Дмитрий
Быков

* * *

…А между тем Благая весть – 
всегда в разгар триумфа ада, 
и это только так и есть, 
и только так всегда и надо! 
Когда, казалось, нам велят – 
а может, сами захотели, – 
спускаться глубже, глубже в ад 
по лестнице Страстной недели: 
все силы тьмы сошлись на смотр, 
стесняться некого – а чё там; 
бежал Фома, отрёкся Пётр, 
Иуда занят пересчётом, – 
но в мир бесцельного труда 
и опротивевшего блуда 
вступает чудо лишь тогда, 
когда уже никак без чуда, 
когда надежда ни одна 
не намекает нам, что живы, 
и перспектива есть одна – 
отказ от всякой перспективы. 
  
На всех углах твердят вопрос, 
осклабясь радостно, как звери: 
«Уроды, где же ваш Христос?» 
А наш Христос пока в пещере, 
в ночной тиши. От чуждых глаз 
Его скрывает плащаница. 
Он там, пока любой из нас 
не дрогнет и не усомнится 
(не усомнится только тот 
глядящий пристально и строго 
неколебимый идиот, 
что вообще не верит в Бога). 
  
Земля безвидна и пуста. 
Ни милосердия, ни смысла. 
На ней не может быть Христа, 
Его и не было, приснился. 
Сыскав сомнительный приют, 
не ожидая утешенья, 
сидят апостолы, и пьют, 
и выясняют отношенья: 
  
– Погибло всё. Одни мечты. 
Тут сеять – только тратить зёрна. 
– Предатель ты. – Подослан ты. 
– Он был неправ. – Неправ?! 
– Бесспорно. 
  
Он был неправ, а правы те. 
Не то, понятно и дитяти, 
Он вряд ли был бы на кресте, 
что Он и сам предвидел, кстати. 
Нас, дураков, попутал бес… 
Но тут приходит Магдалина 
и говорит: «Воскрес! Воскрес! 
Он говорил, я говорила!» 
И этот звонкий женский крик 
среди бессилия и злобы 
раздастся в тот последний миг, 
когда ещё чуть-чуть – и всё бы. 
  
Глядишь кругом – земля черна. 
Ещё потерпим – и привыкнем. 
И в воскресение зерна 
никто не верит, как Уитмен. 
Нас окружает только месть, 
и празднословье, и опаска, 
а если вдруг надежда есть – 
то это всё ещё не Пасха. 
Провал не так ещё глубок. 
Мы скатимся к осипшим песням 
о том, что не воскреснет Бог, 
а мы подавно не воскреснем. 
Он нас презрел, забыл, отверг, 
лишил и гнева, и заботы; 
сперва прошёл страстной четверг, 
потом безвременье субботы, 
– и лишь тогда ударит свет, 
его увижу в этот день я: 
не раньше, нет, не позже, нет, – 
в час отреченья и паденья. 
  
Когда не десять и не сто, 
а миллион поверит бреду; 
когда уже ничто, 
ничто не намекает на победу, – 
ударит свет и всё сожжет, 
и смерть отступится, оскалясь. 
Вот Пасха. Вот её сюжет. 
Христос воскрес. 
А вы боялись.