* * *
Умирает солнце над той травой
где ходил подстреленный, но живой
безымянный егерь с большим стволом
прорываясь к родине напролом.
Без особой пользы и без вреда
испарится молодость, как вода:
на кронштадский лёд побросают нас,
не дадут окончить десятый класс.
Безыскусный рай, Туруханский край:
кого хочешь, солнышко, выбирай
и ломай об угол, чтоб кровь и крик,
чтоб про сон забыл и к войне привык.
Это жгут иконы в простом костре,
это города тёплого артобстрел:
обмани патруль, проберись в подвал.
Вас таких осталось, от силы, два.
Раскалённый ветер, кислотный дождь.
Со свинцом в спине умирает вождь
и несутся новости в проводах
и на складах – золото и руда.
* * *
Не надо писать мне своих одиноких писем,
О том, что глинтвейн уже не такой, как прежде.
Расскажи-ка лучше о тех, кто как я, зависим
От хороших компьютерных игр и теплой одежды.
Все, с кем смотрели мы триллеры и закаты,
Разошлись по земле, за спиной оставив руины:
Кто-то попал в коллегию адвокатов,
А кто-то завис в Краснодаре на героине.
Я связан возрастом, пойман работой в сети,
Замучен зимой, диетами и делами.
Ты ещё в школе? Уже в университете?
За кого ты в итоге вышла и родила ли?
Призрак с большими глазами, с роскошной грудью.
Суккуб неизбежный в трепетной блузке из « Mexx’a ».
Тебя превозносят арт-критики, любят судьи,
Президенты концернов тебе покупают кексы.
Я пробираюсь на новый уровень света,
Я тривиальности говорить обожаю.
Мне тепло потому, что ты существуешь где-то:
Высокомерная, нежная и чужая.
О том, что глинтвейн уже не такой, как прежде.
Расскажи-ка лучше о тех, кто как я, зависим
От хороших компьютерных игр и теплой одежды.
Все, с кем смотрели мы триллеры и закаты,
Разошлись по земле, за спиной оставив руины:
Кто-то попал в коллегию адвокатов,
А кто-то завис в Краснодаре на героине.
Я связан возрастом, пойман работой в сети,
Замучен зимой, диетами и делами.
Ты ещё в школе? Уже в университете?
За кого ты в итоге вышла и родила ли?
Призрак с большими глазами, с роскошной грудью.
Суккуб неизбежный в трепетной блузке из « Mexx’a ».
Тебя превозносят арт-критики, любят судьи,
Президенты концернов тебе покупают кексы.
Я пробираюсь на новый уровень света,
Я тривиальности говорить обожаю.
Мне тепло потому, что ты существуешь где-то:
Высокомерная, нежная и чужая.
* * *
Я и сам хорош, не кормил коней
И по дому маме не помогал.
И мирской покой недоступен мне –
Слишком скучно лгал и людей ругал.
Очищенья свет не придет извне
Утихает ветер в моей степи.
Я стою по горло в густом говне,
Я по доброй воле туда вступил.
В несекретной капсуле сладкий яд.
Кулаком сержанта подбита бровь.
Вот опять окно, там опять не спят,
У людей тепло, у людей любовь.
Подари мне карту своих краёв,
Чтоб я знал, где выход, а где родник.
И запомни этот микрорайон –
В нём наш общий друг головой поник.
Я его ошибок не повторю.
Лабиринты злые легко пройду,
Полоумных стражников обхитрю
И добуду детям своим еду.
Но стоят кресты во главе угла.
А в конце тоннеля сплошная тьма.
В переулках жизни метель и мгла,
Так нежданно тут завелась зима.
Замерзает радости водоём.
Сигарету не у кого спросить.
И горит клеймо на плече моём.
Мне теперь до смерти его носить.
* * *
Так надоело это домино:
удары по столу, потоки мата.
Вот женщина стоит, глядит в окно,
мы перед нею сильно виноваты.
А вот наш хлеб с горчицей и слезой,
который вырываем друг у друга.
Мы насладимся летнею грозой,
когда сойдём с наскучившего круга.
удары по столу, потоки мата.
Вот женщина стоит, глядит в окно,
мы перед нею сильно виноваты.
А вот наш хлеб с горчицей и слезой,
который вырываем друг у друга.
Мы насладимся летнею грозой,
когда сойдём с наскучившего круга.
* * *
У тебя колготки и грозный хлыст,
А у меня баскетбольный рост.
Мы никогда не пойдем на свист
И никому не наступим на хвост.
Приятно сидеть, когда есть «Ахмад»,
Немного джема и белый хлеб.
От дыма сожженых врагами хат
Я за три года совсем ослеп.
Февраль разошёлся, и мы вдвоём.
В пыльный стакан кипятка подлей.
Я – толкотня на перроне твоём,
Пьяная жертва твоих патрулей.
Видела птицу в густой ночи?
Знаешь, как злится на нас фараон?
Но вряд ли он сможет нас разлучить,
Мы неуязвимы со всех сторон.
* * *
еже писах писах
холодно дедушке в небесах
кружиться в нарядном гробу
среди облаков
вроде вчера ещё вместе варили компот
на даче далёкой и август вокруг играл
яблоки были красные детство было в руках
типа как та синица из поговорки
так я курю и смотрю
на голубей клюющих своё пшено
все мы в конечном счёте сойдёмся в одно
и ни один голкипер не защитит
ни один лейтенант не поможет
диктофоны беседы задачи и прочий трэш
никаких тебе познавательных радиопередач
и веселых энциклопедий
вот какой ранний вечер в саду моём
вот какие рекламы везде висят
а я очень люблю тебя твоё золото твои статьи
у меня нет друзей и об этом никто никогда не узнает
* * *
я придумаю радугу, радугу для тебя
утром повешу её над районом, полным рябин,
в котором гуляют мамы с колясками, толпы бритых ребят
пусть от резкого света у них в глазах зарябит.
я придумаю радугу, я сконструирую сон,
где робкая и покорная будешь участвовать ты,
петь разномастные арии с новой весной в унисон,
прятаться в шифоньер от торжествующей темноты.
верёвка и мыло, игра не в своё лото.
я неуместен, как диснейленд на войне.
по телу в десятый раз идёт озверевший ток.
всё по моей вине, по моей вине, по моей вине
Хиллари
Знаешь, Хиллари, я бы тебе рассказал,
Как трагичен бывает в ночи Казанский вокзал,
Как в ушах проводниц нарастает сумбурный гул,
Когда отправляется поезд на Барнаул.
Помнишь ли, Хиллари, местных таксистов смех,
Мальчиков у магазина, тяжёлый снег
В городе, где дворняги живут в метро,
Врёт календарь и ОМОН защищает трон.
Птицы летают, простые как дважды два.
Всё кончено, милая, эта страна мертва:
Женщины тянут лямку, мужчины – хилые.
Так-то, Хиллари.
Снимем дублёнки и сядем за дальний стол.
Нам в эту пятницу не с кем треснуть по сто.
Друзья предпочли Михалкова или бильярд.
Поздно темнеет, странный какой-то март.
Слушай, а ты же выросла в этих дворах,
Мимо клумбы большой проносилась на всех парах,
Целовалась на лавке, ходила за молоком,
За трансформаторной будкой курила тайком.
Кто прекратит карнавал одноликих дней?
Что же стряслось с пластмассовой куклой твоей?
И почему у дворника на углу
Под ногами мусор вдруг превратился в золу?
Как трагичен бывает в ночи Казанский вокзал,
Как в ушах проводниц нарастает сумбурный гул,
Когда отправляется поезд на Барнаул.
Помнишь ли, Хиллари, местных таксистов смех,
Мальчиков у магазина, тяжёлый снег
В городе, где дворняги живут в метро,
Врёт календарь и ОМОН защищает трон.
Птицы летают, простые как дважды два.
Всё кончено, милая, эта страна мертва:
Женщины тянут лямку, мужчины – хилые.
Так-то, Хиллари.
Снимем дублёнки и сядем за дальний стол.
Нам в эту пятницу не с кем треснуть по сто.
Друзья предпочли Михалкова или бильярд.
Поздно темнеет, странный какой-то март.
Слушай, а ты же выросла в этих дворах,
Мимо клумбы большой проносилась на всех парах,
Целовалась на лавке, ходила за молоком,
За трансформаторной будкой курила тайком.
Кто прекратит карнавал одноликих дней?
Что же стряслось с пластмассовой куклой твоей?
И почему у дворника на углу
Под ногами мусор вдруг превратился в золу?
* * *
Что касается Бога, то он везде:
В полупрочном ласточкином гнезде,
Типовых отраженьях витрин и луж –
Старомоден, всеведущ и неуклюж.
Что касается смерти – она есть яд.
Одинаково любит воров, крестьян
И хозяев ихних в больших авто,
И врачей, и бабушек, и ментов.
Будь хорошей дочкой, помой окно.
Мы с тобой сегодня пойдём в кино,
Нам покажут праздник в тылу врага,
Над селом закаты и ночь в стогах.
Как прекрасны песни чужих небес!
Я надеюсь, мы обойдёмся без
Громких слов, красивых трескучих фраз –
Смерть и Бог, родная, волнуют нас.
* * *
колоссальные неточности в расчётах
недомолвки пересуды перестрелки
я с возлюбленной ночую по нечётным
а в другие дни хожу смешной и мелкий
раздражают всевозможные советы
напрягают плохо вымытые чашки
для неё пишу я умные сонеты
и лелею уголовные замашки
для неё во тьме играет мандолина
и расходятся круги по тихой глади
день становится лирическим и длинным
если вдруг она придёт меня погладить
это проблески волнующего света
это звук претенциозного гобоя
ты не бойся исчезающего лета
я с тобою я с тобою я с тобою
Метеопат
небо уже победило в его душе
окончательно неумолимо бесповоротно
сначала он просто не выходил на улицу если снег
потом начал пить по утрам пустырник
а дальше птицы запели арии ломких ветвей
абоненты сделались временно недоступны
и теперь если снег – у него несварение сердца
и теперь если снег – у него вообще всё херово
так вот нестойкая психика ограничивает нашу свободу
так супермаркеты становятся нам враждебны
пакеты с едой недобро косятся в спину
это небо небо
оно побеждает побеждает
* * *
Я был владельцем одной блатхаты.
Ко мне ходили ребята в сером.
Они любили гонять пархатых,
От их оружия пахло серой.
А с ними дамы в дурацкой коже
И часто с выбитыми зубами.
Певец хрипастую ересь множил,
Хоть иногда и бывал забавен.
А с ними песни чужих вокзалов,
Куски бессмысленных разговоров.
В спортивных сумках остатки сала.
Расправой скорой грозили ссоры.
И жизнь моя поднималась лихо
К железным крышам и светлым окнам.
И был я грубым, и был я тихим,
И шёл под дождь, не боясь промокнуть.
В пустом Рубцовске случалось лето.
Брели солдаты на электричку,
Звучали дерзкие кастаньеты,
А письма милым вручались лично.
Я был обычным владельцем рая,
Певцом далёких заросших парков.
Фрагменты прошлого догорают
В костре планиды, большом и жарком.
И пусть один из нас умер быстро,
Ну а другой просочился в мэры.
Не будь убогим, не будь корыстным.
Останься там, где не пахнет серой.
Играет в небе моя тальянка,
Несут пельмени из магазина.
Мы в рай далёкий войдём на танках,
Наполнив яблоками корзины.
Сестрёнка Вера
1.
Гримёрная. Светло. Сестрёнка Вера
В компании духов и револьвера
Зубрит слова, осваивает роль –
Фрагменты своего декамерона,
Где даже гений Джеймса Кэмерона
Не сгладит несговорчивую боль.
Звенит в ушах ночная ариэтка.
Сестрёнка Вера, словно статуэтка,
Материал, обласканный резцом.
На выходе её не поджидает
Любовник рослый с пластикой джедая,
Держащийся на пьянках молодцом.
Подлодка ночи входит в свой фарватер.
Глаголят сверху нам, что мир театр –
Мы тихо тявкнем, что скорее цирк.
Угрюмый лейтенант на радиальной,
Тоска в груди по жизни идеальной,
На ужин булка и голландский сыр.
Сестрёнка Вера – тонкая холера,
Нежнее хризантемы и эклера,
Прекраснее Шагала и Моне.
Она есть первый пункт в небесном списке,
И это греет душу, будто виски,
Как сотня баксов в чёрном портмоне.
На площадях гуляет непогода.
Я не могу совпасть с моим народом,
Я только слышу ритм планеты всей:
Смешные гимны скважин, шум каналов,
Шахтёров, негров, милых маргиналов,
Стоящих на нейтральной полосе.
Актёрствуя, юродствуя, кривляясь,
Стишками, прозой, прочей дурью маясь,
Надеемся найти себе покой.
Но, будучи роднёй цветам и лисам,
Сестрёнка Вера, ангел и актриса,
Смахнёт нас со стола своей рукой.
2.
Мы не читаем Милана Кундеру, пьём виски без всякой меры.
Видимо, наш с тобой внутренний мир не шибко богат и тонок.
Давай хоть в субботу посмотрим кино, где снималась сестрёнка Вера –
Потому-то оно победило в прокате до завершения съёмок.
Сюжет его прост, как крыло махаона, как горная речка в мае –
Один террорист влюбился в учительницу домоводства
И под влияньем любви к этой даме (её как раз Вера играет)
Стал образцом хозяйственности, мужества и благородства.
Как обычно, добро запинало зло и повсюду любовь до гроба.
Снобы нам говорят, что в фильме всё сложнее и тоньше,
А мы-то никак не можем смириться с тем, что мы просто амёбы,
Каждый из нас от рождения мнил себя Чем-то Большим.
Исправно ходим друг к другу в гости, спокойно сидим на месте.
Пользуемся гарнитурой «Samsung» и даже банковской картой.
Но от мысли покончить со всем давно не спасает нательный крестик.
Не волнуют нас новые гаджеты, не сладок нам воздух марта.
И сестрёнка Вера для нас – лиловая весть из иного мира,
Глоток волшебной воды и весёлый хвост вожделенной кометы.
Над ней кропотливо трудились не столяры, а ювелиры,
Она – огранённый крепкий алмаз, и мы её любим за это.
© Дмитрий Мухачёв, 2008–2010.
© 45-я параллель, 2010.