Борис Херсонский

Борис Херсонский

Четвёртое измерение № 3 (423) от 21 января 2018 года

Цель человека не стать манекеном в витрине

* * *

 

цель человека не стать манекеном в витрине

не разглядывать брата пластиковыми очами

цель человека лежать в земле как в пуховой перине

освящая сон лампадками и свечами

 

потому как эрос и танатос ходят повсюду парой

и витрины по сторонам горят негасимым

и многосложное тело является просто тарой

утеплённым навстречу южным промозглым зимам

 

ничего у нас не получится как говорила мама

у всех дети как дети у меня за грехи расплата

а я всю жизнь работала папа не пил ни грамма

и все говорили семь пядей ума палата

 

и сама я носила фартук и хорошо училась

и в институт поступила с первого раза

всю жизнь зашивалась и наконец зашилась

а на кухне висел чеснок от порчи дурного глаза

 

но не помог ни чеснок ни сушёный мятный букетик

ни путевка в ялту как назывался тот санаторий

ни газовая плита ни резной старинный буфетик

ни интересный журнал караван историй

 

и какой ребёнок вырос лучше бы не рожали

во младенчестве чуть не умер всю жизнь тянули за уши

а тут ещё этот моисей и его скрижали

суровый дант и унылый гоголь сплошные мёртвые души

 

иди погуляй немного только смотри не

возвращайся некуда дом разрушен и назван иначе город

цель человека не стать манекеном в витрине

тем более осень и по ночам пробирает холод

 

* * *

 

Видно слишком спокойно мы жили в последние годы.

Годы плыли вдоль жизни, как белые пароходы,

именно «паро», не «тепло», не «атомо», ибо пар

хотя и горяч, но лёгок и безопасен,

хороши матросы, и офицер прекрасен −

в белой форме, с бородкой, подтянут и сухопар.

 

Вниз по течению времени − загребают колёса,

ударяет колокол, труба, что твоя папироса,

которую курит двигатель паровой,

открыта палуба, и стоят под навесом

нарядные мысли и вдаль глядят с интересом,

все мысли − прямые и ни одной кривой.

 

Знаю − я не пишу стихи, а рисую картинки,

не говорю, а повторяю быстро и без запинки

то, что выучил прежде на молочный зубок,

который выпал, а выросший постоянный

мучил болью и был удалён, окаянный,

и за окном царил нерушимый совок.

 

Видно слишком спокойно мы жили и не тужили,

соседки-портнихи мамам нарядные платья шили,

солнце всходило по расписанию календаря,

времена сменяли друг друга, как стражи у мавзолея,

и люди росли не шалея и не болея,

в долг не давая и лишнего не беря.

 

Я не пишу стихи, но картинки мои красивы,

как базарные, яркие детские примитивы,

полный альбом и пятёрка в каждом углу.

И где то спокойствие, где та яркая ясность,

где белый нарядный пар и его безопасность,

где мысли привыкшие к спокойствию и теплу?

 

* * *

 

человек на бегу лошадь на всём скаку

что случится в дому твоём на твоём веку

кто стучится в дверь с толстой сумкой письмом заказным

кто в военном лесу партизан со своим связным

это кадры мелькают чёрно-белым на весь экран

это плачет читая газету палач ветеран

это шапочки собственной вязки на головах старух

это народные сказки страх и нечистый дух

это строки в столбик тетрадь в линейку родная речь

это руки в боки и ноги на ширину плеч

это зарядка закалка торс под холодный кран

это кадры мелькают чёрно-белым на весь экран

 

* * *

 

они говорят «в наше время», имея в виду мезозой.

они говорят: «наше будущее», ничего не имея в виду.

тучи над джунглями встали. в воздухе пахнет грозой.

динозавры не верят в наследственность. вымиранье у них в роду.

в роду монументов-ящеров, ходящих на задних ногах,

соперничающих с кенгуру, которых в помине нет,

их долг − расчистить пространство. они как в шкуре − в долгах.

на них сошёлся лазером белый свет.

их каменные зародыши лежат в пустынных песках.

смертоносное солнце не в силах их отогреть.

холодная кровь пульсирует в их висках.

эволюция-сука над ними свистит. как плеть.

а мы говорим «в наше время» имея в виду совок.

а мы говорим «наше будущее» − и считаем гроши.

эволюция дремлет, забившись в живой уголок.

рядом с ней примостилась вера в бессмертье души.

 

* * *

 

задание на дом: изволь нанести на карту

незыблемые границы государства Урарту,

к которым не подойти на расстоянье стрелы

летящей, меча разящего, враждебного взгляда −

ощетинится копьями, окаменеет преграда,

враждебная сила сама не рада −

сжалась в комок и глядит из исторической мглы.

 

всё, что не существует, вечно и неизменно −

небытие подкрадывается постепенно,

чтоб нанести удар, и вечность твоя − верти

ею как хочешь: она затвердевает

под пальцами скульптора, то, чего не бывает,

как плод на каменном дереве созревает:

сиди ученик над картой, рисуй и черти.

 

тебе всё равно, что дорическая колонна,

как берёзка, одна стоит между камней Вавилона.

Изида с Венерою сёстры − зеркальные близнецы.

переселенье народов − броуновское движенье.

не влезай! убьёт! − высокое напряженье.

средневековье лоб разбивает о возрожденье.

мы стары, мы сами себе годимся в отцы.

 

мы мелкие сошки никем не написанной драмы.

на месте Урарту стоят армянские храмы,

а нам в толпе не протиснуться. ученик

сидит над руинами, над мраморными гробами,

нанесёнными на карту, над колоннами и столбами

телеграфными, над порванными проводами,

над скульптурами без хитонов и без туник.

 

ампутация рук носов и фаллосов на скульптуре,

отношение к сексу в давно погибшей культуре,

технология тирании − стенобитный прибор, бревно

с литою бронзовой головою барана...

крепки границы Урарту, надёжна охрана,

солнце зашло, закат зияет как рана,

но закату не больно, точнее, ему − всё равно

 

* * *

 

О блаженное время, когда ничего не менялось,

платье мамы (кримплен) никогда не мялось,

раз в три дня подшивали к форме белый воротничок,

заполнялись прописи детской рукой корявой,

в центре звёздочки цвёл золотистый мальчик кудрявый,

если кто не помнит − это был октябрятский значок.

 

Эта звёздочка − метка Зверя − на сером фоне.

Но прелюдия Баха вращается на патефоне,

до минор, Исайя Браудо. клавесин.

А в высоком окне площадь имени Карла Маркса,

в книжном шкафу − Уэллс − о пришельцах с Марса,

и «Россия во мгле» − потом почитаешь, сын.

 

За столом отец − тогда он вдвое моложе,

чем я теперь, а во внешнем мире всё то же,

мы − в кольце врагов, но Космос почти покорён,

и под боком у США красная Куба маячит,

грозит кулачком, и в шахтах ракеты прячет,

и Шопен на площади Красной − печальный обряд похорон.

 

Раньше был двуглавый орёл и святой Егорий,

а потом мы попали в одну из гнусных историй,

и прижились в ней, и прожили − кто как умел.

И сегодня − всё повторяется − та же ловушка,

и живут народ и партия пушка в тушку,

и след на чёрной тоске оставляет мел.

 

* * *

 

он знает кто строил дом снесённый век назад

кто был в нём прописан и кто просто так проживал

кто был похоронен на кладбище где нынче заброшенный сад

кто кого приглашал в особняк которого нет на бал

 

он идёт по призраку города не подымая глаз

так легче не видеть высотки и лица бывших врагов

но нельзя не услышать как мимо проезжает КАМАЗ

не чувствовать как забвение выходит из берегов

 

нельзя не вдыхать приправленный сплетней воздух морской

не знать что пошлость растёт достигает новых высот

он знает здесь каждый камень в том числе и такой

какие носят за пазухой он тоже такой несёт

 

он знает о чем говорили блатные на сходняке

чем прославился царский чиновник сифилитик и казнокрад

он будет жить поживать в разрушенном особняке

и похоронен на кладбище где нынче заброшенный сад

 

* * *

 

Человек надевает военную форму

надевает и не снимает её несколько лет.

Потом надевает штатское и хочет вернуться в норму,

но понимает, что в норму возврата нет.

 

Потому что военный и штатский − это разные стили.

Потому, что только в окопах знаешь, кто враг, кто друг.

Многим хочется убивать, чтобы их за это хвалили,

жаль только кровь никак не отмывается с рук.

 

Зато остается много невесёлых историй,

которые за стаканом рассказывать сыновьям:

о том, как хрустит на зубах песок чужих территорий,

как трупы однополчан выкапывают из ям.

 

О том, что не жалко баб − этих блядей, подстилок,

которых вести что в стога, что в ближний лесок.

О том, что расстрел − это пуля в затылок,

а самоубийство − это пуля в висок.

 

* * *

 

я имею тебе сказать − так говорил мне дед.

I have to tell you − скажет когда-нибудь внук.

когда я уйду − никто не посмотрит вслед.

когда постучу − не отворят на стук.

 

Поколение-мостик над подземной рекой.

переходный период из ничто в никуда.

всё это не оплатить стихотворной строкой,

и даже музыкой − не залатать никогда.

 

а казалось, что строить нужно на месте пустом.

а казалось не нужно идти, куда не зовут.

вода изгнанья течёт под старым мостом.

облака изгнанья над землёю изгнанья плывут.

 

* * *

 

брак царя был свободен от секса: супруг уважал супругу.

они гуляли вместе, не прикасаясь друг к другу.

то по дворцовым залам, то по дворцовому парку.

она выводила левретку, а он − овчарку.

они оставались чисты, как жители сельской читальни.

во всём дворце не нашлось ни кровати, ни спальни,

не было ни сортира, ни, тем паче − алькова.

он был не слишком умён, она − совсем бестолкова.

Бог давал им деток задаром, без зачатья и родов.

их семьёю была семья различных народов.

южные были смуглы, а северные бледнолицы.

и это всё, что известно о жизни царя и царицы.

 

* * *

 

всё что приходит в голову и вытекает наружу

пусть исчезает я тишину не нарушу

мозговая кора черепная коробка

широка дорога к погибели а к спасению узкая тропка

да и по той идёт-бредёт одинокий калека

спрашивает у ангелов где поблизости есть аптека

там старый еврей аптекарь торгует ядом

и ангелы отвечают не бойся аптека рядом

 

аптека рядом скажи откуда ты родом

кем работал отец как мать относилась к родам

с каким счётом рождённый победил эмбрионов

чем стоны боли разнятся от оргазмических стонов

отвечает калека знал но забыл не судите строго

рай за оградой он что-то вроде острога

зек сидит за оградой а шёл сюда за наградой

и совесть висит как икона над потухшей лампадой

 

над потухшей лампадой а как горела коптила

герои фронта не любили героев тыла

герои тыла избегали военкоматов

им нравился тёплый ветер и красота закатов

поверхность моря где одинокий парус

ничего не ищет белеет себе ни о чём не парясь

а в уличном гаме нет места мажорной гамме

и в каждом храме учат согласно школьной программе