Август
1.
Тормознул, прижался к бровке, приоткрыл капот, ворча:
Вот принудит к остановке зажигания свеча!
Вспыхнула звезда-шутиха, словно целясь в грудь холма.
Август. Полночь. Тихо-тихо. А в долине спят дома.
Но – как будто отголоски приглушённые речей –
Где-то рядом в камень плоский ударяется ручей.
И неведомая сила ниоткуда снизошла,
Вдруг волною накатила – память за руку взяла.
Жжёт-сочится, словно ранка: полночь, детство, дальний год.
За руку от полустанка бабушка меня ведёт.
Ухнул электрички филин, набухает тишина.
Среди зарослей-извилин мне тропинка не видна.
Спотыкаюсь. Но, ведомый крепкой старческой рукой,
В мир вступаю незнакомый я, трусишка городской.
И всё те же отголоски не расслышанных речей…
Просто – рядом в камень плоский ударяется ручей.
Не ручей – в теснине речка. И знакома, и мила...
Так от страха человечка излечила Дзирула.
И легко мне быть собою: ни тревоги, ни беды,
Если слышу шум прибоя, перекат речной воды.
Даже стон дождя и ветра говорит всегда о том,
Что на тыщи километров подо мной – земля, мой дом.
Слаще жизнь текла и горше... Потекла за перевал...
Пролетевший мимо «порше» резким светом ночь взорвал.
Тишину взорвал тугую, озарив в руке свечу...
Что свеча! Вверну другую – вслед за «порше» полечу.
2.
Хорошо на ровном месте, где струится автобан,
Выжать чуточку за «двести», потому что воздух пьян.
Но уже под Вупперталем, где сдвигаются холмы,
Над холмами пролетая, прыть свою умерим мы.
Получи, скакун мой, роздых! Всё равно я пью до дна
Веселящий этот воздух, над которым спит луна.
Вон блестит она, как плаха, и струит свой мерный ток...
Холодок ночного страха, как бесстрашия глоток.
Рассекая полночь светом, за верстою гнать версту.
Мчаться демоном отпетым в вечность, в бездну, в пустоту.
Ночная гонка
Сквозь полночь снежную лечу,
Вираж ощупывает фара.
Включу приёмник. Поверчу.
Обрадуюсь: поёт Ламара.
Рассеивайся, плавай, вей,
Лей надо мною это чудо!
Рассыпь, полночный соловей,
Нить жемчуга, нить изумруда!
Невозвратимо пролилась
Через пространства, дали, выси
Души таинственная связь,
Родные сумерки,
Даиси...
Восемьдесят седьмой
Не понимая ни хрена –
На том или на этом свете,
Прислушался: сопит жена
И дышат безмятежно дети.
С чего вскочил? Всему виной,
Что было принято неслабо.
Приснился дикий сон дурной
И сладкая чужая баба.
Ещё не кончился завод,
В башке – сумбурное уродство.
Сейчас будильник позовёт
На доблестное производство.
Жена проснётся – пригвоздит!
Ему б рюмашек пару-тройку,
И пусть по радио пиздит
Генсек про нашу перестройку.
* * *
В провинциальном городке
давних лет
дождь и ветер
одинокие прохожие
бессмысленный
субботний вечер
старый обшарпанный
клубный кинозал
лекторий
не завизированный отрывок из
«LA DOLCE VITA»
чужая печаль
чужое вино
чужая любовь
сплевывают скорлупу от семечек
или курят «Дымок» соседи
бесприютно целуются ровесники
никто
не хочет
чтоб зажигалась
тусклая люстра
под размокшим потолком
потому что за обшарпанной стеной кинозала
есть то что есть
а здесь все ещё течёт
сладкая жизнь
Будничная песнь в декабре 1991
Раньше он вставал в шесть утра
пил чай и ел бутерброд
с маслом колбасой сыром
выходил из грязного подъезда
втискивался в тряский автобус
вылезал у проходной
переодевался в робу
и полсмены гонял на автокаре
а полсмены забивал козла
мылся в душе
переодевался
у проходной встречался с дружками
пили пиво в пустовавшей торговой палатке
сбрасывая рыбью шелуху на грязный пол незлобиво переругивались спорили о футболе бегали
по очереди за новой порцией пива ругали бригадира сбрасывая шелуху на грязный пол пили пиво курили рассказывали анекдоты про Василия Ивановича Рабиновича Брежнева русских пили пиво сбрасывая шелуху армянское радио чукчей грузин пили пиво коммунистов евреев сбрасывая шелуху на пол Сару Львовну посылали за новой порцией пива сука бригадир сбрасывая шелуху не выписал падла премию курили Васькина жена стерва пили пиво связалась с начальником сбрасывая шелуху
а ты кто такой посылали кончай ругаться ребя пиво шелуху дочка с соседским охламоном пиво гады разбавляют в подвале застукали шелуху бригадир Леонид Ильич Рабинович а ты кто такой шелуху козёл вонючий пиво ребя посылали кончай сбрасывая задираться шелуху шелуху шелуху шелуху шелуху
добирался домой на карачках
дети спали в соседней комнате
жена злая штопала носки у телевизора
огрызался вкалываю день и ночь посидел с друзьями сама небось полдня ничего не делала
в очередях с бабами трепалась надоело одно и то же
ложился спать...
Он и теперь встаёт в шесть утра
масла нет колбасы и сыра тоже
пьёт чай с хлебом
выходит из грязного подъезда
втискивается вместе с соседом
в грязный автобус
и всю дорогу до проходной
ругает этих сраных демократов
при коммуняках, – говорит, – мы
жили по-человечески
* * *
Мяч над сеткою взлетает,
Бутов гасит, я тяну.
Тренер Бутова гоняет.
И подача на кону.
Понапрасну Бутов злится,
Травит душу сам себе,
Понапрасну матерится
По ревнивой по злобе.
Да и я зазря Натахе
Что-то в рифму лопочу,
Ей плевать на охи-ахи:
Не хочу и не хочу!
Развезут потом соседки,
Чтобы знали стар и мал,
Как в полуночной беседке
Участковый Натку мял.
Не подаст Натаха вида –
Вздернут нос и бровь дугой…
Сердце Бутова разбито,
Я чешу мозги другой.
Звать девицу эту Эмма,
Ей читать стихи – резон,
Но закрыта эта тема –
Летний кончился сезон…
Гнёт судьбина человечка:
Не гадала, не ждала,
Но, глядишь, Натаха – зэчка,
Да – торговые дела!
Долетали позже враки –
Всё привычно и старо –
Будто Бутов в пьяной драке
Напоролся на перо.
Счастлив с Эммой толстозадой,
Вместе с нею народил
Четырёх девчонок кряду
Участковый крокодил.
Вспомню вновь и вновь забуду
О далёкой той поре.
Никогда уже не буду
В мухосранской той дыре,
Где, озлобленный и датый,
Бутов кроет матерком,
Где обдало нас когда-то
Жизни вешним ветерком.
Вот и смыло всё, что было,
Всё растаяло, как дым.
Та дыра давно забыла,
Как гулял ты молодым.
Той дыре не много значит,
Занятой своей бедой,
Что душа о ней поплачет
По-над рейнскою водой.
* * *
Ночь то пылала, то плыла,
По потолку сновали мимы.
Едва знакомому лгала
Счастливым шёпотом: любимый!
Дождь за окном не уставал,
И в такт ему будильник тикал,
И я тебя то гнул, то мял,
То гладил, то, зверея, тискал.
Будильник зол – и в горле ком.
Лицо упрямо отвернула.
Прощай! И свежим ветерком
Меня, как лист осенний, сдуло.
Теперь не залечу, зане –
Хоть в памяти порой всплываешь –
Ты в этом старом пердуне
Того засранца не узнаешь.
* * *
Рановато для бабьего лета
В сентябре разыгралась жара.
Видно, песенка наша не спета,
Как нам это казалось вчера.
На рассвете туманно-бездонном
Спор нахальных ворон у окна.
Почему наша нежность бездомна?
И разлук не боится она.
Так скажи, что пора нам, пора нам
Разлететься за окоём...
Я удачи считаю по ранам,
По зазубринам в сердце моём.
Ожиданье зимы
Яблоко солнца сжигает в ночи города.
Им, оголтелым, и ночью не спится у моря.
Там, в переулках, таится людская беда,
И не расслышать ни долгой печали, ни горя…
Ибо гуляет и празднует бренная плоть,
Мусор прибрежный клокочет в кипении пены.
Праздник исподнего шумен и жаден, Господь!
И улыбаются горькие аборигены.
И ожиданье холодной и долгой зимы,
Бедность сулящее, полнится светом и смыслом.
Может быть, тоже разделим, усталые, мы
Тех одиночеств неисчислимые числа?
Как тебе спится в полдневных объятьях луны?
Что тебе грезится, снежная Ницца, недолго?
Снова сыреют тоски ненасытные сны,
Снова печали ночная рубаха проволгла.
Маятник жизни раскачан дыханьем времён,
Уравновешенных однообразным теченьем
Мелких событий и громким звучаньем имён,
Необъяснимым ни смыслом своим, ни значеньем.
Мол расширяют, и охает молот в порту,
Голь перекатная ветром колотится в щели,
Капелькой горечи камешек тает во рту,
Как не устать от тягучей такой канители?
Блеск нищеты и убогость окрестных красот…
Старая лодка рассохлась на грязном причале…
Ну, так взгляни с этих горних незримых высот, –
Не Судия, не Советчик – немой Сопечальник.
* * *
Гуляет море, тихое вчера,
И люди с постоялого двора
Опять глядят в пустую даль устало.
Таможня прячет ружья под навес,
Струя дождя – ветвям наперерез,
В харчевне карты разложил катала.
Поручиком уже никак не быть,
В штабс-капитанах тоже не ходить,
И не скупать для светских львиц подвески,
Поскольку ни имения в заклад,
Ни дяди честных правил, а закат
Не высветил контрабандистской фески.
Волне шипеть, шептать и рокотать,
Подкрадываясь к берегу, как тать
В ночи, и с ветром бестолково споря.
И стоя на турецком берегу,
Я столько напридумывать могу,
Пока еще погуливает море.
Прошла эпоха. И была она
По-своему прекрасна и темна,
И нынче времена не так уж плохи.
Я не поручик и не капитан,
Стою себе, не весел и не пьян,
Свидетель подступающей эпохи.
Как многие, гляжу в пустую даль,
Гуляет море, ну и мне не жаль,
Кого катала нынче раскатает.
Стремительное время протечёт,
Сыграет с нами в нечет или чёт,
И также в этих сумерках растает.
Из Итальянской тетради
Елене
1.
В рассветный час встаёт незримо
Тень Авентинского холма.
Нам не уснуть в объятьях Рима.
Химерами стоят дома.
Что было читано дотоле,
Прожгло веков потухших грань.
Теперь взойди на Капитолий,
Где кесарь простирает длань.
Здесь – голоса, здесь – топот, лица,
Там – кровь от цезаревых ран.
И с городом незримо длится
Твой исторический роман.
2.
Что чует дух? Что знает опыт?
Как нависание химер –
Уже не музыка, но рокот,
Слетающий от горних сфер.
И мгла беззвёздная нависла,
И распростёрлась тьма в ночи,
Ничто не освещает смысла,
Хоть в крик кричи, хоть в молчь молчи.
Душе и разуму противней
Прёт ненасытно естество…
На остров Патмос нет пути мне.
Но страшно мне и без того.
3.
Смотришь в зимнее оконце –
Это вовсе не обман:
Рыжеватый клоун солнца
Проникает сквозь туман.
Выходи ему навстречу –
Воздух влажен, ветер свеж…
Ничему я не перечу,
Слово – то же, мысли – те ж.
Видишь, утро облучилось!
Скрип да скрип – сдвигая ось –
Что-то сдвинулось, случилось,
Что покуда не сбылось.
4. Тоскана
Заехать в тихий городок,
Где от жары томится пьяцца.
Где робкий горный ветерок
К ней станет вечером ласкаться.
Стаканом тёмного вина
Мы сдобрим небогатый ужин.
Ты снова – нежная жена,
Но как мне стать суровым мужем?
На миг о времени забыть –
И, сбросив влажную одежду,
В счастливом стоне не избыть
Невоплощённую надежду.
Послушай, за стеной ручей
Усталый ворох листьев тащит.
И эта – изо всех ночей –
Не горше будет и не слаще.
5.
И распахни навстречу ворот –
Звезда вечерняя горит.
Ты видишь: Рим – открытый город,
Как Росселини говорит.
Ты слышишь это море звуков
И видишь марево огней,
Но всё-таки темно и глухо –
Звезда вечерняя над ней,
Над этой жизнью безмятежной,
Над полной тягот и забот,
Над волей твёрдой, песней нежной,
Над медленным теченьем вод.
Сиянием неутолимым,
Неугасимым навсегда,
Струи свой свет над вечным Римом,
Гори, вечерняя звезда!
* * *
Полдень рассупонился, к тому же
Столько рытвин посреди двора,
Что повсюду лужи, лужи, лужи,
Мокрая весенняя пора.
Разбегайтесь, тётки да мамзели!
Видно, ухарь здесь не в первый раз
Веселится на своей «Газели»,
С наглой мордой поддавая газ.
Вовремя попавшийся прохожий,
Видя, как старуху он обдал,
Всё-таки я правильно по роже
Молодому негодяю дал.
* * *
Вёрсты – за верстой версту – верстающий,
Сквозь ночную мглу летит состав.
Этот перестук и отзвук тающий
Слышит городок, от снов устав.
Этих переулков очертания
Разрывает, отдаляясь, дрожь.
Их тоску глухую ни черта ни я
И ни ты, наверно, не поймёшь.
Занесло же в глухомань далёкую,
Вот и жду в унынии зарю.
Акаю, стараюсь, или окаю –
Всё равно иначе говорю.
Скрипач. Подземный переход
Веселитесь, люди, дружно:
Экий дурачок!
Скрипку мучает натужно
Старенький смычок.
Что ты мелешь, Божьи светы! –
Скажут не во зле.
Всё равно летят монеты
В шапку на земле.
Эти нужды, эти беды,
Этот скрытый вой…
Он мусолит в День Победы
Песнь про подвиг свой.
* * *
Смотришь вполоборота –
Ты это, мол, не ты?
Ишь ты, стрелковая рота –
Нынешние менты.
Мир кропотлив и тесен:
Рембрандтам на позор
Едет на «Мерседесе»
Новый ночной дозор.
Крячет динамик-утка,
Ишь ты, как он сердит!
Саския-проститутка
Из подворотни глядит.
Уроки истории
Впервые Он разглядел Её строгий профиль, нежные завитки волос на затылке, поймал Её быстрый взгляд, и у Него возникло желание быть с Ней рядом, хотя Он не посмел бы даже заговорить с Ней, но в те дни Томас Ферфакс послал левое крыло во главе с Генри Айртоном, и летучий кавалерийский отряд напал на королевский арьергард, расквартированный в Нейзби...
Оливер Кромвель праздновал победу, а Он не решался думать о том, что же произошло. Когда Он всё же однажды подошел к Ней – и оказалось, что это совсем не страшно, – войска революционной Франции возле бельгийского Флерюса разгромили главные силы австрийской армии.
Он был счастлив: Она призналась, что давно ждала Его слов, – и, словно в такт биению их сердец, доблестные войска Бонапарта вошли в Северную Италию – австрийцы терпели одно поражение
за другим, а Их нежный роман набирал силу, и Он даже не заметил, когда завершился поход Боливара, как, защищая Рим, гибли сторонники Гарибальди, как позорно бежал Меттерних...
Да что Меттерних! Если первые поцелуи вскружили Ему голову, и Он проглядел наступление весны, а 14 апреля был убит Авраам Линкольн.
Но Она не захотела встречать Первомай с его компанией, а через пару дней, возвращаясь через парк с тренировки, Он увидел Её с другим.
Пока Он пытался найти подходящий момент, чтоб пересечь преграду Её похолодевшего взгляда, уже решилась судьба индейских племен в ущельях Скалистых гор, но Ему это было совсем безразлично...
В конце концов, Она успешно сдала экзамены и в десятый пошла в другую школу, а Он, не желая сидеть второй год в девятом, ушёл в ПТУ.
Иногда Они случайно встречались на многолюдной улице и оба делали вид, будто не замечают друг друга, но Он даже потом, в армии, вспоминал, как хотелось погладить Её руку в том мае, когда Он так и не усвоил, что во Франкфурте-на-Майне собирался общегерманский парламент... Он вспомнил… Он вспомнил… Он…
Последняя ночь, где-то под Ведено… А, может, кто знает, где-то под Шали…
1994
Тетраптиц
Владимиру Салимону
1.
Опять является сорока,
О чём-то под окном толкует.
В житье-бытье, конечно, дока –
Попробуйте найти такую.
Ведь столько видела, и знает
Она невероятно много.
А то зачем бы прилетает,
Когда душе нужна подмога?
2.
А то является синица.
А эту что сюда приносит?
И вертится, и веселится,
Но, видно, всё же крошек просит.
Не то, чтобы такой хороший,
Но чем-то это душу полнит –
И я ей насыпаю крошек.
Пусть хоть она меня запомнит.
3.
В окно с утра на Рейн гляжу я.
Зимой он разливался жутко,
Тряся прибрежного буржуя.
Вот с Рейна прилетела утка.
Вот крякнула – и всё, пропела.
И ей насыпать крошек, или…
Взмахнул рукой – она взлетела.
Так с ней и не поговорили.
4.
Сорока, утка и синица,
А вон и голубь суетится.
Они мне ночью стали сниться
С вопросом: «Ты-то что за птица?»
Я просыпаюсь на рассвете
И радуюсь полоскам света.
Что я за птица? Не ответил.
Да у меня и нет ответа.
© Даниил Чкония, 1994–2013.
© 45-я параллель, 2013.