Дина Дронфорт

Дина Дронфорт

Четвёртое измерение № 29 (341) от 11 октября 2015 года

У каждого свои распятья

 

Праздник плоти

 

Позволь душе – она тебе расскажет...

В подвал её, в прищур и глухоту.

И пусть сидит, не кажет носа даже.

И если что – ату её, ату!

 

Не верь ни стону, смуту и томленье

лечи вином. Подглазья просуши.

А муки спазма в солнечном сплетенье

грибочкам, что намедни, припиши.

 

Забудь о заповеданной субботе.

Молись на знамя кожаных плащин

в заглавье марша женщин и мужчин.

Да здравствует

бесстыдный праздник плоти!

Салют над усыпальницей души!

 

* * *

 

Декабрь, Дойчланд, Дина – вот

мои теперь координаты.

Сафари нет и нет болот –

смешны и призрачны утраты.

 

Ни ветерка в седых ветвях

растрёпы-клёна... будто умер

и он... Неузнанный впотьмах,

напрасный телефона зуммер...

 

... и память фридиным платком

махнёт, темна и нелюдима,

зайдутся руки над виском,

воздвигнется, неодолима,

гора...

и три креста на ней...

У каждого свои распятья!

И пантеон, и сад камней.

Но где-то там, на самом дне,

ожог иудина объятья.

 

В час волка

 

Светает....

Дымкой из окна

крадётся музыка. Она

густеет в дым в углу моём...

клубятся гости за столом,

костюмы, маски... вспыхнул свет.

От музыки спасенья нет.

Ярятся лампы, лампы мстят

и обжигают не шутя.

Дрожит, дрожит потёртый пол,

царят смятенье, произвол...

И свистопляска понеслась!..

Грозит безумием упасть

хозяйке бедной на плеча.

Она, надрывно хохоча,

ресницы разомкнула вдруг –

круг тесен снова,

друг не друг,

а змий...

да вот уполз и он...

надтреснул где-то лампион...

И, отрезвев, глядит она –

гляжу я – снова пелена

и паутин угрюмый дым

сокрыл опять, необорим,

источник музыки, что мне

причудился наедине

с самой собою…

Снова мрак,

и мне не выбраться никак.

 

Золото

 

Нещадно дождь полощет и бьёт

листву за моим окном.

Опавшее золото в лужах плывёт,

                    в грязный сбиваясь ком.

 

Дыханьем пропасти за спиной

и взглядом из-под брови

густеют сумерки. Горький настой

                    бродит в моей крови...

 

... он здесь. Он реет во мгле. Царит.

Победу празднует Он.

Смеясь лукаво, мишурным дарит

                    золотом тьму ворон.

 

Себя свободным от власти сует

считать пока не спеши.

Ещё одна горсть золотых монет –

                    горсть на помин души.

 

Ещё. Ещё! И в бессчётный раз –

потери в нашем ряду.

Зальётся флейта его, и тотчас

                    плясом вокруг идут.

 

Из круга прочь! Это ложный звук,

насмешка фальшивых нот –

тропа по углям душевных мук

в топи мирских болот.

 

Из круга прочь! Это лживый цвет,

окраса лукавых глаз.

Закон растоптан, осмеян Завет –

                    злато находит нас.

 

Вороньи толпы под звон горстей

прибоем бьются о трон.

Пылают жертвы в аду страстей.

                    Мечет золото Он.

 

Сорока-воровка

 

Российскую взлохмаченность стиха,

уложенную гребнем колоннад,

поправила почтенная рука

куафёров дожей, что века назад

свернувшись фолиантами, стоят,

заглядывая в рыжее лицо

собрата.

Он пришёл не так давно.

Сорока врёт про чёрное яйцо –

пасхальным алым светится оно.

 

Сорока лает, ветер носит – всё одно!

Напрасное!

Как сборы в Коктебель,

где, говорят, куют поэтов, что ни день.

Довольно забронировать отель

поленцу буратино, коль не лень, –

отыщется двоюродный плетень

иль страстное завяжется танго,

ступеней пара в высший эшелон,

рекомендаций парочку «no go» –

и, меккою на труд благословлён,

в родные кущи двинулся бы он.

 

Злословие сразило и меня –

какую подняла здесь баламуть!

Охти мне!

Это хищного огня

протуберанцы целятся лизнуть

расхристанную так по-женски грудь.

Подола не пришлось бы оправлять...

И шёпотом: ценю и берегу

возможность на манжете записать,

перчаткой отирая на бегу,

под изморозью скрытую строку.

 

И в голос: роль глашатая Небес

за помыслов даётся чистоту!

И помни – всё найдётся мелкий бес,

подосланный измазать красоту

и забуриться снова в темноту.

Там души как скотину – на убой.

Под дудочку злословия за ним

пойдёшь и ты. Сорокам не впервой.

Глаза и уши наглухо замкни –

беги сорок, мой бедный аноним!

 

Ангел

 

Часы прокукарекают и дня

стальной корсет почует позвоночник.

Исчадия луны – химеры ночи –

смолкая, в тень отступят от меня.

 

Рыданий шрамы маскою прикрыв,

спиной изображу кариатиду.

Луна невинно скроется из виду –

смолкает в синеве её мотив.

 

Что ж, радуйся! Усерден ангел твой!

Моленья и капризы исполняет.

И осень приглашать не забывает.

И хлеб не горек милостью чужой.

 

А всё теперь некстати и не впрок.

Луна ли под сурдинку чрево точит

и тело бледной немочью морочит?..

Но если отзовётся пара строк

 

из кельи за дольменною плитой –

то ангел учит душу терпеливо

полночное превозмогать светило

молитвою смиренной и простой.

 

Прощение

 

Двоим в раю как знать, что это рай?

Беспечность беспечальности под стать.

Нет, Господи, нас ада не лишай,

иначе потускнеет благодать.

Изверившихся в избранном пути,

прощением, обещанным Тобой,

вернувшихся нас, Боже, да прости!

И двери в рай отечески открой.