Венок сонетов
1
Имён, оставленных в воспоминанье нам,
не надо повторять, как заклинанье.
Всего милей забвенье и незнанье,
к каким они сегодня льнут рукам.
С кем делят ночь. Кому в продажу день
свой отдают – случайный и никчёмный.
По коридорам бесконечно чёрным
куда бредут. Чью окликают тень.
Какие отвержения и муки
ещё тревожат их. Каких судеб
они вкушают лёгкий горький хлеб.
В какой тональности – пропел и стих –
среди мгновений страшных и немых
забыты очертания и звуки.
2
Забыты очертания и звуки.
От слов в гортани горьковатый вкус.
Терпи, не поддавайся на искус
прощания – прощения разлуки.
Ты больше ангелов и Самого
любил изгибы эти и изломы.
Ещё привычный дымный запах дома –
приют обетованья твоего.
Но голоса угасли в темноте.
И стали мы, как прежние, как те,
мятущиеся в бесконечном круге:
Измена, грех, обман или вина.
Любимых выкликая имена,
мы в пустоту протягиваем руки.
3
Мы в пустоту протягиваем руки.
Молчаньем отвечает нам она.
Чужой пейзаж из ближнего окна.
И голос ожиданья в каждом стуке.
В себе несём свою разлуку мы.
Настойчивая вера в расставанье –
она, как свет, среди грядущей тьмы –
сильнее дома, пламенней призванья.
Но, льном повит и в третий день разбужен,
наш пленный дух чурается жемчужин.
И груз страданья всё тяжеле нам.
А камень немоты – серей и ближе.
Мы в плаванье (а он, как сон, недвижим),
и отпускаем души по водам.
4
И отпускаем души по водам.
Они плывут в незримую отчизну.
А мы на берегу справляем тризну:
за каждого и каждому воздам.
По вере или, может, по неверью,
но мы стоим перед закрытой дверью
в обитель Бога, Дьявола, Отца?
Нам всё равно не разглядеть лица.
Но некогда гонимое признанье
ещё живёт во мне и строит ад:
насквозь пройдя земные расстоянья,
ты времени не повернёшь назад.
Река моя – немое заклинанье, –
цветных фонариков нестройный ряд.
5
Цветных фонариков нестройный ряд
губительно и сладко осязаем,
звон колокольный, эолийский лад,
душ нерождённых золотая завязь.
Не выразить, как блещущий поток
в своём томительном движенье
не знает ни побед, ни поражений,
не ведает сомнений и тревог.
И полнота застывшая его,
вмещая всё, не держит ничего.
Глубокий сон расходится кругами.
Он протекает мимо – хочешь пей!
Источник колебаний и зыбей
струится по реке и гонит пламя.
6
Струится по реке и гонит пламя
в долину Леты. Сон и забытьё –
два тёплых дуновения её.
Сухих ветров развёрнутое знамя
не властно здесь. Как влажный поцелуй,
река ложится на лицо пустыни.
Все раны памяти и жар скорбей остынут
в прохладном забытье летейских струй.
Нездешним нам, кто не давал обеты
(земному на земле предъявят счёт),
кто, как река беспечная течёт
бесформенно, безбрежно в русло Леты,
даруй, Господь, приют – пустынный сад!
Но время возвращает нас назад.
7
Но время возвращает нас назад.
Когда не знаю – ты сюда вернёшься!
И, как Орфей, за Эвридикой в ад
спустившись, к милой тени обернёшься.
На полдороги между «да» и «нет»
(чернильна темнота и ярок свет)
безвременьем застигнутый в полёте,
звук арфы вырывался из тенет.
Но музыка на неизбывной ноте
запнулась. И Орфея голос стих.
И только отзвук капель дождевых
и шёпот трав, и ветра бормотанье
ещё смущают тихий сон живых:
мы падаем в него, как в воду камень.
8
Мы падаем в него, как в воду камень,
на глубину, где илистое дно.
У каждого из нас своё руно,
свой берег, отвоёванный веками.
Моя Итака, ты всегда со мной,
мой берег, уходящий за спиной,
маяк, сзывающий в полночный час
бродяг, поэтов, словом, тех из нас,
кто, дом покинув, вырвался из пут,
кого пространства полые зовут,
и нега звёзд, и страстное желанье
сжигать мосты и забывать названья,
но помнить ощущенья: запах, цвет
сквозь толщу снов и вязкий сумрак бед.
9
Сквозь толщу снов и вязкий сумрак бед
горит огонь – мерцающее пламя.
И если ты не властен над годами,
то времени в тебя впечатан след.
Тот оттиск (там – морщинистая кожа,
а здесь – кровь сердца запеклась рубцом)
не оттереть, ведь не был ты скопцом,
не резал чувств двуостротою ножниц.
Стара та пытка – лёд, потом огонь.
И ты кричал: не тронь меня, не тронь!
Но музыка! – её не проведёшь!
Сродни любви, она, как острый нож,
и шаг её в огне земных примет
всего сильней среди прошедших лет.
10
Всего сильней среди прошедших лет
ряд мелочей, где в частностях, деталях
размытый образ, исчезая, тает,
оставив на стекле дыханья след.
Жизнь, как игра, сужается до блица
и жалится прикосновеньем нот.
И резкий звук, поднявшись до высот,
отчаянно и бесконечно длится.
Нагое «А!» паденья в пустоту,
когда давно не чувствуешь опоры.
Крик, словно пот, сочится через поры,
а звёзды ускользают в черноту.
И этот, уходящий в ночь, поток
хранит душа, распята между строк.
11
Хранит душа, распята между строк,
ребячески наивные проказы.
И суть её невидима для глаза.
Но родниковой флейты голосок,
волшебной флейты нежное журчанье
ещё звучит – две-три забытых ноты.
И тихо спрашивает: где ты, кто ты,
потерянный во тьме, чужой, случайный,
прохожий в этом мире, просто встречный?
Что ты несёшь в своей суме заплечной?
Какие ты себе назначил сроки?
Во что ты веришь? Что хранишь, милуешь?
Вот дни твои (и ты их не минуешь!),
спасённые от мутной поволоки.
12
Спасённые от мутной поволоки,
как пчёлы, золотые дни гудят.
И, кажется, мы слышали стократ
подземный гул – рек времени потоки.
Но словно рыбка плещется, дрожит,
бочком серебряным блестит, хвостом играет,
нас время трогает, нас время обнимает
и мимо, быстротечное, бежит.
И в вечность опоздав на полчаса,
мы узнаём земные голоса,
свет солнца, отражённого в протоке,
напев волшебный родниковой флейты –
лелеемые в нежных водах Леты
и ревностно хранимые истоки.
13
И ревностно хранимые истоки,
и лунный колокол – замшелых пятен след.
Я помню Вас, люблю Вас столько лет
в безвременье – от века и до срока.
Но старость – это сны о небольшом,
в которых узнаю не без причины
все признаки и призраки кончины,
звучанье капель, словно дождь прошёл,
и пахнет мокрой зеленью из сада.
И кроме вдоха ничего не надо.
А выдохну и разомкну тот круг
с наклоном лиц, изгибом милых рук.
И попрошу – пусть мне оставит Бог
травинку, детский лепет, лепесток.
14
Травинку, детский лепет, лепесток
любить. И сохранять имён звучанье.
Вот серп луны у ветра за плечами
показывает мраморный свой бок.
Щербатая улыбка темноты,
где звёзды лаковы и белозубы,
туч грозовых медвежий угол грубый,
мир, шепчущий мне: ты ли это, ты
идешь ко мне, крестом раскинув руки
через поля, пространства и разлуки.
Обняв чужие дни, ты станешь сам
бежать тоски по новым небесам,
оберегая тающие звуки
имён, оставленных в воспоминанье нам.
15
Имён, оставленных в воспоминанье нам,
забыты очертания и звуки.
Мы в пустоту протягиваем руки.
И отпускаем души по водам.
Цветных фонариков нестройный ряд
струится по реке и гонит пламя.
Но время возвращает нас назад.
Мы падаем в него, как в воду камень.
Сквозь толщу снов и вязкий сумрак бед
всего сильней среди прошедших лет
хранит душа, распята между строк,
спасённые от мутной поволоки
и ревностно хранимые истоки:
травинку, детский лепет, лепесток.
________
* Poste restante - До востребования (франц.)
© Екатерина Гонзалес-Гальего, 2022.
© 45-я параллель, 2022.