Песня
В веригах судьбы, от которой уйти поздорову
Случалось когда-то, чтоб после с тобою сошлись,
Мы мига рабы, господа только честному слову,
И это нормальная плата за вечную жизнь.
Любимая, жди, даже если кокосовой копрой
Нас кормит судьба, вместо солнечных яблок на Спас,
Земля не бывает ни злой, ни, по-честному, доброй –
Ей надо вращаться, и дела ей мало до нас.
И если не дети, то кто эту вспомнит проказу:
Двух взрослых детей, запрещённые рвущих цветы.
Не может на свете быть столько прекрасного сразу:
И небо, и ветер, и сердце, и солнце, и ты.
* * *
Я не могу бродить, с судьбою споря,
У тель-авивской гавани гребной
На берегу лазоревого моря,
Что в переулке высится стеной.
Здесь, не дыша, любой погоде рады
Туристы, созерцатели красот,
Но тянется душа за перепады
Сердечных неслабеющих высот.
Где, словно разметённые, без стрелок,
Часы Дали – и женщины Дега,
Где ты с руки хвостатых кормишь белок,
Когда вокруг глубокие снега.
Где мечется по женской половине
Ребёнок от неведомой тоски,
Где вертолёт взметает пыль в долине,
А под ногами выше – ледники...
И я шепчу нечаянному чуду
Туда, где за отрогами Китай:
«И не мечтай, что я тебя забуду,
Что разлюблю. Ты даже не мечтай».
* * *
Я не верю в упрямых, пускай им не памятен страх,
Я любую в толпе чернокнижницей славы назначу,
Но с повязкой на самых агатовых в мире глазах,
Ты идёшь по тропе, где не ждут ни беда, ни удача.
А навстречу – то мглой занавешенный в долгом пути
Силуэт пирамид, то слова, обращённые к Богу,
И старуха с пилой не пускает солдата пройти,
На дороге стоит, опираясь косой на дорогу.
Весь в шиповнике сад. И в углу, над Стеною Потерь,
Где до чёрных бобов мы порой добираемся смело,
Я когда-то был рад, что бессмертия нет, но теперь
Ужасает меня, что когда-нибудь выйдут из тела
Все земные углы – и плоты из стеблей камыша,
Что ловили с трудом на бездонных озёрах Челека...
Возле Белой Скалы потерявшая память душа
Пролетит, но потом неизменно найдёт человека.
* * *
Убогой жизнь на всей моей планете
Была без озаренья твоего,
И если б Бога не было на свете,
То мы с тобой придумали б его.
Один во тьме, я чувствую, как темя
Встречает луч, дарованный судьбой,
И взором останавливаю время,
В котором нам назначено с тобой
Не знаю, что. Обоз ещё в дороге,
Но музыка прелестная слышна,
И шапито раскидывает ноги,
Как Гулливер на празднике вина.
Навстречу мне из звёздного колодца
Плывёт лицо, каких прелестней нет,
Ещё перетерпеть с тобой придётся
Немало поношений и клевет,
Сквозь ядерную двигаясь эпоху
По зодиаку в огненной арбе...
И если я когда-нибудь издохну –
То от припадка нежности к тебе.
* * *
Вокруг апрель, весны смиренный лотовый,
И глубины до мая не проспишь.
Слеплю свирель из глины терракотовой,
И ты меня услышать поспешишь.
Не о серпе я вспомню, не о молоте,
Что прежде мой закрашивали век:
Мне не нужны свистки в сусальном золоте –
Из этой глины сделан человек.
И если песня вдруг тебе понравится,
Хоть очень незатейлива она,
Тогда, моя эдемская красавица,
Ты будешь слушать нынче дотемна.
И под своей адамовой улыбою
Я истину нехитрую таю,
Что нету у тебя другого выбора –
А кто ж ещё споёт тебе в раю?
* * *
Быт: 29:11.
Лучом с небес дарованная милость
Не скроется без яркого следа:
Ещё не понимая, что случилось,
Я чувствую, что это навсегда.
Под лай не приближающихся шавок
Стоим на ослепительном ветру,
Еретикам не требуется справок,
А без тебя я всё-таки умру.
Молитвой перекрывшие рычанье,
Мы переждём, и высохнет роса,
И выплывут навстречу из молчанья
Невыдуманных писем голоса,
И пастыри, не видящие стада,
Отвалят гнёт и выставят костёр,
И снова семилетнюю награду
Я отслужу для лучшей из сестёр.
* * *
От Никиты к Ульянице.
Иди за меня замуж. Я тебя хочу, а ты меня.
А на то свидетель Игнат Моисеев. (№ 377).
Берестяная грамота.
Средь многих снов вовек не знать покоя,
Как в этой сече смертной – бердышу,
На бересте, а чаще на секвойе
Одну и ту же грамоту пишу.
Мои мечты – семьёй собраться древней
У маленьких огарков в полутьме,
Чтоб знала ты про всё в моей деревне:
Об урожае, дровнях и зиме.
Ведь ты одна отныне виновата,
За каждую ответственна строку:
Я кликну Моисеева Игната,
А надо – Моисея привлеку.
Но все они в один кричат мне голос,
Не знавший милосердия Творца,
Что будешь ты, земля моя и колос,
Чужой женой – до самого конца.
Запертый сад
Мы на земле живём соседями –
Сплошная ложь. Холсты кривые.
Уроки человековеденья
Ты мне даёшь. И там, впервые,
Я не о грозном думал всаднике,
Тебя глазами раздевая,
А ты сияешь в винограднике,
Волшебных линий не скрывая.
Здесь бродят звери патагонские,
Цветёт цикута беспардонно,
И что мне дочери сионские,
Ведь ты сама – святей Сиона!
И не понять сквозь ночь пронзённую,
В каком бы встретили экстазе
Вот эту плоть, не подчинённую
Ни звону золота, ни грязи.
Не тронутую позолотою,
Блаженнее, чем воскресенье,
Создал Господь своей заботою,
И принял я без промедленья.
* * *
Снова тянутся дни бестолковые
Беспробудно и серо,
Наших ссор приговоры суровые –
Точно высшая мера.
И опять распахнётся парадная,
Да не звали в ненастье,
Непроглядная ты, ненаглядная,
Невидимкино счастье.
Чья поможет волшебная палочка
Нам с тобою когда-то?
Афродита, Венера, русалочка,
Так легка и крылата.
И пока не расправила кудри мне
Жизнь своей добротою,
Назначаю тебя своей утренней
И вечерней звездою.
Торговец виноградом
N. N.
Там, где всегда неведомое рядом,
Но далеко и родина, и ты,
Я иногда торгую виноградом,
Не денег ради – ради доброты.
И не своей – во мне её приплода
За годы не осталось и следа:
Красавицы, исполненные мёда,
Приходят в эту лавку иногда.
Одна, что после в памяти не тает,
Бойчей других, и тонкое бельё...
Она слегка тебя напоминает –
И это очень плохо для неё.
Я видел Абиссинию и Порту,
Но, знай, не тем душа пока жива.
Вот так слетит, наверно, скоро к чёрту
Моя почти седая голова.
* * *
От муссонных широт до седых нешлифованных гор
Добираются сны, и от них не избавиться сразу,
Зимний чибис поёт, октябрю добавляя простор,
Ну, а мне из тюрьмы до сих пор на свиданье – ни разу!
Я из дивного плена полночных объятий твоих
Вырываюсь к садам – где вчера вдохновение было,
Просыпайся, Елена! Готов тебе утренний стих!
А вчерашний отдам чуть поздней – высыхают чернила.
Прозябая в пыли, каждый вырваться в море готов,
Для грядущих удач корабельные трогая снасти,
Эти горы земли – точно вывернул норы кротов
Неизвестный силач, поделивший планету на части.
И стоящие в ряд необжитые спят корабли,
Нити дней теребя, парки лёгкой играют судьбою,
Этот сладостный сад не родной, но блаженной земли
Не цветёт без тебя – но пожизненно полон тобою.
* * *
...В каком ещё привидится Клондайке, что эти годы прожиты не зря? Старуха на дороге в грязной майке, и в спину жарит солнце октября. Осенний зной парит осточертело сквозь вечно беспризорные цветы, и ты со мной, но вновь коснуться тела не хочется (а вдруг – исчезнешь ты?). И карнавалы, ряженные в рюши, среди веселья, адскому сродни, и море, подползающее к суше, чтоб подсчитать оставшиеся дни...
Так ты живёшь, как лилия долины, в моём почти рисованном раю, и это Он слепил меня из глины, чтоб руку оккупировать твою, а рядом чайки хлопают крылами, тяжёлыми от ветра и воды, и зонтики качают куполами, и наши размываются следы – всё это так отчаянно знакомо, что даже свист «касамов» за спиной – как годы, что летели невесомо, пока ты не увиделась со мной. Какая к чёрту разница сегодня, что прежде куролесило вокруг, и жизнь, неуспокоенная сводня, нам на песке расстеливает луг, скороговорка тёплого прибоя и шёпот набегающей волны, и вечно не расстанемся с тобою, пока ещё способны видеть сны... А вечером затеяно немало служенья предначертанному днём, и далеко до мрачного финала, и вспоминать не хочется о нём.
С душой непокорённого холопа любая тварь хвостом поднимет пыль, ведь как-то жили люди до потопа, пока вдруг не разгневался Энлиль, я это всё как данное приемлю, и нет желанья править нам пути, и Гильгамеш спускается под землю за другом, чтоб во тьме его найти.
И снова взрыв твоей мятежной плоти и духа, неподвластного тоске... Я б не хотел носить на отвороте отметины о дерзком языке, но яростно следя за временами, и местом, где не ведают времён, напоминаю: прошлое не с нами, а будущее смотрит под уклон, ещё не все блаженны и невинны, и совесть – категория глупцов, и страшные мерещатся картины на родине народовых отцов.
Мешаются поверхности заката и Тетиса зазубренной волны, здесь континенты двигались когда-то, а мы сегодня бодрости полны, так курица, доверенная сроку, свой обживает медленно насест...
А ты смеёшься каждому намёку. Не смейся. Уходи из этих мест.
* * *
Я звать привык приличное обычным,
На пустяки растрачивая пыл,
По градам намотался заграничным,
Но родину пока что не забыл.
Из своего нечаянного края,
Без проводов и радиоволны,
Я слышу: под ударами сгорая,
Ты мотыльком касаешься стены.
Унылых дней обглоданная корка
Да сгоряча привидевшийся взгляд,
И письма невидимки из Нью-Йорка,
Как голуби, к тебе не долетят,
Но сквозь судьбы графитовые тигли,
Что не дают примериться к зиме,
Смотрю на то, чего с тобой достигли,
Украдкой обнимаясь в полутьме.
Беспомощных поддержка и опора,
Гроза вождей, заступница больных,
Как бабочка в плену у мухомора,
Не замечая хворостей своих,
С огнём неистребляемым играя,
Круша Востока хитрые дворы,
Искусница моя и Навсикая,
Ты отметаешь правила игры,
Угрюмый раб нечаянного слова,
Что будит недовольную молву,
Я в эти дни пишу, как будто снова
Недавно и пронзительно живу.
В той суете, что всем Гермес оставил,
Нам оступиться велено не раз,
И этим те, кто ждёт игры без правил,
Питаются для дьявольских проказ.
И сколько бы ни вздумал говорить я,
Всё ж не за мной ни слово, ни бытьё,
Я верю: безо всякого наитья,
Фортуна с глаз стряхнёт своих тряпьё,
И те, кому жандарм казался другом,
Всей головой окажутся в золе,
Воздастся им по истинным заслугам,
Но ты спроси: на этой ли земле?
За правдой, что беспомощна и боса,
Простой рыбак нагнуться не успел,
Но колесниц тяжёлые колёса
Проедут мимо бренных наших тел,
Твоим щитом прикрытые пустыни
Гроза и град обходят стороной,
Да под кустом, где путник спит доныне,
Подснежник пробивается лесной.
Памяти Видьяпати
Приют, ночлег и дом на время зимних нег
Смешны для дурака, нормальны для монаха,
В селе твоём простом случайный человек
Не вызовет пока ни радости, ни страха.
Но вкось идут дела, глубок последний след,
А ног ему добыть – как слог тревожить в гимне,
Ни сердце, ни стрела, и знаков просто нет,
Чтоб точно отразить – и надо ли, скажи мне?
Так прежде гончары на глине и стекле
Писали нам слова, но тщетны здесь лорнеты,
И зимние пары – как крапинки в смоле,
Но камешки мои размером с пол-планеты.
Монтажное кино из редкого зерна,
Где прежде карандаш, теперь пирует кодак,
И вымерла давно янтарная сосна,
Но счастье или блажь твой тонкий подбородок?
Монолог
N. N.
Вот этой чашей звёздной голубою,
Любимая, укроемся с тобою,
Пока над миром властвует чума,
Ни музыки не надо нам, ни песен:
Есть тайны, от которых гибнет плесень
И вечная смиряется зима.
Пускай не место здесь для упований,
Но не ушами – матрицей желаний
Пульсирующий в теле слышу звон,
И нет пока смятения иного:
Моя звезда взошла сегодня снова,
Чтобы звук твоих приветствовать имён.
Горюют сны над нашими телами,
Каким бы здесь они ни мнились силам,
Им не познать ребяческих проказ,
Я вижу, что затраченное нами
Не канет зря. В глубины ляжет илом
И от людских укрыто будет глаз.
Когда не будет нас на этом свете,
Осколки слов – порознь – услышат дети,
Мир новое спасенье обретёт,
Но ничего не сложится дороже:
Моя рука на этой тёплой коже
И твой чуть задыхающийся рот.
Укиё-э,
или Картины бренного мира
У Эгейского моря изрезанный край,
И милетский простор для оракулов рай,
Не дадут они впасть в забытьё,
Пред рассветом небесная тает свеча,
Но кипящее масло не тронет плеча –
Здесь сильнее дыханье твоё.
Вечерами не знать ни покоя, ни сна,
Средиземную гладь рассекает волна,
Над лицом перевёрнута бровь,
Вознеси надо мною волшебный фонарь,
Но любовника спящего вдруг не ударь,
Ты – моя неземная любовь.
Приуныла Психея, по чуду скорбя,
Так и буду в грехе я, вдали от тебя,
Ни восторга, ни радости нет,
И молчат изумлённо средь гор и садов
Подневольные жёны и чернь городов
Там, где твой отпечатался след.
У бумаг, с искажённым от злости лицом,
Я не маг, и наверно не стану жрецом,
Как разлука меня ни увечь,
Мотылёк еженощный над хладом чела,
Никакого у нас не осталось угла,
Тщетна песен безумная речь.
Средь осеннего сквера, рубашкой шурша,
Оскорбляя Венеру и страстью дыша...
Как твои несравненны черты!
Над тобою исполнилась воля Творца,
Ионийский светильник горит до конца –
Зря меня не послушалась ты.
Девять дней пролетает до ада любой,
Ахерона прохлада влечёт за собой,
И небес наковальня темна,
Но какой бы тебе ни обещан певец,
Не спеши больше бешеных трогать овец –
Нет на них золотого руна!
Не спасёт Гаутамы Палийский канон
От нетающей драмы и подлых времён,
Пояса Алигьери тесны,
Несуразного брака не примет всерьёз
Махападма-нарака, где лотос-мороз,
И нигде не увидеть жены.
Только Бог наше тёмное примет арго,
Наши дни пересчитаны до одного,
Ни один не напрасен порыв,
Из каких я когда-то достал тебя мест:
Возле самой дороги мерещится крест,
Сверху бабочка, крылья сложив.
И прекрасного тени, лицо и щека,
Где одна среди всех, запрещённых пока,
Проплывут надо мною, клубя,
Пароходом меня не окликнет толпа,
Но когда-нибудь будней спадёт скорлупа,
Чтобы снова прославить тебя.
Памяти феи Морганы
«Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь»
В.Шекспир. Буря (IV, 1)
Бесстрастен путь звезды на небосводе,
Мы – злая суть, противная природе,
И понапрасну рвёмся на Парнас,
Художник, продавай себя дороже!
История всегда одно и тоже,
Тем более про каждого из нас.
Глуха Афина или близорука,
Предательство – суровая наука,
Ему учиться долго, тяжело,
В трёх сотнях миль – Беотия и Фивы,
И оживают древние мотивы,
Где всё давным-давно произошло.
Меж божеством и смертным век препоны,
На полпути к подобию мадонны
Китайская воздвигнута стена
В местах, где не восполнена утрата:
Европа, забывающая брата,
Ещё о Зевсе помнить не должна.
Бредёт Кураж просёлочной дорогой,
Впадая в раж от подлости убогой,
Да нет у ней другого ремесла,
Читал ли Бог Aquinas'а, что в Риме,
Но с нами всё случается, как с ними –
Когда напрасно режутся крыла,
И рушатся воздвигнутые зданья,
Последнее терзаю оправданье,
Чтоб никогда жалеть не смела ты,
Что больше не черкну тебе ни строчки.
Так рвутся офицерские сорочки
На раненым потребные бинты.
Трубили зря лукавые фанфары,
Не пошатнулись старые хибары,
И птичка возвратилась на насест,
Не разорвёт салютами планету:
Ты слишком долго плавала по свету,
Морячка, и других держалась мест.
Пусть матушка колотит в барабаны,
Пока любимой правят Калибаны,
Одним пером её не удержать,
Нет на Земле от подлости скафандра,
И Ариэль сойдёт за Ихтиандра,
Которому позволено дышать.
Но много ль в нас для нежности хотя бы?
Под кипарисом с прялкой бродят бабы,
Пока к одной прозренье не придёт:
Смотрите, старики и новосёлы,
Красавкою отравленные пчёлы
Неправильный налили в кубок мёд!
Немало дней рассасывалось жало,
Мартышкин труд – выдёргивать устало
Отравленные стрелы из груди,
Ведь нет от арканарцев обороны,
Я проворонил лучшие сезоны,
А значит, отпущения не жди.
Конец, как обещалось, в лучшем виде,
И аспиды, нестрашные в Аиде,
Клубятся зря широкою стеной,
Когда по свежевыпавшему снегу
Я собираюсь к Вещему Олегу,
До срока, отведённого не мной.
© Борис Рубежов, 2007-2008.
© 45 параллель, 2017.