Рассказы
Отражение
Памяти матери
«Мамочка, открой глаза. Ну, пожалуйста, посмотри на меня», – собственный голос звучал жалобно, жалко, противно. Если бы его так просили, хрен бы что-то сделал. Вот и мама не реагирует. Да и что можно здесь увидеть? Койку? Тумбочку с лекарствами? Соседку по палате? Его самого – седого, староватого, долдонящего одно и то же?
Она слушала сына и не понимала, что делать. Всё куда-то уплывало, даже звуки. Где её комната? Как она оказалась здесь, в больничной трясине, куда засасывало всё глубже? И чего он хочет, зачем пристаёт? Открой глаза, открой рот, жуй, глотай… Зачем? Чтобы завтра повторилось то же самое? Та же бессмыслица? Даже встать, просто встать уже нельзя. Кто это придумал? Когда она перестала что-то значить? Не для кого-то – для себя... Что делает этот навязчивый, скучный человек? Куда подевался настоящий – весёлый, улыбчивый мальчик, смотрящий на неё глазами мужа? Где её жизнь? Неужели здесь, где всё чужое? Даже сын…
Вдруг там, внутри возникла странная картина, похожая на ожившую фотографию. Она лежала на мелководье. Тёплая, солёная вода будто ласкалась к ней. А сзади были её мужчины, её мальчики. Муж – взрослый, красивый, сильный. Старший сын, худой и шустрый. На руках у мужа – младший, совсем крошечный, чья ладошка упиралась в её плечо. Их взгляды были ещё ласковей, чем морская вода. Время, её время, нежно обтекало со всех сторон.
Она посмотрела на сына. В грустных глазах, неотличимых от отцовских, в их влажной глубине увидела себя. Ту, счастливую, тридцатилетнюю, омытую волной Чёрного моря...
Сына трясли за плечо. Его завели в кабинет, в котором он уже был чуть больше часа назад. Врач что-то говорила, объясняла, оправдывалась. Для чего? Всё было понятно сразу, ещё до слов.
Мамины глаза оказались открытыми. Была, наконец, выполнена его просьба. Последняя просьба.
Июнь 2016
Последняя
Лоре
Мы были очень близки. Вплоть до того, что я казался сестре частью её жизни. Она уже не мыслила себя без еженедельных встреч – и постоянных телефонных разговоров. Хотела знать, чем я занят каждую минуту, когда мы врозь. Ничего материнского в этой заботе не было. Скорее, не очень-то скрываемый женский интерес, наглухо заблокированный близким родством. Правда, в нашей семье был случай «двоюродного» брака. Но без двадцатилетней разницы в возрасте.
Сестра хотела гордиться мной, а я не давал повода. И она, едва ли не единственная, упрямо верила, что серый мышонок проявит себя. Неважно в чём. Но моё светлое, успешное будущее было её главным желанием.
А потом я женился – и заговорил об отъезде. Саму мысль она восприняла в штыки. Не то чтобы была рьяной советской патриоткой: для этого слишком много было пережито и передумано. Но для неё понятие родины оказалось не подверженным временной девальвации. Как цвет глаз, форма носа, графа в паспорте. Та самая, пятая.
Мы уехали. Пошли звонки – и письма. Она пыталась понять нас, вживающихся в новую жизнь, новую страну. И не могла. Ведь для неё другого места на земле не было. Только двухкомнатная квартира на последнем этаже невзрачной «хрущёвки». Квартира, в которую я приходил сотни раз, в которой мы разговаривали, спорили, ругались. Забывая, что каждый миг нашего общения, нашего соприкосновения – счастье.
Потом уехал мой брат. А сестра по-прежнему разговоры о каких-то изменениях, какой-то перемене места жительства облущивала, как кожуру от семечек. Несмотря на обступающие со всех сторон болячки – и неотвратимое, сплошное одиночество, которое не могли скрасить самые верные друзья.
Она умерла после неудачной операции. Мы узнали об этом слишком поздно. Среди провожающих никого из родных не было. Никого.
А в мою память навсегда врезался эпизод папиных похорон. Совсем не старая, красивая женщина разбрасывает вокруг себя крупные тюльпаны. Её движения плавные, заторможенные, потусторонние. Она хоронит не только умершего, но и саму себя, ещё полную сил и желаний. Впрок.
Май 2014
Приглашение
Явно собирался дождь – а зонтик остался в общежитии. Хотя музей был совсем рядом. Забегая внутрь, радовался: совсем не намок, несколько капель не в счёт. Повезло.
Поездка была спонтанной, неожиданной для него самого: вдруг захотелось слетать в Ленинград, хотя бы несколько дней подышать воздухом любимого города. Почувствовать себя не студентом-пятикурсником, старательно долбящим выпускной проект, а кем-то другим, взрослым и независимым.
Три дня уже промелькнули, и посещение музея было приправлено горечью завтрашнего отъезда.
Проходя по залам, наткнулся на группу, стоящую вокруг худенькой, миниатюрной женщины. Голос экскурсовода, однако, был силён, звучен. Он невольно притормозил – и задержался.
«Удивительная пара, не правда ли? Юноша, прекрасноликий, но не прекраснодушный. Старик знает ему цену, но всем сердцем любит его. Мы не знаем, что победит: разум или чувство. Или уже знаем? Посмотрите, как сделан фон картины, как сам воздух пропитан тревогой и обречённостью».
Группа начала двигаться дальше, лишь он жадно, торопливо смотрел на полотно. Слова экскурсовода тут же становились единственно возможным объяснением. Частью картины.
Они переходили из зала в зал, а он чувствовал себя рыбой, заглотнувшей наживку. Женский голос вёл за собой, вдаль – и вглубь самого себя.
Экскурсия кончилось, группа рассеялась, и они остались вдвоём. Впрочем, уже несколько минут казалось, что рассказ обращён к нему одному.
«Вы хорошо слушаете… У меня есть немного времени. Хотите, расскажу об Андрее Рублёве?»
Радостно, признательно кивнул. Казалось, прочитаны его тайные мысли.
Они прошли через несколько залов и остановились. Он замер, боясь пропустить каждый услышанный звук. Внезапно картины приблизились, распахнулись наружу. Рядом появился пожилой монах с кистью в руке. Полотна возникали в реальном времени, и художник рассказывал о них. Удивительно красивым женским голосом.
Наваждение исчезло. Вокруг снова был какой-то зал, по нему проходили люди. Нужно было сделать усилие над собой, чтобы вновь понимать обычные слова.
«Через пять минут новая группа. Давайте познакомимся, пока не попрощались. Меня зовут Наталья Ивановна Жарикова». Он назвал своё имя.
«Вы надолго к нам?» «Нет, скоро уезжаю». Сказать «завтра» не хватило духу. «Вот, возьмите, – Наталья раскрыла сумочку и достала красивый буклет. – До встречи». Её каблучки застучали, удаляясь.
Он прочитал заголовок: «Выставка русской иконы, XIII-XVII вв.». Показ начинался через два дня.
Май 2014
Стройотряд
Марик
«Посадка на рейс «Днепропетровск–Москва» заканчивается через пять минут».
– Ну вот, и посадка заканчивается, – служащая смотрела на него, как на малахольного. – На этот рейс уже никак не попасть.
– Почему? Самолёт же ещё здесь. И билет у меня на него.
– Молодой человек, Вы что, первый раз летите? Есть процедура, которую нельзя отменить: вначале регистрация, потом посадка.
– А мне что делать? Как я в Москву попаду?
– Приходить вовремя – только и всего. Погодите секунду, – женщина быстро перелистнула какие-то странички. – Считайте, Вам повезло. Через час есть рейс на Липецк, оттуда до Москвы рукой подать. Свой билет сдадите, новый купите. Даже доплачивать не придётся. Только поторопитесь, чтобы и сюда не опоздать.
Она улыбалась, оказавшись молодой и симпатичной. Прежде он этого не видел.
Сдать билет и купить новый оказалось делом нескольких минут. Наконец он сидел в самолёте. Салон был полупустым.
Прилетели через час. Быстро нашёлся маршрут «почти что туда»: в Тулу. Сходу прошёл на посадку: никакой регистрацией здесь не пахло.
Самолётик оказался крошечным, с десятком пассажиров внутри. «Кукурузник», о котором столько слышал. Пришла пора познакомиться. «Рейс Липецк–Данков–Тула начинается, желаем всем спокойного полёта», – пилот произнёс фразу негромким «домашним» голосом. Стюардесса раздала каждому по два целлофановых пакета.
Агрегат оторвался от земли и пополз по воздуху. Железную коробку нещадно болтало во все стороны. Он чувствовал себя при этом относительно сносно, а соседи периодично склонялись над пакетами. Рядом сидела молодая мама с сынишкой, на них было жалко смотреть. Недолго думая, он отдал свой целлофан матери, та лишь благодарно кивнула в ответ. Внизу деревни сменялись полями, лесами, перелесками. И только тряска казалась бесконечной.
Остановка в Данкове слегка привела пассажиров в чувство. Мужичонка лет сорока, по виду командировочный, попросился «на воздух», но стюардесса возразила: не предусмотрено. Полёт продолжился. Все вели себя спокойней, даже мальчишка.
Опять вспомнилось начало сегодняшнего дня. Автобус в аэропорт ушёл из-под носа: разминулись всего на минуту! И пошло-поехало. Водитель такси заломил двойную цену, он возмутился и не сел. В результате вместо трёшки потратил почти червонец, а до Москвы ещё чесать и чесать. И это только четверть пути. И всё же, успей он на утренний самолёт, не увидел бы того, что сейчас проплывало перед глазами, не наблюдал бы милый, ласковый пейзаж с высоты птичьего полёта.
Тула. Метнулся к кассам – и тут же узнал, что аэропорт местный. Пришлось ехать на вокзал. Вскоре сидел в электричке. Есть совсем не хотелось, но он с благодарностью думал о маме, засунувшей-таки пакет с бутербродами в рюкзак, несмотря на его яростный протест.
День приближался к вечеру, а столица всё никак не вырисовывалась. Наконец объявили, что следующая остановка – конечная. Состав медленно катил по городу, пока на перроне не замаячили долгожданные литеры.
В справочной ему растолковали, как попасть в Тюмень. Приехал в аэропорт затемно. Очередь в кассу почти не двигалась: обслуживали шедших по телеграммам и запискам. Их, обычных пассажиров, стояло всего четверо.
Вдруг какая-то бабёнка бесцеремонно втёрлась перед ним. «Ты что, с неба свалилась?» – желание миндальничать не возникло ни на секунду.
«А ты разве не видел меня? Я давно здесь стою», – та мгновенно сориентировалась, выбрав безошибочно-просительную интонацию.
«Дуй сюда», – стоявший перед ним немолодой кавказец пропустил красотку вперёд. «Не хватало ещё с бабами заводиться, – это относилось к нему, не в меру горячему. – Все улетим, никто в Москве не останется».
Очередь начала двигаться, будто поступок кавказца заметили и оценили.
«Левые» пассажиры больше не появлялись. Наконец он держал в руках билет.
Третий за сутки полёт был долгим, а он так вымотался, что проспал всю дорогу. Проснулся в Тюмени. Хотя жаркое июльское утро ничем не отличалось от вчерашнего. Даже не верилось, что до дома – несколько тысяч километров.
Теперь предстояло добираться поездом. Первый же проходящий – «Свердловск – Новосибирск» – останавливался в Ишиме. Триста километров. Пустяк.
Через три часа он думал иначе. Тихоход подолгу стоял у каждого столба, а в промежутках не успевал толком разогнаться. Оставалось жевать бутерброды и пялиться в окно. Лес, совсем иной, чем подмосковный, казался грозным, хмурым и будто втягивал в себя и рельсы, и поезд, и всех, едущих в нём. Вот она, тайга. И почти никаких признаков человеческого присутствия.
Выпив второй стакан чая, поинтересовался, когда прибывают. «Ишим? Часов через пять». Пришлось лечь на полку и слушать стук колёс.
«Паренёк, вставай, – проводница трясла его за плечо. – Приехали». С трудом соображая, схватил рюкзак и выскочил из вагона. Всё ещё не проснувшись, наблюдал, как поезд медленно трогается с места. К счастью, без него.
Тут же подошёл автобус, идущий на стройбазу. Лишь проехав несколько остановок, вспомнил, что нужна новая база. «Что ж ты сразу не сказал, – засмеялся водитель. – Тебе аккурат в другую сторону. Сейчас разберёмся». Он притормозил и просигналил машине, идущей по встречной полосе. «Получай пассажира, – весело крикнул в окно, – денег не бери, он со мной расплатился».
«Новая база? – водитель был намного старше и совсем не улыбался. – Довезу, не переживай. Отдыхай пока».
«Приехали», – опять его будили, как малолетку. База находилась через дорогу, её украшал плакат: «Ознаменуем определяющий год пятилетки трудовыми свершениями». И жирный восклицательный знак в конце.
Зашёл внутрь. Посреди двора стояла девушка, одетая не в робу, а в обычное платье: смена, видно, закончилась. Неожиданно она повернулась и кинулась к нему. «Прикурить нету?» – пальцы сжимали папиросу. Он отрицательно покачал головой. Пошатываясь, работница прошла мимо. Чуть старше его, худенькая, светловолосая, кареглазая. И от неё разило водкой.
Ошарашенный, поспешил к другой женщине, стоявшей в отдалении.
Диспетчер – это оказалась она – как раз собралась уходить. Сколько же раз ему везло сегодня!
– Что ж ты так поздно? Ребята полмесяца здесь. Пошли, я тебе открою бытовку. Постель не обещаю, а подушку принесу. Утром будет грузовик прямо до объекта. Отдыхай.
Лишь уснул – и очутился внутри «кукурузника». Пилотировал самолёт мальчишка, который раньше летел с мамой. А красавица-стюардесса была как две капли воды похожа на пьянчужку, налетевшую на него рядом с бытовкой.
Не успел встать, как в дверь постучали. «Собрался? Молоток, – диспетчер с утра была в хорошем настроении. – Машина во дворе».
Когда полез в кузов, выяснилось, что там сидят. «Это ты студент? Садись, места хватит», – обратилась к нему первая женщина, лет тридцати. А в другой с удивлением разглядел вчерашнюю курильщицу – и стюардессу из ночного сна. Казалось, они не обращают на попутчика ни малейшего внимания.
– Алька, Алька, – говорила старшая. – Сколько тебе? Двадцать два?
– Двадцать один. Через месяц.
– Вот-вот. Видная девка, тебе замуж надо, а ты? С кем пьёшь? С Федькой?
– Угу.
– Ну и дура. От него баба сбежала, вот он и нашёл замену. Пойло чьё? Федькино?
– Угу.
– Да что ты всё угукаешь? Говори по-людски. А на мальчика нечего зырить, он же не вырос ещё. Верно, студентик?
«Студентик» машинально кивнул, а женщины обменялись улыбками. Тем временем шофёр сел за руль и дал газ.
– Аля, я и сама водочку люблю. Вот мы с Сережёй… На выходные берём пару пузырьков. Сидим, песни поём, дети рядышком: сынок со мной, дочка – с ним. Душа радуется. Как тут не выпить? А среди недели ни-ни, разве что праздник какой или друзья придут, или сами к кому пойдём. Я, когда с Васькой ходила, ещё меньше пила. Да и не хотелось.
– Ты что, и не курила? Это ж сдохнуть можно.
– Нам Серёжкин дружбан семь блоков болгарских сигарет привёз. Из Тюмени. Они слабенькие совсем. Я пачку на два дня растягивала. Почти что не курила. А сейчас – только с фильтром. Мой говорит, что от бабы должно хорошим табаком пахнуть. Его это заводит.
– И как они, с фильтром? Нравятся?
– Гадость эта? Ни вкуса, ни запаха. Алька, дай подымить. Ужас, как соскучилась по настоящему табачку!
– Бери.
– А тебе самой хватит? День только начался.
– Хватит. Я запасливая, – Алевтина постучала по карману робы.
– Сколько ж ты куришь, Алька?
– Пачки две, наверное. Почём я знаю? Они так быстро заканчиваются…
– Ну, ты даёшь! Это ж серьёзное курево, не «Родопи» какой-нибудь.
– Что за «Родопи»?
– Ну, те, болгарские, для беременных. Слушай, что говорю: бросай Федьку. Есть же пацаны стоящие. Пусть постарше, это только к лучшему.
– Серёжка-то твой моложе будет. И с дитём взял.
– Два года не в счёт. А Варьку он удочерил. Мужик!
Обе замолчали, выдыхая в воздух тяжёлый смолистый дым. Вдруг старшая стукнула кулаком по водительской кабине.
– Эй, студент, вылезай давай...
Наконец-то. Их разговор действовал на нервы. Как будто заставляли подсматривать в замочную скважину.
Его высадили среди чистого поля. Правда, с одной стороны стояло несколько неказистых домиков, а с другой – метрах в ста – шла стройка, и там работали люди. Он быстро пошёл в их сторону.
– Прилетел-таки! – комиссар смотрел на него с удивлением. – Пошли, я тебя размещу.
– А где командир?
– На другом объекте. Тут пашем вовсю, а там всё только начинается. Заходи, вон твоя койка.
Он подошёл к аккуратно заправленной кровати и скинул рюкзак. В другом домике получил рабочую экипировку.
– Гена забрал с собой бетонщика. Начнёшь с этого. Петя тебе всё объяснит.
– Значится, так. Есть два способа приготовления раствора. Первый: расколачиваешь песок с цементом всухую, а потом заливаешь водой. Второй: заливаешь цемент водой, получается цементное молоко, а в него досыпаешь песок. Вопросы? – Пётр, высокий, худой симпатяга, будто отрабатывал повинность.
– Один: с чего начнём?
– Начнём с «молочка». Ребята бут гонят, делаем для них.
Они подготовили смесь в большущем корыте. Напарник побежал к бутовщикам. Шестеро из них разбились на пары. Носилки наполнялись – и пара исчезала, чтобы тут же вернуться. Корыта едва хватило на полчаса. Они заполняли и опустошали его ещё несколько раз. Когда лопаты вновь заёрзали по дну, Пётр усмехнулся: «На часы смотришь? В животе не урчит?»
Столовая обнаружилась в одном из дальних домиков. И незатейливый борщ, и рыба с перловкой показались удивительно вкусными. Их повариха, Катя, делала своё дело чётко и умело.
После обеда время пошло быстрее. Для разнообразия даже пару раз заколачивали «всухую», а воду добавлял он. Первый раз перестарался, пришлось подсыпать песок. Зато потом подгадал тютелька в тютельку.
– Молодец, – Петя был явно доволен. – С бутом почти закончили, завтра кладка. Устал?
– Есть немножко.
– Скоро пошабашим. Пошли, там за экскаватором подчистить надо.
Когда они подошли, экскаватор уже не работал. Котлован был глубокий, с ровными краями. Работы оставалось на несколько минут. Неожиданно рядом упала пустая поллитровка. Он поднял голову. Экскаваторщик выразительно смотрел на него, держа указательный палец у рта.
– Фёдор! – послышался звонкий голос. К ним подходили комиссар и высокая девушка, по виду их ровесница. – Выходи, поедем на базу.
– Куда? – Фёдор вылез из кабины, но даже просто стоять был не в состоянии.
– Нажрался! Ах ты, сволочь! Прогул получишь, – мастер быстро пошла прочь.
– Танька, стой! Ну, выпил чуток, с кем не бывает. Пацаны, где ваш бугор?
– Я за него, – Гриша подошел к обиженному.
– Что ж это деется? Я целую смену отпахал! За что прогул?
– Феденька, ты же лыка не вяжешь. А у нас в отряде, между прочим, сухой закон.
– Комиссар, пойми, я ж с горя! Думал с Алькой посидеть культурно, пузырёк принёс, а ей какая-то сука обо мне что-то наплела. И она меня послала. Она! Меня!
– Федька, если хочешь, чтоб я тебя перед Таней защитил, обещай, что пьяным здесь больше не появишься. Иначе слова не скажу.
– Обещаю. Ты мужик правильный. А как я работаю, ты знаешь.
– Знаю. Сиди тихо. И смотри: слово дал.
Тот благодарно кивнул. Похоже, он даже протрезвел.
Мастер вновь подошла к ним, Гриша что-то сказал вполголоса, почти шёпотом. Она направилась к стоящему на дороге грузовику, Федя заковылял следом. Машина тронулась.
Смена кончилась. Проходя по двору к своему домику, столкнулся с комиссаром. Гриша молча поднял большой палец.
Петя
Стройотрядовцы возвращались домой. Поезд недавно пересёк Волгу и катил на юго-запад, в сторону Украины. Он сидел за столом и, чтобы чем-то себя занять, почитывал взятый у Кати томик Сергея Острового. Стихи не напрягали – и не запоминались.
– Марик, что там за муть у тебя? – Петя, беспробудно проспавший почти всю дорогу, стоял рядом, протирая глаза.
– Почему сразу «муть»? Нормальные стихи, – он даже немного обиделся.
– На вот. Оцени разницу, – Петя положил на столик тоненькую книжицу. И вышел в тамбур.
Он посмотрел: «Федерико Гарсиа Лорка». На внутренней стороне обложки стоял штамп букиниста: «50 коп.». Хоть изначально книжка стоила всего 6.
Первое же стихотворение удивило. Из нескольких слов возникал пейзаж, залитый небесным светом. Прочитал ещё пару коротких стихотворений. Это был ни на что не похожий, немыслимый, колдовской язык.
Следующий стих, большой, на несколько страниц, начал читать, смутно догадываясь, что так и не дойдёт до конца. В самом деле, его вновь и вновь сносило к первым строкам, как парусник – к морскому берегу. Наконец, отложил книгу в сторону.
– Начитался? – Пётр глядел на него с ехидной улыбкой. – Ты куда добрался, дружище? «Сомнамбулический романс» осилил?
– Нет. Как заклинило. Голова в тумане. Язык незнакомый, и не русский как будто.
– Язык Лорки. Не уловил? Давай книжку, хватит для первого раза.
– Да, забыл совсем, – Петя, забравшись на свою полку, свесился вниз. – Тебе Аля привет передавала. Вы куда-то ехали вместе, помнишь? Кареглазая. Ей бы в кино сниматься, а она штукатурит.
– Которая «Беломор» изо рта не вынимает?
– «Беломор»? Это прикол, да? Она, правда, курит, но что-то приличное. Любопытная девчонка. Первый раз её видел. Говорим себе, а когда я твоё имя назвал, в щёку меня чмокнула и убежала. Ни с того, ни с сего. Ты что-то понимаешь?
– Нет. Откуда?
Аля
Они вновь сидели в кузове грузовика. Короткая ишимская осень заканчивалась.
– Сколько ж мы не виделись? Месяца три?
– Вроде того. С нами тогда ещё мальчик ехал из стройотряда. Красивый такой, чёрненький. А мы его «Беломором» обкуривали.
– Они уехали, в августе ещё. А ты изменилась, Алька. Федьку давно отставила? Приставал сильно?
– Да ну его! Я о нём и думать забыла.
– Ну, доставай папиросы, подымим.
– Клава, «Беломор» кончился. У меня «Космос».
– Ни хрена себе! Сколько ж ты на курево тратишь?
– Мне пачки на два дня хватает.
– Скажите пожалуйста, какие мы экономные стали! У тебя новый хахаль, да?
– Марик не хахаль. Мы о нём вообще говорить не будем.
– Почему не будем? Он же на тебя давно глаз положил, только ты внимания не обращала. Думала, ты евреев не любишь.
– Дура была. Марик меня только на второй день поцеловать решился. А в комнатку свою через неделю повёл, будто я целка какая. Раньше одни ханыги попадались.
– Вот ты как заговорила, девочка. Ты что, замуж за него хочешь?
– Только бы позвал.
– А как с ним трахаться?
– Клава, и не стыдно тебе?
– Тю-тю, какие мы нежные стали! Нас же не слышит никто. Говори, не бойся.
– А что говорить? Это я раньше трахалась. А с Мариком у нас любовь. Хорошо мне с ним. И ему со мной.
– Всё ясно с тобой, милая. Он тебя с родителями знакомил?
– В Перми они. Марик хочет, а мне страшно. Вот когда заявление подадим…
– Что за пожар? Ты залетела? От него хоть?
– А от кого? Я с Мариком три месяца. А срок крошечный, четвёртая неделя всего.
– Что ж ты не береглась? Не маленькая…
– Зачем? Я и так боялась, что не получится.
– Почему? Из-за абортов, да?
– Ну, да. Два раза делала.
– А ты молодец, подруга, сообразительная. Молодой, с дипломом. И снаружи ничего, если не всматриваться. Выигрышный билет. И женится вроде, хоть ты та ещё оторва была. Хрен их поймёшь, евреев этих.
– Злюка ты, Клавка. Марик красивый, добрый. Знаешь, на кого он похож? На студентика, что с нами в прошлый раз ехал. И я Марику всё рассказала. Думала, убежит сразу. А он меня к себе прижал, целует и говорит: «Алечка, забудь. Это не с тобой было». Я и в церковь ходила. Молилась за нас. Между прочим, сам Иисус Христос еврей был. И апостолы его.
– Кто это тебя просветил? Твой, что ли?
– Батюшка в церкви.
– Хоть бы и так! Чужие они нам, понимаешь? Чужие!
– Тебе, может, и чужие. А я с евреем живу. Во мне еврейский ребёночек растёт. Что ж я, по-твоему, чужая ему?
Машина въехала во двор строящегося дома. Начинался новый рабочий день.
– Аля, уже приехали, а ты сигаретку свою до сих мусолишь. Прямо не узнаю тебя.
– Сама себя не узнаю. Совсем брошу. Марик просил. Для маленького.
– Ну-ну.
– Не веришь, Клава?
– Да нет. Верю.
2014
Вариант
Почему подвернулась именно эта книга? Раздвоение личности… Именно сегодня, когда голова пухла от мыслей, и хотелось немедленно переключиться на что-то. Генри Джеймс, когда-то читанный-перечитанный, показался той самой палочкой-выручалочкой. Да и повесть называлась безобидно: «Весёлый уголок». Хотя в рассказе встреча симпатяги-героя со своим отвратным двойником-призраком никак не могла повлиять на прожитую жизнь. А когда стоишь на распутье сам, прочитанное будто обволакивает тебя, чем-то угрожая. Непонятно, чем.
На работе уже год не подпускали к новому проекту, несмотря на многократные просьбы, надоевшие ему самому. Оставалось уволиться. Но что-то внутри противилось, мешало. Хотелось увидеть собственное будущее хотя бы краем глаза. Во сне...
I
Будильник зазвонил без четверти шесть. Привычно сосчитав до двадцати, поднялся. Где-то читал, что так просыпаешься быстрее. Хотя, каким бы уставшим он ни был вечером, утром из зеркала глядел самодовольный, энергичный тип. Бритьё и лёгкая разминка заняли ровно столько времени, сколько положено. В шесть пятнадцать уже сидел за рулем. До начала утренних пробок оставалось около десяти минут. Вполне достаточно, чтобы проскочить.
Новенькая «субару» еле ползла впереди, съедая столь нужное время. Пришлось обойти её почти по самой кромке. Так и есть: молодая баба, очень даже симпатичная. Наверное, чья-то секретарша. Чем болтать по телефону и смолить с утра пораньше, лучше бы ехала по-человечески. Ещё и сделала ему козью морду. Зато теперь дорога свободна. Он мысленно уже пролетел её и, поставив машину на стоянку, входил в кабинет. Предстоял обычный рабочий день, то есть забитый под завязку. Два совещания, одно из них на выезде, переговоры с американским филиалом плюс текучка, которую он особенно любил, стараясь сделать максимально полезной. К тому же сегодня нужно уйти пораньше: вечером, чтобы ублажить жену, пришлось назначить встречу с психологом, совершенно лишнюю. Некуда 400 шекелей выбросить.
Они сидели на кухне. Салон и столовая казались слишком большими для ежевечерних отчётов, как он называл про себя эти посиделки. Можно было выговориться, не подбирая выражений.
– Да, этот новый парнишка, которого взял на PHP, совсем разонравился.
– Что это за хрень – PHP?
– Я тебе раз десять объяснял: препроцессор для гипертекста.
– Это для интернета, что ли?
– Естественно.
– Так что с этим кадром? Он же только пришел? Пару месяцев назад, да?
– Смотри: я ожидал большего. Вроде и с опытом, и с амбициями, а результаты не шибко. И ребята недовольны. К тому же заседать любит. Сегодня один и тот же вопрос три раза поворачивал разными сторонами. Вместо того, чтоб сразу обо всём подумать. Минут двадцать лишних проторчали. У собственных программистов время забрал. Не резиновое, кстати, – на его лице была написана откровенная брезгливость.
– Ты что, уволишь его? – жена смотрела почти испуганно. Нелепая, гипертрофированная порядочность. Даже не верилось, что совсем недавно он сам был таким.
– А чего церемониться? Это ж не католическая свадьба. Last in – first out.
– Я этот твой «LIFO» терпеть не могу. У парня же семья, наверное. А ты его пинком под зад.
– Меня не для того держат, чтоб я о его семье заботился. Сама знаешь.
– Но ты же одеревенел совсем. Для тебя люди вроде компьютеров… Ты у Ной был? – так звали психолога, к которой он ходил.
– А как же! В полседьмого свалить пришлось. Ровно час общались. Строго по таксе.
– И что она советует? Это же ненормально, чтобы человек был так зациклен на работе. Ты уже со мной начал на иврите говорить.
– Любопытный разговорчик был. Помнишь, лет пятнадцать назад я совсем собрался увольняться? Ной считает, что это была точка отсчета. Я превратился в трудоголика, потому что остался в конторе. По твоей просьбе, кстати.
– Да помню я. Что за идиотская привычка по двадцать раз повторять одно и то же? А ты сам что думаешь? – жена, похоже, сама была не рада этому разговору.
– Ничего не думаю. Меня моя жизнь устраивает. И работа, и дом. И ты, кстати, тоже.
– Но это же все границы переходит. Помнишь, как мы в Сиднее два дня в гостинице просидели? Ты даже в отпуске, как баран, ждал каких-то звонков.
– Спасибо хоть баран, а не варан. Ты же помнишь, тогда была демонстрация нового продукта, и договариваться с клиентами надо было на месте. А меня только продвинули, даже месяца не прошло. Случись неудача, хрен бы оставили… Мы же не в бирюльки играем. Никуда твоя саванна не делась. Ну, так провели в ней не пять дней, а меньше.
– А заплатили за пять.
– А для чего я пашу с утра до ночи? Чтоб ты мне за каждый шекель выговаривала?
Жена обиженно замолчала. Он сам понимал, что перегнул палку и придётся извиняться. Лучше завтра, по телефону. А сейчас было самое время на боковую.
Сон свалил его за мгновение и растёр по кровати. Как свою собственность.
II
Будильник зазвонил без четверти восемь. Собственно, он поднимался «за компанию», чтобы совсем не отлежать бока. «И так уже до срока в пенсионера превратился», – говорила жена. Он не спорил. Вообще старался казаться незаметней. И не слишком задумываться о своём нынешнем состоянии, как будто оно могло по волшебству измениться.
Близкие в волшебство не верили. И видели в нем человека, потерявшего самого себя. А он старался не зацикливаться ни на мыслях о будущем, ни на мыслях о прошлом. Радоваться солнцу, ветру, облакам. Теплу и холоду. Детской улыбке на улице…
Поиски работы, продолжавшиеся второй год, были безуспешны. Даже звонки звучали всё реже. «Полковнику никто не звонит», – горько шутила жена. Бывшему полковнику.
Дни наползали один на другой. Он по инерции что-то читал, кропал какой-то несерьёзный код, чтобы держать себя в форме. Писал в разные конторы, напоминая о себе и стыдливо пряча свой возмутительный возраст. Ходил к психологу. Одна из встреч была сегодня.
Пришло время выгулять любимца. Ежедневные прогулки были самыми приятными моментами нынешних дней. Когда на тебя водопадом низвергается чья-то любовь, чувствуешь себя нужным и самодостаточным. Хоть в собачьих глазах.
Пёс уже сделал все свои дела, и они беззаботно гуляли по парку. На дальней лавке сидел какой-то старик, одетый в отвратительные обноски. Подойдя поближе, с удивлением понял, что тот не старше его. Они даже были похожи чем-то. Недаром пёс рвался к незнакомцу, который дружелюбно улыбался в ответ. Нет уж, не хватало дышать помойкой. Он с силой потянул за поводок. Похоже, тот самый бездомный, о котором вчера говорила дочка. А наш глупыш снова хотел его облизать. Хмырь смотрел как-то странно, чуть ли не сочувственно. Неужели он настолько жалок? И кому? Этому уроду?
Они сидели на кухне друг напротив друга. Жена только что вернулась с работы и ужинала. А он докладывал об очередном дне, ушедшем насмарку.
– Джонни, как всегда, в лучшем виде. Знаешь, когда смотришь в эти глаза, самому хочется стать собакой. Погулял с ним часок. Только в парке он захотел облизать бомжа, от которого воняло за километр. Еле оторвал. А вечером сам ходил на экзекуцию.
– И что сказала Вика на этот раз? – так звали психолога.
– Она называет моё состояние синдромом неудачника. Меня столько раз увольняли по поводу и без, что утратил веру в людей. Сам себе не представляю, что кто-то поможет. Нужно себя иначе настроить. Что-то вроде перезапуска…
– Всё это лирика. Тебе просто не нужны деньги. Испарилось желание их зарабатывать. Это она понимает? Иначе зачем хапает 120 шекелей за сеанс? Кстати, не лишние, – они привычно играли в нападение-защиту. А стоило ему заикнуться о прекращении сеансов, роли тут же менялись.
– Она всё понимает. Ещё говорили о самооценке, которая у меня страшно занижена.
– Но с чего это началось? Раньше-то было иначе.
– Вика считает, что пятнадцать лет назад мне ни в коем случае нельзя было увольняться. И что нынешние проблемы начались тогда.
– Получается, ты сам себе жизнь испохабил? И мне за компанию. Я же тогда тебя просила, умоляла почти. Помнишь?
– Ну сколько можно напоминать? Я не в маразме. Тебе этого не хватает?
Жена замолчала, посчитав себя обиженной. Он и сам понимал, что «качать права» нахлебнику не положено. Оставалось извиниться, но просительный взгляд демонстративно игнорировался.
Поплёлся в спальню. Только лёг, как увидел нищего из парка. Но сейчас тот был изысканно одет и надушен дорогим одеколоном. Он шёл прямо к нему. Ближе, ближе, ближе…
III
Он проснулся от холода. Никакого будильника не было, да и быть не могло: он остался где-то там, в старой жизни. Там много чего осталось: дом, работа, разная одежда, телефон с будильником. Деньги. Он бы раньше не поверил, что сможет жить без этого. Рыться в мусорных баках в поисках пищи и шмоток. Спать на скамейке или прямо на траве. Не думать ни о чём. Просто дышать. Пока дышится…
Вчера эта идиллия была нарушена симпатичным пёсиком, который ни свет ни заря подбежал к его лавочке и едва не лизнул в физиономию. Но хозяйка, совсем молодая, красивая девчонка, утащила малыша куда подальше.
Ну да, от него же пахнет. Воняет. Смердит. Подумаешь! А пёс милый… Чёрная шёрстка такая гладкая, блестящая. И белая полоска на грудке, чтобы тебя гладили. Хорошо, наверное, ему живётся, с такой-то хозяйкой. Делай, что положено, а с тебя пылинки сдувают. Благодать. Завидки берут…
Вроде теплее стало, наверное, солнышко выползает. Соснуть, что ли... Почему бы нет?
IV
За окном было ещё темно, когда он привычно потёрся спиной об одеяло. Хозяйка, почувствовав шевеление, сразу открыла глаза. Они с хозяином договариваются с вечера, кто с ним выйдет. Ему-то всё равно. Какая лапа лучше: та или эта?
На улице было по-утреннему холодно и сыро. Свернув на лужайку, сразу присел на траву, щедро отдавая накопленное за ночь. И потрусил в парк, чтобы немного размяться.
На одной из лавочек лежал человек. За секунду оказался рядом, учуяв в незнакомце что-то близкое, своё. Но хозяйка тут же оттащила, не дав даже поздороваться толком. Хотя лежащий тоже потянулся к нему, будто следуя тому же порыву. Он был как-то странно одет, от него шёл сильный, необычный запах. Пёс помнил, как пахнут люди, которых когда-либо видел, но так не пах ни один из них. И всё-таки они встречались раньше. Только когда? Где?
V
Просыпаться или засыпать было ни к чему. Нелепые правила, к которым за все годы так и не привык. Куда логичнее настраивать себя на работу в экономном режиме. И если при этом надо лежать с закрытыми глазами, в чём проблема? Для других ты спишь. А когда потребуется, вновь запускаешься на полные обороты.
Здешний срок заканчивался. Вчера, вывалившись из нелепо коротких, обчекрыженных земных суток в привычное пространство, услышал условный звон. Оставалось несколько дней, от силы неделя. А потом придётся тихонько уйти. По-английски, чтобы не заметили.
Как они живут, несмышлёныши! Ничего не зная наперёд ни на год, ни на неделю. И сами над собой смеются… Один про сатану роман написал, другой – стишок о Боге:
Всё – лицо. Его. Творца.
Только сам Он без лица*.
Интересный экземпляр был этот землянин: видел себя изнутри, а не снаружи. Вроде где-то родился, а уже потом, готовым, сюда попал. Только зря это. Чем думать о вселенной, лучше бы научились временем управлять. Чтобы повзрослеть, наконец…
Жизнь здесь короткая, как плевок. И ничего изменить нельзя, кем бы ты ни был: будь добр походить на остальных. Валяй дурака. Спи в оглоблях, пока не окочуришься…
Но сейчас, прощаясь, чувствовал, как обжигает зависть к ним, смешным и наивным. И как жалко становится себя, видящего будущее этой несчастной планеты и каждого её обитателя.
VI
Будильник зазвонил в шесть. Автоматически вскочил, сделал обязательные телодвижения и сбежал по лестнице. Тут же подкатила подвозка: шесть двадцать пять, как положено. Сев на привычное место возле окна, закрыл глаза: можно было покемарить. Какое счастье, что сны сразу не сбываются. И ему не шестьдесят или сколько там настучало, а сорок пять. Ежу ведь известно: главное состояние – непрожитая жизнь. Каждый ребёнок богат несусветно, только что он понимает в этом! А когда поживёшь, поистратишься… Уж так мы устроены: ценим то, чего нет. Ну ладно, что философствовать с закрытыми глазами… Поспи лучше, умник. И пусть во сне тебе будет поменьше годиков. Перед глазами промелькнули лица детей: уходя, он на секунду заскочил к ним в комнату. У них ещё всё в перспективе. Миллионеры…
Нет уж, лучше спать без снов, оставаясь там, куда занесло время. Его, личное время. Которое не выбирают…
2015
_____
* стихи Леонида Аронзона
© Борис Суслович, 2014 – 2016.
© 45-я параллель, 2016.