* * *
А если купить пистолет
и пачку патронов к нему,
то не обязательно свет,
и не обязательно тьму
увидишь, нажав на курок
трясущейся нервно рукой,
возможно, что просто звонок
услышишь сквозь сонный покой
будильника, на без пяти
взведенного кем-то опять –
и снова куда-то идти,
и снова куда-то бежать.
* * *
Вдовы Клико янтарь кипучий
в бокале тонкого стекла
налит, как раз, на этот случай,
но я херачу из горла.
Я пью колючими глотками,
откинув голову назад,
давясь и пеной, и слезами
и грозно вылупив глаза.
Поскольку только так и надо
пить за того, кто до конца
свободен был в сужденьях, взглядах,
и если б не кусок свинца,
его полёт бы был продолжен,
но, как у нас заведено,
свободы сеятеля всё же
не так уж ценится зерно.
И зная это, он, должно быть,
не раз вот так же в тишине
глушил вино, давясь от злобы,
а спьяну вовсе мнится мне,
что это счастье, право слово,
пасть оклеветанным молвой.
Зачем стреляли Вы в другого?
Зачем всё это не со мной?
* * *
Время летит туда,
где никого из нас
не отыскать следа –
будь даже зоркий глаз,
пусть даже иногда.
Там, после нас, в тиши
еле живых руин
время туда спешит,
где никаких причин
наши считать гроши.
Ну и пускай летит
с грохотом тех эпох,
где наш лихой петит,
пусть хоть и был не плох,
наглухо позабыт.
Можно ль скорбеть о том,
если с теченьем лет
вряд ли уже тайком
будет кому вослед
с грустью махнуть платком?
Так, миновав струну,
самый высокий звук,
только на миг сверкнув,
лишь подтвердит вокруг
гулкую тишину.
* * *
Есть малый матерный загиб,
гремящий громом канонады,
чьи истеричные рулады
не раз меня срывали в хрип.
Его стальные обороты
не раз ласкали душу мне,
в его языческом огне
я унимаю приступ рвоты.
Не раз средь бурь и перемен,
пытаясь снова встать с колен,
так и не понятый врачами,
хотел не отклик на мольбы,
не благосклонности судьбы,
а грязно рассыпать словами.
* * *
И суткам отпущенным рада,
но бабочка, бросив дела,
спешит на окраину сада.
Она там ещё не была.
Ведь в этом и смысл полёта,
что где-то, возможно, ещё
на счастье похожее что-то
надеется встретить её.
* * *
Из Назарета в Вифлеем
без долгих сборов и прощаний,
тюков, наполненных вещами,
с горой сомнений и проблем.
Не так и тяжело идти –
ступай, сомненья урезонив.
Пугает не аллюр погони,
но неизвестность впереди.
Погоня, в сущности, залог
того, что ты кому-то нужен,
что и на дне кровавой лужи
ты обнаружен будешь в срок.
Другое дело – наугад
в краю чужом, ненужный, лишний,
вести себя как можно тише,
ничей не привлекая взгляд.
Как нелегко в чужом краю
назад смотреть ежеминутно,
искать надежного приюта,
но находить лишь тень свою.
* * *
Когда-нибудь и я давно умру.
Настолько, что не станет никого,
из памяти способного искру
случайно высечь, озарив того,
кто полагал стихами весь тот бред,
высасываемый из года в год
из прожитых безрезультатно лет.
Конечно, если только повезёт.
* * *
Мир обойдётся без тебя,
в своё грядущее гребя,
огнём витрин и звёзд слепя,
не вспомнит о тебе.
Да, без тебя, мой милый друг,
твоих друзей, твоих подруг
и тех, которые вокруг
мерещатся в толпе.
Ты для него настолько мал,
что вряд ли, встретив свой финал,
докажешь, что существовал,
не покладая рук.
Засим, слезой скулу кропя,
пусть эту истину трубят:
мир обойдётся без тебя,
мой добрый, милый друг.
* * *
Мне приснился странный сон:
в петербургской подворотне,
не известно, чем сражён,
я лежу в кровавой рвоте.
Между мусорным бачком
и заплёванной стеною
целый день лежу ничком
в коченеющем покое.
Бесприютна и пуста
выпавшая мне гробница,
лишь собаки иногда
ходят на меня мочиться.
Лишь нечаянный сквозняк,
заблудившись в переулках,
ещё воет кое-как:
сиротливо, горько, гулко.
В общем, очень странный сон.
Даже вещий, может статься.
Я был очень удивлён.
Не хотелось просыпаться.
* * *
Набери, пожалуйста, меня,
если выпадет свободная минута.
Я готов в любое время дня
или ночи отвечать кому-то,
кто настолько далеко и не со мной,
что динамик телефонной трубки
наполняется не столько тишиной,
сколь необратимостью разлуки.
* * *
Нам врут, что жизнь полна страданий.
И врут, что смысла ни на грош
в существовании. Едва ли,
мол, каплю смысла в нём найдешь.
Неправда! жизнь – весёлый праздник,
где каждый – долгожданный гость.
Пусть не всегда из грязи в князи,
но по крупице будет горсть.
И врут, что даже самым светлым
мечтам сбываться нет нужды.
Ведь суть мечты и скрыта в этом,
в несбыточности суть мечты.
И врут, что остывают чувства,
что рушится любой союз.
И врут, что валиум невкусный,
он как пирожное на вкус.
* * *
От сперматозоида до пепла
что-то там проносится, кажись,
только вот сдаётся мне, что это
пролетает вовсе и не жизнь.
Может быть, конечно, так и надо.
Думаешь, живут же как-то все!
Дом, работа, деньги как награда –
что-то вроде мыши в колесе.
Мышь ведь тоже думает, должно быть,
вот ещё чуть-чуть и колесо
выведет из этой клетки, чтобы
где-то там свободы дать кусок.
Так и тут, по сведеньям разведки
где-то рядом есть дверной проём,
просто выпускающий из клетки.
Только мы его не узнаём.
Роман в стихах
Когда-нибудь я точно психану!
Раздам долги, уволюсь и уеду
в какую-нибудь глушь и тишину,
где сутки до ближайшего соседа.
И там, в невероятной нищете,
едва-едва сводя концы с концами,
предамся давней голубой мечте:
писать роман – не прозой, а стихами.
С чего начать? Возьму-ка я листок.
Перо возьму – тут ручка не поможет.
И заиграют рифмы первых строк.
Они, надеюсь, заиграют всё же.
Название бы выбрать поскорей!
Поярче! Или даже попошлее.
Вот, например: «Таинственный злодей»,
а может быть и «Исповедь злодея».
«Надев сюртук, кашне и шапокляк,
он вышел из парадной утром рано…»
Я думаю, что как-нибудь вот так
начну завязку своего романа.
Куда ж с утра он вздумал погрести?
Работать – вряд ли. Что-нибудь другое.
У нас в романах как-то не в чести
перегружать заботами героя.
К подельникам пошёл он прямиком
обговорить ещё раз все детали
в их преступлении, запутанном таком,
что кто-нибудь распутает едва ли.
А в следующей же главе скажу,
что главный наш герой, на самом деле,
эксперт по ОПГ и грабежу,
внедрённый в банду для известной цели.
Коварную начнёт он сеть плести
и будет ловко обращаться с нею.
Уж банда уничтожена почти.
Но и его я вряд ли пожалею.
Его я в перестрелку окуну
с вооружённым до зубов отрядом.
И там спасёт он девушку одну,
случайно оказавшуюся рядом.
Вот вам и героиня – в самый раз!
Красива, молода и всё такое –
не всякий живописец передаст!
Она подходит нашему герою.
Для остроты добавлю, что она
приходится сестрой тому бандиту,
чья жизнь была случайно спасена –
его не обнаружили убитым.
А это замечательный предлог
послать в бега двоих моих героев.
А там я закручу их, видит Бог!
Живьём влюблю друг в друга их обоих.
Внушу им планы создавать семью
и свадьбу небольшую им устрою,
но одного из них потом убью,
второго сделав скорбною вдовою.
Причём, умрёт он страшно, как в кино:
от передозировки, пули, взрыва
(конечно, выбрав что-нибудь одно,
смотрелось чтобы жизненно и живо).
А впрочем – оставлять её одну?
Чего же я тогда как автор стою?
Убью обоих, глазом не моргну!
Не дрогну напряжённою рукою.
В финале рассужу, мол, так и так,
судьба порой горазда на сюрпризы;
не зарекайся, коли не дурак,
от самого рождения до тризны.
Потом корректор, вёрстка и тираж,
и критиков ехидные нападки:
мол, как же исписался автор наш,
и в целом, стиль романа не в порядке.
А я – всё так же нищ и одинок –
впишу, от нетерпения сгорая,
в невесть откуда взявшийся листок:
«Роман в стихах». И в скобках – часть вторая.
* * *
С чистой б жить начать страницы,
будто набело в тетрадь –
вот хоть взять да научиться
облаками торговать.
Я б, срубив на этом рынке
звонко брякающий нал,
всю бы жизнь свою пушинки
с одуванчиков сдувал.
А для пущего прироста
звонкой выручки своей
запустил бы в производство
гроздья мыльных пузырей.
Пузыри и пух чтоб с той же
силой вились без конца,
и не жрать всё это больше
в поте нервного лица.
* * *
Ты
отражение каждой
робкой мечты,
кораблик бумажный
в симметричных изгибах,
плывущий – куда, не важно –
ибо
однажды
упавший с детской ладони
вряд ли вернётся обратно,
легче – утонет,
сгинет в фарфоровом звоне,
в лиловой эмали заката
с сизым отливом.
* * *
Ты капитан своей мечты,
пусть в клочья вырван парус твой,
и море высохло, и ты
какой-то бледный и худой,
но тем не менее летишь,
пораспугав вокруг людей,
крича в сгустившуюся тишь:
карамба! тысяча чертей!
* * *
Удариться бы в истинную веру,
чтоб только что не слышать Божий глас,
незримым, но могущественным сферам
оставив труд заботиться о нас.
И больше не испытывать сомнений
на этом перекрученном пути,
сквозь бури, ураганы и кистени
спокойно и уверенно идти.
Одно тревожит: карцером, острогом
от местных правил за версту разит,
где я не человек, хранимый Богом,
а мелкий и опасный паразит.
И мне вовек запрещено всё это
и, плюс, вот это мне запрещено.
Взамен же нескончаемых запретов
дано лишь покаяние одно.
В чём каяться? Не в том ли, что случайно
нам жребий выпал очутиться здесь,
где, выживая, днями и ночами
мы вынуждены вон из кожи лезть.
А где-то очень высоко над нами
какой-то Бог, серьёзен и сердит,
не поддержав ни жестом, ни словами,
как вертухай над лагерем парит
и наблюдает, как там человеки,
судьбу и жребий выпавший кляня,
растрачивая силы до копейки,
блюдут суровый распорядок дня.
Я, может быть, чего не понимаю
и рассуждаю словно имбецил,
но всё же Бог не стал бы вертухаем
и даже раз прощенья б попросил.
* * *
Я благодарен Господу за то,
что в бар пускают даже не тверёзым,
и что ещё остались папиросы
в карманах задубевшего пальто.
Что бармен даже виду не подаст,
как будто угощает крепким чаем,
и сами мы почти не замечаем,
что всем плевать на каждого из нас.
Хоть стой на голове, хоть песни пой,
гори звездой, лежи в помойной яме –
плевать, простыми говоря словами,
как станем убиваться мы с тобой.
Но есть очарование своё
и в этом безразличии. К тому же,
никто из нас не будет обнаружен –
ни я, ни одиночество моё.
* * *
ну типо я такой короче
к машине ихней подхожу
к одной из этих как бы точек
купить короче анашу.
а там ну типо три барыги
сидят такие на понтах
у нас короче тока сиги
иди короче типо нах.
а я такой да ладно чё вы
мне дунуть на один затяг
и лавандос им нехеровый
в окно пихаю так и сяк.
они мне – слышь ты чё попутал?!
ты типо как бы чё бухой?!!
и тут один из этих пугал
заточку бац в хлебальник мой.
и я такой, раскинув руки,
как птица, сбитая с небес
внезапным выстрелом, в испуге
упал и будто бы исчез.
И замелькали вдруг обрывки
каких-то давних детских снов
безумным смертоносным вихрем,
всё повторяясь вновь и вновь.
А я валялся в луже красной,
и стон терзал мои уста:
Дай Бог, всё было не напрасно!
Дай Бог, всё было неспроста!