Борис Вольфсон

Борис Вольфсон

Золотое сечение № 27 (339) от 21 сентября 2015 года

Трёхстишия

 

* * *

Струйки дождя на стекле –

с внешней его стороны.

Кажется, что защищён.

 

* * *

Крошечные деревца,

почти не дающие тени –

декоративная жизнь.

 

* * *

Золото не ржавеет,

не умирает любовь –

шорох опавшей листвы.

 

* * *

Господи, помилосердствуй,

чтоб стал пригодным для жизни

Твой справедливейший мир.

 

* * *

Тополь, в реке отразившись,

будто удвоился. Всё же

он, как и я, одинок.

 

* * *

В мире твоём зазеркальном

все перевёрнуто, кроме

жеста безмолвного «Нет!»

 

* * *

Капля дождя, словно линза,

свет концентрирует в точке,

чтобы затем погасить.

 

Это закон перспективы:

клин уходящей дороги

сводит пространство на нет.

 

Так насладимся пейзажем,

вспыхнувшей ярко пылинкой,

каждою каплей дождя…

 

Горькая нежность прощанья

в точке, у самого края

света – пред вечностью тьмы.

 

* * *

Пепел остывший в печи.

Сырость. Продрог до костей

я, как покинутый дом.

 

* * *

Время печали придёт

серым октябрьским дождём.

Утро в июле. Тепло.

 

* * *

Складывать камни, стелить

доски и стёкла вставлять.

Кто-то оценит твой труд.

 

* * *

В вазу добавил воды,

стебель подрезал, но вновь

с розы упал лепесток.

 

* * *

Окна помыть и полы.

Сесть в ожиданье гостей.

Радость, уют, чистота.

 

* * *

Поговорим о дожде,

детях, работе, друзьях.

Но не о прежней любви.

 

* * *

Голос певицы сковал

страх неудачи. Люблю        

я и такою её.      

 

* * *

В трещине старой стены

свили гнездо воробьи.

Дует из трещины? Пусть!

 

* * *

Память – как сложенный лист.

В ней совместили края

юность и старость мои.

 

Чайка

 

Отдала всё тепло круглой гальке –

и высидела живых птенцов, –

но с каменными сердцами.

 

* * *

Понравились милой моей    

те же стихи, что и мне.

Значит, был выбор мой верен!

 

* * *

Ищу ли себя,

от себя ли хочу убежать,

сам себя обвивая, как плющ?

 

* * *

Два встречных вихря:

объятие – лишь на миг,

и навеки – врозь.

 

* * *

Взгляд отморозил,

когда в любимых глазах

остыла любовь.

 

* * *

В той комнате свет,

в этой прохладный сумрак.

Встал на пороге.

 

* * *

Льдинки шелестят –

шепчутся о любви? –

и тают, тают…

 

* * *

Дынною коркой

месяц. О, не поскользнись,

душа, в облаках.

 

* * *

Размер нарушить –

не значит испортить стих. 

Есть ли в нём любовь?        

 

* * *

Солнце в сосульках:

то ли лава замёрзла,

то ли лёд горит.

 

* * *

Клин журавлиный –

в мощном размахе крыльев

гул половодья.

 

* * *

Коршуна полёт –

яростная погоня

за тенью в траве.

 

* * *

Волна отхлынет,

дно обнажив напоказ.

Отвожу глаза.

 

* * *

Слетели слова.

Остался на языке

горький привкус лжи.

 

* * *

Петух-формалист:

прокукарекал и спит.

Час до рассвета.

 

* * *

Спортсмен победил:

он обогнал свою тень…

Но где соперник?

 

Станешь японцем

 

Станешь японцем –

стоит прищурить глаза –

взгляд Такубоку.

 

Станешь похожим,

но не сумеешь понять,

как они видят.

 

Дело, наверно,

вовсе не в том, чтоб глаза

были, как щёлки.

 

Сложные связи

сердца и нервов глазных

кто объяснит мне?

 

Скрылся за тучу

месяц. В ночной тишине

музыка слова.

 

Ходики

 

Кто-то полагает, будто время

требует присмотра, а иначе

может убежать, как молоко.

 

А другой часов не наблюдает,

потому что счастлив, потому что

верит, будто это навсегда.

 

Время убежит от них обоих,

подгорит на раскалённой печке

и остынет в вечной пустоте.

 

Но, вторгаясь между до и после

и бросая вызов энтропии,

твёрдой заведённые рукой,

 

будут тикать ходики на стенке

и дразнить заносчивую вечность

бодрым и насмешливым ку-ку.

 

* * *

Тебе не изменяю – изменяю

тебя – прикосновеньем, взглядом, словом –

и не могу узнать: едва коснувшись,

 

едва взглянув, едва припомнив имя

и изменив – нет, не тебе – тебя,

я изменяюсь сам. Всегда иные,

 

мы каждый раз должны влюбляться снова

друг в друга – с полуслова, полувзгляда –

и, прикоснувшись, снова забывать,

 

терять, теряться, пропадать из вида.

Такие одинокие, в чужом,

меняющем, меняющемся мире,

 

друг друга принимаем мы на веру.

Нам больше ничего не остается,

как верить, каждой клеткой прорастая

 

в тебе, во мне, в том самом первом взгляде,

с которого я вновь в тебя влюбляюсь

и, знаю, ты влюбляешься в меня.

 

Летит Земля, нас унося от прежних

прикосновений, взглядов, объяснений,

от прежних нас. Но в призрачном мерцаньи

 

погасших звёзд и тех, чей путь лишь начат,

есть ты и я, мы веруем друг в друга…

И этого уже не изменить.

 

* * *

Брошенный камень –

то ли он брошен, забыт,

то ли в полёте

 

тень догоняет,

зная, что встретит её,

зная, что время

 

встречи зависит

лишь от силы, с которой

был он заброшен.

 

* * *

Я – здесь и сейчас.

Потом – нигде, никогда.

А мои стихи?