Екатерина Симонова

Екатерина Симонова

Четвёртое измерение № 5 (245) от 11 февраля 2013 года

Последний корабль

 

* * *

 

Над Петропавловскою крепостью – дымок,

Пришедший полдень разрывает воздух,

И каждый, кто решил, что одинок,

Услышав выстрел, разрешает отдых

 

Тоске, овеян пылью золотой

Дня, вечного, пока есть дым и камень,

Пока Нева вздыхает за спиной,

Пока горит, путь указуя, пламень

 

В твоём ручном и дивном фонаре,

И ты стоишь с ним на моём пороге,

Пока земля согрета в янтаре

Его дыхания, не взятого тревогой,

 

А полного надежды и любви.

Но бабочки хрустят вокруг крылами,

Как смерть. Ты просыпаешься в крови.

Забвения и плачешь именами.

 

* * *

 

уходишь на дно, не успев допеть,

пузырями надутые рукава,

больше тебе не ждать, терпеть,

перестилать кровать,

 

больше не нужно во тьме освещать окно

бледной свечою – треснувшее стекло –

жадная память твоя – густое вино,

раздавленный виноград.

 

нежность моя, это уже не ты,

тёмные занавеси колеблются на ветру.

время сотрёт не тебя – только твои черты,

как ласточку на лету.

 

* * *

 

Ты умираешь, точнее, просто перестаёшь звать 

Акробаток, спускающихся вниз на атласных шнурах, 

Беленьких девочек в газовых платьях сна,      

Разбивающих ананасные кольца льда.

 

Они висят над тобой, раскачиваются, дрожат,

Хрустальные шарики небесных люстр,

Они улыбаются, глядят без чувств,

И невидимые зрители вместе с тобой в темноте глядят

 

На эти балетные туфельки с вощёным носком,

Юбки, крутящиеся, как серсо,

Круглые рты – нежные буквы «о»,

Растягивающие твою жизнь, как аккордеон,

 

Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, имена легче, чем беличий мех,

И ты замираешь, прислушиваешься, сам вытягиваешься вверх,

Вытаскиваешь белые ленты из их волос,

Опустошённый, как коробка из-под папирос.

 

* * *

 

Ночной веранды тонущий кораблик

Пока живёт. И, вглядываясь в злую темноту,

Она повыше лампу подымает,

И осень замирает на лету.

 

И в глубине израненного сада

Складные лапки всех жуков и жаб

Блестят, как ножницы, как звёздные заплатки

На времени, глухом, как чёрный драп.

 

О, шелест ласточек с намокшим опереньем,

О, сладкий запах керосина и разбухших рам,

Застывших в водяном оцепененье,

О, голая трава, напополам

 

Распластанная, будто рыба

На кухонном бесчувственном столе,

Отчаянье поваренною книгой

Раскрыто, но записано нигде.

 

К тебе твои любимые вернутся,

Но не твои, поэтому – твои.

Ты думаешь – они не отзовутся,

Но имени не нужно для любви.

 

* * *


Елене Сунцовой

 

Летя дворами и домами,

Ломаясь в свете фонарей,

Снег со спины казался нами,

Невинно пьющими эрл-грей;

 

Мигание жужжащей лампы

В смешном фонарном колпаке

(Его придумали мы сами),

Ладонь на глохнущем стекле,

 

Как маленький неспящий город

На карте призрачной страны –

Невыносимее любови,

Пятиконечнее звезды.

 

Елена


Елене Баянгуловой

 

1.

знаешь, Елена, время нас не щадит,

только деревья в саду становятся выше,

только осеннего света тугой накрахмаленный бинт

местность лишает деталей, про это напишешь

 

то, что запомнишь, то есть лишь то, что поймёшь:

красная душная ткань, застеклённые двери

и снегопад, стоящий в дверях, точно дождь,

и обнимающий край постели,

 

как обнимают того, кто ушёл,

жалким лицом потерянно зарываясь

в жёсткие юбки простынь, ещё сохранивших живое тепло,

нет, не прощаясь, а просто прощая.

 

ты закрываешь окно, садишься за стол,

переставляя бессмысленно вазу пустую,

тело твоё, точно древесный ствол,

вниз прорастает корнями, и воздух, недвижим, по груди

 

к ночи сгущается в тёмную воду, ты тонешь в ней,

внутрь, в потускневшие окна глядят олени

или их тени, не знаю, уже никого нет,

и прощанье встаёт само перед тобой на колени –

 

ты не плачь, ты не плачь, всё пройдёт,

повторяю в который раз откуда-то сбоку,

и последнее яблоко вверх подкидывает восход,

самому далёкому облаку – за щёку.

 

2.

Елена, не оборачивайся, подожди, постой –

лицо не точнее голоса, как не точней воды

зачерпывающая её ладонь,

не оставляющая на воде следы.

 

тебя подводят только мои слова –

овеществлённая тяжесть, заключённый в стекло дым,

прости, Елена, только эта вода

нас обнимает со всех сторон, как сады

 

обнимают восставшее ото сна

существо – не мужчина, не женщина – то,

что готово стать и тем, и иным,

простым и прозрачным, как облако или цветок,

 

пока не вырастет на дереве змей,

пока раскрашенные игрушечные плоды

не станут свисать с круглых ветвей,

пока рассказываешь мне ты,

 

не оборачиваясь, как всё могло бы быть,

раздвигая ветви руками, голосом – темноту.

я уже почти не вижу тебя, прошу, постой,

я иду за тобой, я просто иду.

 

3.

ты говоришь со мною во сне,

так потихоньку пустеет дом,

я понимаю: тебя тебе

мало, поэтому ты со мной.

 

сон забирает твою печаль,

ты оборачиваешься ко мне,

и свет засыпает всё тот же пустой дом,

пока мы не остаёмся на дне

 

долгой зимы, состригающей шерсть

с бледных деревьев, с небес,

застывших, как указующий жест

статуи, её поглощает лес,

 

плывущий, точно облако, вниз

с чёрных холмов, просвечивая насквозь,

напоминаю, Елена, тебе: берегись,

пока горяча твоя кровь.

 

ведь, пока знаешь: любовь – слепа,

ты узнаёшь руками, сжимая в руке

лёгкое пёрышко тоски, сама

обманываясь в этой густой тьме,

 

сама зажигая, плача, гася

бумажные фонари, отпуская их вверх,

пока ветер раскачивает, ломая, жестяные поля.

верь мне.

 

4.

имя твоё заставляет плыть

через море, слушать выдох и вдох

воды, поднимающей потихоньку из тьмы

тяжёлый лоб.

 

верности граммофон закружит вновь песенку о былом,

имя твоё выводит золотая труба,

позади, точно лодка, раскачивается голубой дом,

и занавески в окнах растут, как трава,

 

зима разлуки обнимает за плечи и

повторяет сто тысяч раз:

«любовь – это то, чего нет у любви –

 «сейчас».

 

и потому леандр вечно плывёт,

не доплывая, поэтому свет

на маяке вечно горит, зовёт

то, чего уже нет,

 

но потому-то и ты ждёшь,

не поборов человеческое в себе:

Елена, Елена, надежда похожа на то,

что удерживает якорь в песке.

 

5.

Елена глядит в зеркало, под её рукой

кошачий клубок, тёплая тишина.

не обманись: за тобой

стоит кто-то чужой, сжигая дотла

 

всё, что ты говоришь себе, мне и опять себе,

чуть светясь, тополиный пух

проплывает мимо почти во сне,

на рукава садясь, точно кормящийся с рук

 

голубь на утренней площади, где плеск

серой воды забирает горе и память, да,

и в каждой второй волне,

завёрнутой сдобным кренделем, большая звезда

 

ждёт, пока, надвое разломив волну,

она не пойдёт на дно, на мгновение отразив

колонны домов, их смутную белизну,

как ноги бегущих нимф,

 

и всё повторяется, что

должно повториться по правилам слёз и любви:

помни, что, кроме тебя – никто,

умоляй, молчи.

 

* * *

 

Три котёнка: старшая сестра, средняя сестра, младшенький недодел –

Самый счастливый. Глядят голодайки, коленки, вшивая простота,

Пестрота, петроградский мел –

Раскрошится через год – через два, 

 

Развеется меховая жалкая пыль, дрожанье зимнее тел,

Останется в тайнике кошачья косточка-вилочка: положишь её в рот

Станешь невидимым, будто смех в темноте,

Потеряешь себя, как незамеченный поворот, 

 

Разобьёшь, как глиняную чепуху,

Эту тоску, ночной скрипучий карниз, сердце моё.

Ты засыпаешь, и кто-то поёт (мурлыкает?) наверху,

И потирается о плечо.

 

* * *

 

Фотографируются на память, говорят, молчат,

Осенний воздух намазывая на бутерброд,

Ольга заваривает чай,

Ирина к чаю зовёт.

 

Время закутывает дом в шаль,

Ложкой позванивает в стакане, целует в лоб,

Складывает простыни, дни в расписной ларь, 

Вздыхает, как спящий кот.

 

Дождь перечёркивает окно,

Как бумажные полосы, крест-накрест, и

Мария выходит в гаснущий коридор,

Не зная того, готовая к смерти так же, как и к любви,

 

И вот, в проёме между светом и тьмой двоясь,

Она оборачивается, невидимая ни для кого,

И только раз по-настоящему видит тебя, 

Видящего её.

 

* * *

 

замёрзшее слово пытаешься отогреть во рту,

как монетку, ту самую, медную, светящийся снег падает мимо тебя,

ты прижимаешься дыханием к стеклу

с деревянным лицом тонущего корабля,

смотрящего не вперёд – запрокинутого вверх:

последнее, что увидишь – звёзды, поднимающаяся вода,

милосердно не давшая вспомнить тех,

кого ты любил, не ждал.

 

Cвеча

 

1.

В окне холодном белое стекло

Трещит пустым берёзовым поленом.

Пока любовь течёт по тонким венам,

Неву ещё совсем не замело

 

По чёрные чугунные края

Нечеловечным и последним снегом,

Сухим, как поминальный хлеб, наверно,

Ты говоришь, почти не говоря.

 

2.

Мы все умрём здесь, знаешь, мы уйдём

В нелетний сад незимнего вниманья,

Где птицы пьют из воздуха молчанье

И опускается в вечерний водоём,

 

Как божество индийское, звезда,

О, тающее дивное незнанье,

И ты целуешь руку на прощанье,

И оставляешь это навсегда.