Santeria
Ты слышишь? – мы с тобой обречены
исчезнуть на зовущем вдаль востоке…
Ты слышишь шёпот у меня из-за спины
и за стеной дыхание и вздохи?
Ты слышишь – проявился и затих
упрёк оттуда, то потворствуя, то раня,
из мира мёртвых до ушей живых?
Сегодня нет границ между мирами.
И, засыпая, не считай до ста,
не полетишь к лагунам ты и пальмам,
и нет ни волшебства, ни колдовства
когда весь мир в одном гробу хрустальном.
Из марли маску по привычности надев,
перед фиктивным топчемся осмотром…
Мы не решаем собственных судеб –
и вот уже упрёк несётся к мёртвым.
Хребет
Лопнув графином,
ветхим графином,
сердце взлетало как птица в небо
от лёгких мыслей
о непоправимом;
и поезд мчался в межгорный Небуг.
Блеклое солнце,
белого цвета
воздух
и небо – глаза слепого –
так и застыли с эпохи Завета.
Домик примазан к горе.
Липома.
И чувствуешь тут ты
гораздо сильней
в ночную мглу,
как ветер с берега
доходит,
мысли не о ней
и прочая… и прочая…
Истерика.
Письмо в Карелию
Милая! через тысячу тонн проводов
как незнакомца читаешь меня на сайте.
Если бы голос тебе был докрикнуть готов,
он бы кричал «не бросайте!..».
Знаешь, в Москве сейчас пасмурно, дождь;
только что всполохи в тучах немых прогорели, и
судя по Яндексу, если ты подождёшь,
скоро начнутся дожди и в Карелии.
Город мой так изменился, так поплохел,
всё здесь чужое в такт общему подражанию,
люди настолько убоги, что хочется (hell!)
плюнуть в лицо каждому горожанину.
Время с пространством слились в одно вещество
через дефис, может быть, запятую.
Как ты там, милая? Я ничего.
То есть вообще ничего – пустую…
Список гостей
Осень подкрадывается сентябрём,
жёлтым лицом на холсте стены,
и, если листья не разберём,
к зиме окажемся занесены.
В обилии дел хорошо – горячо,
много детей, от души жирую.
Вот бы увидеть тебя ещё,
тёплую, как когда-то, живую,
я бы унёс тебя птицей Рух
(только к тебе не прибыть на щите!),
вот бы обнять эти плечи рук,
молча прижаться к твоей щеке.
Что-то стирая, меняешь вид;
смог отойти от пустого спора
только твоей надеждой привит:
ты обещала, что это скоро.
Полночь подходит. Число к концу.
Между зеркал даже я столик.
Камешком правя свою косу,
что-то явилось, в углу стоит.
В дом без приветствий входит предел
мыслей, терпения, жалких мин.
Список жильцов за одно поредел
лето, нахлебником псевдоним:
он ещё пишет вослед имён,
фамилий, которые перевелись,
адреса, что уже изменён,
строки, не видящие релиз.
Как партизан, позабытый Мальчиш,
сердце моё заложивши в пласт,
ты меня чувствуешь, но молчишь.
Я исчезаю без этих глаз.
Не читай
Так хотел тебя сделать
беспредельно счастливей…
но к воде ты умчалась,
колдовская лоза.
Я попал под ужасный
леденящий кровь ливень,
и осколки его
мне съедают глаза;
зонтик вырван из рук,
искорёжены спицы,
дождь течёт по щекам.
Я никак не могу…
я не знаю, как мне
на мгновенье забыться,
чтоб не видеть лицо
в воспалённом мозгу.
Не спасли меня ум
и приличная форма;
в чём так глупо ошиблись
мы однажды поймём.
Вот ошиблась ли ты? –
ты разумна, бесспорно,
взять хотя бы тот факт,
как меня день за днём
из себя выгребала
(где-то десять носилок),
дабы жалкий покой свой
от беды уберечь.
Может правильно всё,
но забыть я не в силах
этих траурных глаз,
этих мраморных плеч.
Словно бы в полусне
на промёрзшей отчизне
ты мне кинула резко
«Навечно покинь!»
Не захочешь увидеть
никогда меня в жизни.
Что же, так мне и надо.
Не влюбляйся в Богинь.
26
любой злодей здесь пацифистом
всё ж стать смог,
здесь не пройти, не подцепив нас
на сапог,
здесь так открыто не осклабишь –
креп надень:
ты, как и все, под сенью кладбищ
только тень,
и этот день у жизни отнял
на пустяк,
но есть приметы, что сегодня
всё не так,
над грудью только мёртвость мяты
мочит дождь,
и вот сегодня до меня ты
не дойдёшь,
на камне «Господи, помилуй!»,
иней, плащ...
– Ты не ходи мне на могилу
и не плачь.
Дорога жизни
Туманы над землёй паря
напоминают о Тамани,
раскинутые поля
и виселицы в тумане,
загробный свет с пустых небес,
разваленные жилища
с живыми трупами и без,
и вдоль дороги пепелища.
Дорога жизни через мглу
отживших, потонувших весей
напоминает кабалу
нечистых, только мракобесней.
Имя
Я бы мог прекратить всё, но почему-то не стал,
ведь не то чтобы деньги мне кровью-потом,
но тошнит, зане на одно лицо места,
где бы я ни работал.
Я бы мог написать здесь совсем о другом,
но весёлым бываю отнюдь не часто:
злые, уставшие люди кругом,
проворовавшееся начальство.
Мне бы лучше к тебе под точёный бок,
занимая место кота Васютки,
для которого ты – прионежский Бог.
Я ужасно питаюсь и работаю сутки-сутки.
Могла ль ты подумать, что я так сдам?
тот холёный щенок в черноморском выгуле?
Я обгрыз тайный плод, как библейский Адам,
и меня, как его, из-под крова выгнали,
я теперь по-особому больно влюблён,
ни родных, ни двора; извиваясь миногой,
я прошу – называй меня Легион.
Потому как нас много.
© Борис Винарский, 2010–2012.
© 45-я параллель, 2012.