Новогодний сонет
Мой сын, когда закончишь труд дневной,
И сядешь у завалинки, закуришь,
И, прислонясь натруженной спиной
К стене, ты вспомнишь год что за одну лишь
Минуту пролетел, как век земной.
Ты дом свой вспомнишь. Вспомнив, затоскуешь,
Её ты вспомнишь, вспомнишь молодой,
И спичку, плоть обжёгшую, задуешь.
Меня не вспоминай. Мой долг иной:
Мне звука не присвоено судьбой,
В речах заздравных я – лишь запятая,
Я буквой не войду в их ладный строй,
Я сохраню молчанье запятой,
И счастья нового тебе не пожелаю.
Вологда
Марусе
Мне хотелось бы жить в городке за рекой,
В покосившемся доме с резьбой палисадной,
Со скрипучею дверью и печкой неладной,
От которой и пользы зимой никакой.
Я б нашёл печника, я б ему заплатил
От щедрот своих звонкой монетой и водкой,
Доски пола натёр бы мастикой и щёткой,
Я и петли бы смазал и окна помыл.
Я покрасил бы дом не жалеючи сил
Серым цветом седым в цвет осеннего неба,
Ставни сделал бы цвета пшеничного хлеба,
Я чернил бы достал и тебя пригласил.
Приезжай ко мне, я бы тебе написал,
В этот край, где движение времени встало,
Где церквей купола, где река обмельчала,
Где истории ход этот дом миновал.
Где на пристани бабы полощут бельё,
Где прогулочный катер по речке гуляет,
Где в заброшенном парке оркестр играет,
Где не делится мир на твоё и моё.
Из краёв своих южных ко мне приезжай,
Привози свой приплод и детишек ораву,
Не планируй и не отвечай мне, не надо,
И о часе приезда не предупреждай.
Мы пойдём погулять на досчатый причал,
Где русалки под волглыми брёвнами дремлют,
И ты хоть на секунду забудешь ту землю
Где конец всех концов и начало начал.
И мы печь разведём, заведём разговор
О разлуках и встречах что вмиг пролетели,
И о том как же быстро с тобой поседели,
Выпьем водки, закусим, и выйдем во двор.
Будет дождь. Я тебя обниму невзначай.
Ты закуришь небрежно, дым выпустишь к небу.
Приезжай ко мне, милая, где бы я не был,
Хоть единственный раз – до конца – приезжай.
Возвращение
Он в дом вошёл, сквозь мокрый сад пройдя.
Дверь проскрипела, тело пропуская,
Вокруг темно, лишь от окна косая
Лежала тень ночного фонаря.
Из крана капало. Он, дверь не притворя,
Пошёл наощупь, свет не зажигая.
Он знал здесь всё. Порог, буфет, плиту,
Два стула колченогих, батарею,
Диван, ещё два стула. Печь в углу
И патефон что крутится скорее
Чем следовало бы. И оттого
Вся музыка была как торжество
С цепи сорвавшейся свирели.
Тогда когда дом не был нелюдим
Тогда когда здесь музыка играла
Тогда когда здесь время замирало
Тогда когда здесь был он не один.
В углу кровать. Белела простыня.
Ещё тогда, при бегстве том поспешном,
Её забыли застелить. В дыму кромешном
Тех дней, когда такая беготня
Была что он, себя не узнавая,
Рубеж за рубежом врагу сдавая,
Всё отступал, её с собой маня.
Постель ещё хранила запах тел.
Не раздеваясь лёг. Лицом зарылся
В её подушку. Спал. И ему снился
Во времени ином иной предел,
Тот год, что за три года пролетел;
Он запахом её волос напился
И так проснулся. Плакать захотел.
И плакал он. И ветошь простыни
Вбирала горький прах что накопился
За всю ту жизнь что прожили они.
Потом он встал, молчать велел себе.
Дремала мышь на кухонном столе.
Он у стола сидел. Курил во тьме наощупь
И чувствовал как жизни нищей поступь
Ползёт как тень по треснувшей стене.
Тогда он свет зажёг, карман пощупал свой
И записал на притолоке двери
Стихов нескладный и поспешный строй
О том что смог доверить ей одной,
Что они сами высказать не смели:
Они пройдут, оставив за собой
След расставаний, временный постой
И навсегда остывшие постели.
DC
Ненаглядная,
Я опять приехал в тот город
Где ты когда-то жила.
Возможно, живешь по сю пору.
Произнесу банальность. Времена
Сместились. И в догонку –
Ешё одну. Сместилась и страна.
Что сказать. Я уже не молод.
Здравицы говорить без толку.
Надо сказать, справедливости ради,
Не стар ещё тоже.
Вполне вожак в своём стаде.
В целом – прекраснейшая пора,
Лишь изредка – словно морозом по коже –
Когда то, не вспомнить когда –
Мы были настолько похожи,
Руки держа внахлёст,
Что нам в спину поддатый прохожий
Что то похабное нёс,
Называя нас братом с сестрой.
Сейчас, становясь на постой
В заведении на котором звёзд
Будет более нежель в бреду генсека,
Въезжаю в номер, вручаю на чай,
Смотрю на себя в зеркало, задираю веко,
Расправляю плечи, будто бы невзначай.
Принимаю вид, сдуваю с плеча перхоть.
Потом бросаю свой будуар,
Еду куда нибудь, лишь бы ехать.
Сажусь на метро – краснaя веткa.
Схожу. Выхожу на тротуар.
У выхода негр – калека
Разудало дудит в clarinet.
Надо б мелочи дать, да нет.
Надо всё же сказать судьбе спасибо.
Хорошо что мы не случились вместе:
Что в итоге кончилось так красиво,
Было б обидно украсить тестем,
Тёщей, угрызеньями совести, ксивой.
И друг в друга глядясь, не верить что всё ещё живы.
Ты, конечно, умна. Умнее чем я ожидал.
Что б ни плёл бы я там про потухшие угольки,
Ты ни гу-гу. Сам с собой говорить устал.
Возраст, понимаешь ли, уже не к лицу, не с руки.
Надоело нести дребедень.
Такой март наступил, такой век, такой год, такой день.
Не пристало уже кобелём нарезать круги
На дистанции вытянутой руки.
Тротуар. Машин половодье. Выставка малых голландцев.
Форум. Имперский размах, мемориалы всех войн.
Где то визжат подростки, менты в обвесках обойм.
Кони, сирены, кортежи, тромбон. Где то начались танцы.
Голод. Кабак. Ничего не меняется. Время
Остановилось с две тысячи лет назад.
Прав был апостол Павел – пристальный взгляд
Различает иного коня, иную подпругу и стремя,
Но всё ту же фигуру в седле. Кажется, мы проглядели
Тот финал, и теперь мы не в мире а над,
Рифма просится – ад. Шарик крутится вхолостую.
Туи, пинии, стела. Подростки всё те же шумят.
Каково тебе здесь? В новорожденном городе этом,
Так потешно тянущим на себя истории одеяло,
Озвученном того старого негра кларнетом
У метро, тогда, помнишь? Ты долго рядом стояла,
Слушала, потом кинула квотер. Звяк.
Я ж сквозь толпу зевак прошел себе мимо.
Мелочи не было. Не помню вообще что было.
Я тебя в толпе не заметил.
Оно и прекрасно. Жажда неутолима,
Но как я же сам и отметил,
Мы же над миром а не в.
В горсти кожистый сжав нерв,
Иду себе дальше. За мною бредёт история.
Не наша, не чья-то, а так,
Дженерик, как здесь бы сказали. Голод. Витрина. Траттория.
У нас бы сказали – кабак.
В метро, по дороге домой – грохот, свист, дребезжание, вой.
Входят люди. Много людей. На тебя не похожи. Не твой
Тут типаж, я не знаю как ты здесь вписалась
В этот пейзаж, где и времени самая малость
Разместилась в пространстве поболее чем Колизей
Растянутой пленкой паучьих дрожащих сетей:
Цап – и нет тебя. Узелки, капля шёлка и клей –
Глядь поглядь – и двух строк от тебя не осталось.
Я сижу у окна, я смотрю на этих людей,
Я не думаю встретить тебя, много ли в этом толку.
Хорошо бы не встретить. Сам устал я от этих затей.
То что сойдёт с лапы волку, то кобелю – не смей.
И всё же, и всё же, эти люди немного светлей
Чем в широтах иных. Что ли радостнее. Веселей.
Наверное я виноват. Ведь мы же с тобой так похожи.
Как брат на сестру. Так плебеи о нас говорят.
Сон
Мне снятся белые стихи,
Мне снится смысл, но не рифма,
Несовершённые грехи
И непропетая молитва.
Предел мне снится, но не срок,
Мне снится путь, но не прощанье,
Мне снится дом, но не порог,
И встреча, но без ожиданья.
Мне ясен будущего ход,
Я видел прошлого могилы,
Я знаю что произойдёт,
Но я не помню то, что было.
Мне сон предъявит вновь и вновь,
Несказанному слову вторя,
Непережитую любовь
И неслучившееся горе.
Молитвослов
Так вдвоём и канем в ночь –
Одноколыбельники
М. Цветаева
I.
В моём молитвослове с каждым годом
Всё прирастает список о живых
Людьми, чьи имена уже не помню.
Чьи лики, став молитвенным изводом,
Так неподобны стали лицам их,
Что, встретив их, я их едва ль узнаю.
Чьи спины скрыла синева густая
И шаг их тишина туманом кроет,
И от кого годами нет известий.
Чьи голоса застыли неуместно
В плетении слов нездешнего покроя,
Людьми, которых дружбой не неволю,
И писем уж давно от них не жду.
Чьи образы без слов напоминанья
Уж не предстанут памяти моей,
О ком и память стала лишь как отзвук
Моих глухих, давно забытых дней
И моего истёртого преданья.
О ком и сны мне их самих милей,
О ком молва не донесёт приметы,
О ком друзья не донесут молвы,
Не знаю где они теперь – все там же ль, нет ли.
Не знаю даже живы ли они.
II.
В моем молитвослове год от года
Имён умерших длится поминанье,
И имена их – словно корни детства.
Что проросли через веков породу
И напитали память и сознанье,
И, жилы заплетая, стали мною.
И моя память им рукой скупою
Несёт оброк просфорочного хлеба
И в тишине ночной поёт молитвы.
О, если голосу живых внимать могли б вы!
О, память моя! Нищая, слепая,
Страницы твои ломкие листая,
Дай мне их рассмотреть – твоих нетленных.
Я из последних кто ещё их помнит,
Кто молится о них, давно забытых,
Когда ж иссякнет наконец моя молитва
И станет некому о них замолвить слово –
Они исчезнут в сонме безымянных.
Мой скорбный список полон именами
Людей, которых помню молодыми,
Людьми, кого не видев никогда,
Я знаю лучше чем иных живущих,
И помню их моложе чем я сам
Сейчас есть – я, когда перебираю
Их имена – их, так давно умерших.
III.
Я почтальон. Мой адресатов список
Растёт от года к году все длиннее,
И все размашистей лежат мои маршруты.
Всё дальше тот, что был когда-то близок,
Всё ближе даты. Память все верней
О неоплаканных, непрожитых утратах.
Так вот предназначенье моих дней –
Всё отнимать от вечности короткой
И жить в долгу у памяти скупой.
Мотив является. Стучится на постой.
Зачем явился? Песня твоя спета,
Как колыбельная – проста и неодета,
И не придумаю кому её отдать.
Кому вручить сокровище такое?
Мой список полнится умершими людьми,
В любом оконце слышится мне пенье,
И в каждом доме горницы светлы,
И хочется, уставши от ходьбы,
Чужим рукам отдать письмо чужое.
Письмо от мертвых в области живых
Вложить, заставив петь их поневоле
Мотив, что пели девочке чужой,
В руках вертя веретено чужое,
В чужих посёлках, в городах чужих.
IV.
Я рифмоплёт, стихач, певун, хвастец, бродяга,
Болтун и выдумщик – я сам их сочиняю –
Живых и мёртвых, и себя в придачу.
Я рад молчать бы, но однажды начав
Дыханье тратить и марать бумагу,
Лечу как с горки – не остановиться.
Моё лицо их отразило лица,
Гортань моя лелеет их слова,
И потому слова мои правдивы.
Неспелых лет заложник пожилой,
Эквилибрист руля, седла и рамы,
Сум перемётных, перелётных писем,
Имён и адресов именователь.
Я костюмер, я меряю костюмы,
С плеча чужого бархатный кафтан
На плечи свои смело примеряю,
И платье дивное крою своим живым:
Строчу машинкой, ниткою примерно
Свою судьбу с чужой соединяю.
Я свой мотив кладу на чьи-то струны,
Свои слова отдав губам чужим,
Немею я. Глуха моя строфа, глух голос мой.
Размер строфы неровен, душою слепну я.
И всё же сочиняю за мёртвых текст
Не сказанный, но выдуманный, ибо
Кто смог за них его бы сочинить?
Мне на покой за выслугою лет
Уже пора. Сума все тяжелее.
Лет – сорок сороков и век недолог.
Скрипит натужно мой велосипед
От взгорка в дол, и следующий взгорок
Уже не одолеет.
V.
Я – плакальщик. Оплакивать ушедших –
Судьбы моей досадная привычка.
Досаднее – оплакивать живых.
Я каждой колыбельной соучастник,
И в каждом марше главный запевала,
И громче всех тяну заупокой.
Я больше всех не верю в расставанья,
Но чем короче путь передо мною,
Тем искренней рыдаю, расставаясь.
Такая мне профессия досталась –
Встречать умерших, провожать живых,
Голубить этих, отгонять иных,
Несказанное для повествованье.
Должно быть вот судьбы моей призванье:
Их смерть и жизнь одной строкой связать
И скопом одному доверить слову.
Своей судьбой найти им оправданье
И голосом своим их жизнь взыскать.
Что жизнь моя? Лишь детства отпечаток:
Немного серебра, бумага, клей…
Я не фотограф, нет, лишь отпечаток
В долг взятых и не мной прожитых дней.
Но – чу! Живые праздничное платье
Для группового снимка одевают,
Уже готова камера-обскура,
Свет, магний, карандаш, стекло и свечи,
И мёртвые мне двери отворяют,
И, радостно, раскрыв свои объятья,
Выходят мне навстречу.
Собираясь
Вам в путь пора – не тратьте сил
На сбор вещей, былого хлама,
Не вместит брюхо чемодана
Всего что видел и прожил.
Езжайте попросту, а там
Обзаведётесь новой жизнью,
Чужбина станет вам отчизной;
Смешна привязанность к вещам.
Не сокрушайтесь ни о чём
Ведь жизнь не стоит сожаленья,
И скоро станет днём рожденья
Что было расставанья днём.
Прощанья – блажь. Бегите прочь
Перонных тягостных объятий.
Во вред стремление некстати
Напрасной слабости помочь.
Не оборачивайтесь, нет!
Ушедшее неповторимо,
И не смотрите на любимых
Как смотрят уходящим вслед.
Забвенье – всё. Всему свой срок.
Вы забывайте – вас забудут
И поминать уже не будут
Когда, ступая за порог,
С судьбой играя в кошки – мышки,
Тайком зажмурите глаза,
Чтобы прощальная слеза
Не пересохла не родившись.
Гость
Нюше
Ах, какой постучался ко мне нынче гость!
Сероглаз и надменен, изящен до боли,
И застыл, как луч солнца в оконном проёме
Просквозив мою комнату светом насквозь.
И ладонь протянул, и мне выйти пришлось
В его детские сны, и, малюткой влекомый,
Я ступил за порог несчастливого дома,
Где мне взрослые сны увидать довелось.
И мы шли по полям, и набрали лукошко
Дивных ягод, грибов, чебреца и морошки,
И топили на пальцах смолы липкий воск.
А мой гость то летел, то вставал вдруг сторожко,
И смеялся всерьёз, и рыдал понарошку,
И во тьму моих снов пробужденье рвалось.
Ангел – 2
Ангел мой – прозрачность белой кожи
Взгляд насторожённый, сжатый рот.
Неприрученный зверёныш осторожный:
Руки – в боки, крылышки ‒ вразлёт.
Шаг – сорвётся. Тяжелеет память
Будущей звенящей пустотой.
Не предостеречь и не направить...
Бледный лоб. Ресницы. Ангел мой.
Новый год
Вадиму Золотарёву – с любовью
Волшебство вечнозелёной хвои,
Чуда ежегодного обряд.
Деревце моё полубольное,
Наряжу в последний путь тебя.
Наклонись. Вот ангел на макушку.
Ждал весь год на пыльном чердаке.
И дождался. Мишура, игрушки,
Нежность детских пальцев на просвет.
Не колись. Вот, видишь, воск медовый
Шарик нам закапал в прошлый год.
Между той свечой и этой, новой,
Что случилось? Что произойдёт?
Где порвётся круг привычной связи?
В хороводе рук, в чужом лице –
От чего ущерба ждать обязан?
Каверза какая в темноте?
Стол обилен. Вина и закуски
Ждут вниманья сказочных гостей.
Как прекрасен этот миг, как грустен –
Перед новым прошлым – светотень.
Тени мечутся по стенам в полумраке,
Свет свечей дробится в мишуре.
В этот час меж волком и собакой
Как я рад что ты пришла ко мне!
Привела с собой гостей ораву,
Шумных, невоспитанных, хмельных...
Милые, входите! Я так рад вам!
Так заждался год детей своих!
И уже почти иссяк в разлуке.
Сдвинемся тесней – плечо к плечу.
Обними меня. Сожмём покрепче руки.
Время есть ещё. Копеечки. Чуть-чуть.
Насыщенье дремлет в ожиданье,
Расставаньем брезжит новый год
Новый день звучит свистком сигнальным
Не наобнимаемся, не до...
Апрелевка
А. Л.
Где это, что это
Было ли не было ль
Яблони золото
Светится над горой
Быль это, сказка ли
Дорога по полю
Ночью с опаскою
По грязи топаю.
Звёзды над пустырём
Мерзнет парная речь
Одна защита днём –
Орионов меч
Станции бит асфальт
Через мост – бег людей
Вот провода звенят
Разлей.
Ночью шаги скрипят
Тихо – соседи спят
Свет лишь в окне одном –
Там – мой дом.
Веранда вымерзла
Собака вылизала
В кухне тепло
Стук – в окно
Значит – открой
Я пришел – домой
На полу – белый след
Лет – нет.
Круглый год зима
Осень да весна
Вода в подполе
Трубы лопнули
За окном – мороз
Снег крыльцо занёс
У собаки вода
С коркой льда.
А у нас невзначай
Со слоном чай
И вареный минтай –
Налетай.
А у нас целый день –
Дребедень
Час туда – час сюда
Суета
Электрички промозглый вагон
Гром
И не веришь днём –
Где-то ждёт дом
В нем тепло
В нем окно
Из окна свет –
На снег.
За окном – ты
Хлопоты, мечты
И в плите газ
Чай – сейчас.
И тихо так
С крыши капает
И мы вдвоем
И наш дом.
Ложимся спать –
Кто греет кровать?
С визгом туда –
Холоднее льда
Жарче огня
Постой
Там – за стеной
Мышья возня
Опять
Съели крупу
Как прогнать
Серую эту толпу?
Кошку б нам завести
Рыжую
Перестали скрести
Обиженно
Кажется вроде бы
Оставили наши шкафы.
А, может, уже всё съели
Да Бог с ними, в самом деле,
В лесу-то как хорошо
Пахнет прелой листвой и ещё
Свечой, что на дороге кто-то
Поставил в Пасхальную ночь.
Мы шли в темноте – за поворотом
Вдруг огонька маячок.
Прямо посередине дороги –
Такой тёплый, родной свет.
И лес был пронизан – Богом.
Тому уже много лет,
А свечка горит, и лес ей вторит
И тянется к небу
То по осени охрой,
То зеленью лета
То зимой
Черным фитилём.
И мы с тобой
По нему идем
За руки
Каблуки
Стоптались на глиняных перекресткаx
Через забор две руки
Ветки хлёстки
Сирени набрали охапку
На стол – в стеклянную банку.
Давай посидим
Поговорим
О доме
О нас
Нас трое
В последний
Раз
В весенний
Медленней
Дня
Час.
© Дмитрий Казьмин, 2017–2018.
© 45-я параллель, 2018.