Борис Поплавский

Борис Поплавский

Вольтеровское кресло № 23 (299) от 11 августа 2014 года

Жизнь пятится неосторожно в смерть

 

* * *

 

Мир был тёмен, холоден, прозрачен,
Исподволь давно к зиме готов.
Близок к тем, кто одинок и мрачен,
Прям, суров и пробуждён от снов.

 

Думал он: Смиряйся, будь суровым,
Все несчастны, все молчат, все ждут,
Все смеясь работают и снова
Дремлют, книгу уронив на грудь.

 

Скоро будут ночи бесконечны,
Низко лампы склонятся к столу.
На крутой скамье библиотечной
Будет нищий прятаться в углу.

 

Станет ясно, что шутя, скрывая,
Всё ж умеем Богу боль прощать.
Жить. Молиться, двери закрывая.
В бездне книги чёрные читать.

 

На пустых бульварах замерзая,
Говорить о правде до рассвета.
Умирать, живых благословляя,
И писать до смерти без ответа.

 

* * *

 

Я шаг не ускоряю сквозь года,
Я пребываю тем же, то есть сильным,
Хотя в душе большие холода,
Охальник ветер, соловей могильный.

 

Так спит душа, как лошадь у столба,
Не отгоняя мух, не слыша речи.
Ей снится черноглазая судьба,
Простоволосая и молодая вечность.

 

Так посредине линии в лесу
На солнце спят трамвайные вагоны,
Коль станции – большому колесу
Не хочется вертеться в час прогона.

 

Течёт судьба по душам проводов,
Но вот прорыв, она блестит в канаве,
Где мальчики, не ведая годов,
По ней корабль пускают из бумаги.

 

Я складываю лист – труба и ванты.
Ещё раз складываю – борт и киль.
Плыви, мой стих, фарватер вот реки,
Отходную играйте, музыканты.

 

Прощай, эпическая жизнь.
Ночь салютует неизвестным флагом,
И в пальцах неудачника дрожит
Газета мира с траурным аншлагом.

 

Двоецарствие

 

Юрию Рогале-Левицкому

 

Сабля смерти свистит во мгле,

Рубит головы наши и души.

Рубит пар на зеркальном стекле,

Наше прошлое и наше грядущее.

 

И едят копошащийся мозг

Воробьи озорных сновидений.

И от солнечного привиденья

Он стекает на землю, как воск.

 

Кровью чёрной и кровью белой

Истекает ущербный сосуд.

И на двух катафалках везут

Половины неравные тела.

 

И, на кладбищах двух погребён,

Ухожу я под землю и небо.

И свершают две разные требы

Две богини, в кого я влюблён.

 

В венке из воска

 

Александру Браславскому

 

Мы бережём свой ласковый досуг

И от надежды прячемся бесспорно.

Поют деревья голые в лесу,

И город как огромная валторна.

 

Как сладостно шутить перед концом,

Об этом знает первый и последний.

Ведь исчезает человек бесследней,

Чем лицедей с божественным лицом.

 

Прозрачный ветер неумело вторит

Словам твоим. А вот и снег. Умри.

Кто смеет с вечером бесславным спорить,

Остерегать безмолвие зари.

 

Кружит октябрь, как белёсый ястреб,

На небе перья серые его.

Но высеченная из алебастра

Овца души не видит ничего.

 

Холодный праздник убывает вяло.

Туман идёт на гору и с горы.

Я помню, смерть мне в младости певала:

Не дожидайся роковой поры.

 

* * *

 

Всё было тихо, улицы молились,

Ко сну клонились статуи беседок,

Между дверьми – уйти! – остановились

Небесные и тайные победы.

Как сладостно, как тяжко клонит сон,

Как будто горы вырастают,

Вершинами упёртые в висок.

Высокий ледяной прекрасный Эльбрус тает

И медленно смеркается восток.

Всё было так, всё было не напрасно...

 

Чёрная мадонна

 

Вадиму Андрееву

 

Синевели дни, сиреневели,
Тёмные, прекрасные, пустые.
На трамваях люди соловели.
Наклоняли головы святые,

 

Головой счастливою качали.
Спал асфальт, где полдень наследил.
И казалось, в воздухе, в печали,
Поминутно поезд отходил.

 

Загалдит народное гулянье,
Фонари грошовые на нитках,
И на бедной, выбитой поляне
Умирать начнут кларнет и скрипка.

 

И ещё раз, перед самым гробом,
Издадут, родят волшебный звук.
И заплачут музыканты в оба
Чёрным пивом из вспотевших рук.

 

И тогда проедет безучастно,
Разопрев и празднику не рада,
Кавалерия в мундирах красных,
Артиллерия назад с парада.

 

И к пыли, к одеколону, к поту,
К шуму вольтовой дуги над головой
Присоединится запах рвоты,
Фейерверка дым пороховой.

 

И услышит вдруг юнец надменный
С необъятным клёшем на штанах
Счастья краткий выстрел, лёт мгновенный,
Лета красный месяц на волнах.

 

Вдруг возникнет на устах тромбона
Визг шаров, крутящихся во мгле.
Дико вскрикнет чёрная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне.

 

И сквозь жар, ночной, священный, адный,
Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,
Запорхает белый, беспощадный
Снег, идущий миллионы лет.

 

* * *

 

А. С. Гингеру

 

Синий, синий рассвет восходящий,
Беспричинный отрывистый сон,
Абсолютный декабрь, настоящий,
В зимнем небе возмездье за всё.

 

Белый мир поминутно прекрасен,
Многолюдно пустынен и нем,
Безупречно туманен и ясен,
Всем понятен и гибелен всем,

 

Точно море, где нежатся рыбы
Под нагретыми камнями скал,
И уходит кораблик счастливый,
С непонятным названьем «Тоска».

 

Неподвижно зияет пространство,
Над камнями змеится жара,
И нашейный платок иностранца
Спит, сияя, как пурпур царя.

 

Опускается счастье, и вечно
Ждёт судьбы, как дневная луна.
А в тепле глубоко и беспечно
Трубы спят на поверхности дня.

 

Белое сияние

 

В серый день у железной дороги

Низкорослые ветви висят.

Души мертвых стоят на пороге,

Время медленно падает в сад.

 

Где-то слышен на низкой плотине

Шум минут, разлетевшихся в прах.

Солнце низко купается в тине,

Жизнь деревьев грустит на горах.

 

Осень. В белом сиянии неба

Всё молчит, всё устало, всё ждёт.

Только птица вздыхает без дела

В синих ветках с туманных высот.

 

Шум воды голоса заглушает,

Наклоняется берег к воде.

Замирает душа, отдыхает,

Забывает сама о себе.

 

Здесь привольнее думать уроду,

Здесь не видят, в мученьях, его.

Возвращается сердце в природу

И не хочет судить никого.

 

На заре

 

Валериану Дряхлову

 

Розовеющий призрак зари
Возникал над высоким строеньем.
Гасли в мокром саду фонари,
Я молился любви… Озари!
Безмятежным своим озареньем.

По горбатому мосту во тьме
Проходили высокие люди.
И вдогонку ушедшей весне,
Безвозмездно летел на коне
Жёсткий свист соловьиных прелюдий.

А в лесу на траве непримятой,
Умирала весна в темноте.
Пахло сыростью, мохом и мятой.
И отшельник в шубёнке косматой
Умывался в холодной воде.

 

* * *

 

Ты в полночь солнечный удар,
Но без вреда.
Ты в море серая вода,
Ты не вода.
Ты в доме непонятный шум,
И я пляшу.
Невероятно тяжкий сон.
Ты колесо:
Оно стучит по камням крыш,
Жужжит, как мышь,
И медленно в огне кружит,
Во льду дрожит,
В безмолвии на дне воды
Проходишь Ты,
И в вышине, во все сады,
На все лады.
И этому леченья нет.
Во сне, во сне
Течёт сиреневый скелет,
И на луне
Танцует он под тихий шум
Смертельных вод.
И под руку я с ним пляшу,
И смерть, и чёрт.

 

* * *

 

Померкнет день; устанет ветр реветь,

Нагое сердце перестанет верить,

Река начнёт у берегов мелеть,

Я стану жизнь рассчитывать и мерить.

Они прошли, безумные года,
Как отошла весенняя вода,
В которой отражалось поднебесье.
Ах, отошёл и уничтожен весь я.

Свистит над домом остроносый дрозд,
Чернила пахнут вишнею и морем,
Души въезжает шарабан на мост.
Ах, мы ль себе раскаяться позволим?

Себя ли позовём из темноты,
Себе ль снесём на кладбище цветы,
Себя ль разыщем, фонарём махая?
Себе ль напишем, в прошлое съезжая?

Устал и воздух надо мной синеть.
Я, защищаясь, руку поднимаю,
Но, не успев на небе прогреметь,
Нас валит смех, как молния прямая.

 

Смерть детей

 

Моисею Блюму

 

Розовеет закат над заснеженным миром.

Возникает сиреневый голос луны.

Над трамваем в рогах электрической лиры

Искра прыгает в воздухе тёмном зимы.

Высоко над домами, над башнями окон,

Пролетает во сне серевеющий снег,

И, пролив в переулок сиреневый локон,

Спит зима и во сне уступает весне.

Расцветает молчанья свинцовая роза –

Сон людей и бессмысленный шёпот богов,

Но над каменным сводом ночного мороза

Слышен девичий шёпот легчайших шагов.

По небесному своду на розовых пятках

Деловитые ангелы ходят в тиши,

С ними дети играют в полуночи в прятки

Или вешают звёзды на ёлку души.

На хвосте у медведицы звёздочка скачет.

Дети сели на зайцев, за нею спешат,

А проснувшись наутро, безудержно плачут,

На игрушки земные смотреть не хотят.

Рождество расцветает над лоном печали.

Праздник, праздник, ты чей? – Я надзвёздный, чужой.

Хором свечи в столовой в ответ зазвучали,

Удивлённая девочка стала большой.

А когда над окном, над потушенной ёлкой,

Зазвучал фиолетовый голос луны,

Дети сами открыли окошко светёлки,

С подоконника медленно бросились в сны.

 

* * *

 

Ты говорила: гибель мне грозит,

Зелёная рука в зелёном небе.

Но вот она на стуле лебезит,

Спит в варварском своём великолепьи.

Она пришла, я сам её пустил,
Так вспрыскивает морфий храбрый клоун,
Когда, летя по воздуху без сил,
Он равнодушья неземного полон.

Так воздухом питается пловец,
Подпрыгивая кратко над пучиной,
Так девушкой становится подлец,
Пытаясь на мгновенье стать мужчиной.

Так в нищенском своём великолепьи
Поэзия цветёт, как мокрый куст,
Сиреневого галстука нелепей,
Прекрасней улыбающихся уст.   

                                

Превращение в камень

 

Мы вышли. Но весы невольно опускались.
О, сумерков холодные весы!
Скользили мимо снежные часы,
Кружились на камнях и исчезали.

 

На острове не двигались дома,
И холод плыл торжественно над валом.
Была зима. Неверящий Фома
Персты держал в её закате алом.

 

Вы на снегу следы от каблука
Проткнули зонтиком, как лезвием кинжала.
Моя ж лиловая и твёрдая рука,
Как каменная, на скамье лежала.

 

Зима плыла над городом туда,
Где мы её, увы, ещё не ждали,
Как небо, многие вмещая города
Неудержимо далее и дале.

 

Роза смерти

 

Г. Иванову

 

В чёрном парке мы весну встречали,
Тихо врал копеечный смычок.
Смерть спускалась на воздушном шаре,
Трогала влюблённых за плечо.

 

Розов вечер, розы носит ветер.
На полях поэт рисунок чертит.
Розов вечер, розы пахнут смертью
И зелёный снег идёт на ветви.

 

Тёмный воздух осыпает звёзды,
Соловьи поют, моторам вторя,
И в киоске над зелёным морем.
Полыхает газ туберкулёзный.

 

Корабли отходят в небе звёздном,
На мосту платками машут духи,
И, сверкая через тёмный воздух,
Паровоз поёт на виадуке.

 

Тёмный город убегает в горы,
Ночь шумит у танцевальной залы,
И солдаты, покидая город,
Пьют густое пиво у вокзала.

 

Низко-низко, задевая души,
Лунный шар плывёт над балаганом.
А с бульвара под орган тщедушный,
Машет карусель руками дамам.

 

И весна, бездонно розовея,
Улыбаясь, отступая в твердь,
Раскрывает тёмно-синий веер
С надписью отчётливою: смерть.

 

* * *

 

А. Минчину

 

Пылал закат над сумасшедшим домом,
Там на деревьях спали души нищих,
За солнцем ночи, тлением влекомы,
Мы шли вослед, ища своё жилище.

 

Была судьба, как белый дом отвесный,
Вся заперта, и стража у дверей,
Где страшным голосом на ветке лист древесный
Кричал о близкой гибели своей.

 

Была зима во мне и я в зиме.
Кто может спорить с этим морем алым,
Когда душа повесилась в тюрьме
И чёрный мир родился над вокзалом.

 

А под землёй играл оркестр смертей,
Высовывались звуки из отдушин,
Там вверх ногами на балу чертей
Без остановки танцевали души.

 

Цветы бежали вниз по коридорам,
Их ждал огонь, за ними гнался свет.
Но вздох шагов казался птичьим вздором.                                              

Все засыпали. Сзади крался снег.

 

Он город затоплял зарёю алой
И пел прекрасно на трубе зимы,
И был неслышен страшный крик фиалок,
Которым вдруг являлся чёрный мир.

 

* * *

 

Восхитительный вечер был полон улыбок и звуков,
Голубая луна проплывала высоко звуча.
В полутьме Ты ко мне протянула бессмертную руку,
Незабвенную руку, что сонно спадала с плеча.

 

Этот вечер был чудно тяжёл и таинственно душен,
Отступая, заря оставляла огни в вышине,
И большие цветы, разлагаясь на грядках, как души,
Умирая, светились и тяжко дышали во сне.

 

Ты меня обвела восхитительно медленным взглядом,
И заснула, откинувшись навзничь, вернулась во сны.
Видел я, как в таинственной позе любуется адом
Путешественник ангел в измятом костюме весны.

 

И весна умерла, и луна возвратилась на солнце.
Солнце встало, и тёмный румянец взошёл.
Над загаженным парком святое виденье пропало.
Мир воскрес и заплакал и розовым снегом отцвёл.

 

* * *

 

Вскипает в полдень молоко небес,

Сползает пенка облачная, ёжась,

Готов обед мечтательных повес,

Как римляне, они вкушают лёжа.

Как хорошо у окружных дорог

Дремать, задравши голову и ноги.

Как вкусен непитательный пирог

Далёких крыш и чёрный хлеб дороги.

Как невесомо сердце бедняка,

Его вздымает незаметный воздух,

До странного доводит столбняка

Богатыми неоценённый отдых.

Коль нет своей, чужая жизнь мила,

Как ревность, зависть родственна любови.

Ещё сочится на бревне смола,

От мертвеца же не исторгнешь крови.

Так беззаботно размышляю я,

Разнежившись в божественной молочной,

Как жаль, что в мать, а не в горшок цветочный

Сошел я жить. Но прихоть в том Твоя.

 

* * *

 

За стеною жизни ходит осень
И поёт с закрытыми глазами.
Посещают сад слепые осы,
Провалилось лето на экзамене.

Всё проходит, улыбаясь мило,
Оставаться жить легко и страшно.
Осень в небо руки заломила
И поет на золочёной башне.

Размышляют трубы в час вечерний,
Возникают звёзды, снятся годы,
А святой монах звонит к вечерне,
Медленно летят удары в горы.

Отдыхает жизнь в мирах осенних,
В синеве морей, небес в зените
Спит она под тёплой хвойной сенью
У подножья замков из гранита.

А над ними, в золотой пустыне,
Кажется бескраен синий путь.
Тихо реют листья золотые
К каменному ангелу на грудь.

 

Волшебный фонарь

 

Колечки дней пускает злой курильщик,
Свисает дым бессильно с потолка:
Он может быть кутила иль могильщик
Или солдат заезжего полка.

Искусство безрассудное пленяет
Мой ленный ум, и я давай курить,
Но вдруг он в воздухе густом линяет.
И ан на кресле трубка лишь горит.

Плывёт, плывёт табачная страна
Под солнцем небольшого абажура.
Я счастлив без конца по временам,
По временам, кряхтя, себя пожурю.

Приятно строить дымовую твердь.
Бесславное завоеванье это.
Весна плывет, весна сползает в лето.
Жизнь пятится неосторожно в смерть.

 

* * *

 

Золотая луна всплыла на пруде

Труба запела о страшном суде

Труба палила с пяти часов

Происходила гибель богов

Они попадали под выстрел трубы

Они покидали свои столы

Где пьяная скука ела с ножа

Мимо пристани медленно шла баржа

Город скрывался смеялся пилот

И появлялся плавучий лёд

Дансинг медленно накреняла волна

Им казалось что всё это от вина

Они танцевали кружась и встречаясь

Под пение скрипок и крики чаек

С крейсера-призрака выстрел сверкал

Он провожал нас в глуби зеркал

И уж мы видели с наших мест

Над мостиком дансинга Южный Крест

Уж волны кругом меняли свой цвет

Со дна океана вставал рассвет

И по чистому зеркалу мёртвой воды

Плыл розоватый и зловещий дым

Где мы и что там в дыму ползёт

Это белое поле полярный лёд

Это шёлк непорочных твоих похорон

Он окружил нас со всех сторон

Друг мой прекрасный ложись на лёд

Смерть нас розовым солнцем ждёт

Мы возлюбили её вполне

Мы изменили родной стране

Мы целовали её в чело

И миновали добро и зло