхозы.
По невысоким скалам весело скачут козы,
в предгорьях теснятся рабочие в душных цехах,
сталь выплавляют, потом её закаляют,
а на турбазе-люкс комсомольцы гуляют,
и по мускулистым спинам ходит Венера в мехах.

Острые каблучки нежнее колес КАМАЗа.
Техника – вот настоящее садо-мазо,
без плёток, булавок и кожаного белья.
Железный век бывает по-своему нежен.
Пик Коммунизма торчит – обледенел, заснежен,
вроде – всем хорош, да негож для жилья.

Уж мы-то знаем! Я там прожил лет сорок
при закрытых ставнях – но в щель между створок
проникали отзвуки, отсветы жизни иной.
Ставни рассохлись, пали стены твердыни –

июль. На каждом углу – арбузы и дыни.
Но твердь ледяная как прежде высится надо мной.

 

Широк человек – идёт по направлению к безднам,
не забыв осенить себя знамением крестным.
Во цвете греха мечтает о Царстве небесном,
в разгуле плоти – о житии бестелесном.

И снится ему – он отмывается в душе
дочиста, добела крещенской водой святою.
А вокруг душевой летают блаженные души
и подглядывают в щёлку за его наготою.

 

Небо облачное. А при прежнем строе
небо было синее, ясное, полупустое,
и реактивные птицы цвета никелированной стали
понемногу мельчали и перьями обрастали,

и бронированные звери обрастали густою шерстью,
и школьницы до шестнадцати гордились девичьей честью.
Раз в месяц матери проверяли, цела ли,
у доктора или своей рукой, как в Интернационале.

Хорошая песня была – костью в горле стояла.
Мимо князя Игоря протекала речка Каяла.
Ярославна глядела вдаль и слёзы лила на башне.
Грачи, наставляя клювы, спокойно гуляли по пашне.

Главное, чтобы берёза, чтобы тропинка, калитка –

не приведи Господь, чтоб – тротуарная плитка,
сантехника их Италии, оргтехника из Китая,
лучше уж пусть течёт кровь, землю питая.

Лучше игрушечный пистолетик, хлопок пистона,
соитие на сеновале – до последнего стона,
лучше старые песни о главном, что деды пели.

Умирать за Родину лучше в своей постели.

 

зверь стоит многоголов многорук многопал
обло-ёбло чудище стозевно велико
целился радищев из мелкашки да попал
в белый свет в копеечку в молоко

и как лаяло так лает во дворе на цепи
с круглой дыркой как положено конура
колыбельною инъекцией убей усыпи
потому что спит бычок потому что пора

потому что ночник фитилёк огонёк
потому что одеялом накрыт с головой
потому что завтра будет погожий денёк
и лужочек и цветочек с лазурной травой

и лисичка со скалкой и мужик с топором
и помещик на бричке в кошельке ни гроша
эта сказка хороша но не кончится добром
не окончится продлится тем она и хороша

 

ни слова, ни буквы, ни даже числа
без Божьего промысла и ремесла
и без попустительства смертных
в кругу заблуждений несметных

в пределах дозволенных рамок границ
на всём развороте газетных страниц
в учебниках школьных тетрадках
в отрубе и в нервных припадках

там прячутся дао и смысл заодно
что выведен как на одежде пятно
что выеден напрочь как мякоть
плода не умевшего плакать

теперь пустота скорлупы кожуры
воздушных шаров и цветной мишуры
которой природа боится
но вида не кажет бодрится

осталась лишь музыка пой и играй
чтоб тихая песня лилась через край
родной и степной и свободно
заглохла как Богу угодно

не всё исчезает как дым и как прах
по-прежнему воды стоят на горах
и шумно с неведомой целью
рыдая текут по ущелью

 

Я описал болезнь «ТИРАНОЙЯ», которой болеем мы.
Она выпрямляет спины, стандартизует умы.
Не даёт сойти с однажды выбранной темы:
возненавидим друг друга, единомыслием исповемы.

Тиранойя мыслит пословицами, типа: Легко палачу
идти к эшафоту с жертвой плечом к плечу.
Или так: Сплочённая масса легко превращается в мясо.
Или проще: Чья вера, того и касса.
Или практично: Закон, что нож –

на кого наставишь, в того и воткнёшь.

Тиранойя поражает одежду, заставляя блекнуть цвета.
Остаются чёрный, тёмный и хаки.
Тиранойя превращает дома в бараки,
даже если они с колоннами, и высота
соизмерима с полётом птичьим.

Тиранойя порождает одержимость величьем
вождя, государства, превращает сердце в мотор.

Исход ТИРАНОЙИ – война и, часто, террор.