Елена Черткова

Елена Черткова

Четвёртое измерение № 18 (330) от 21 июня 2015 года

Приговор непрожитой судьбы

 

Hollywood

 

Ни обиды, ни зла на судьбу не держу;

Изменив своему очагу,

Я стекла в эту землю, как кровь по ножу,

И обратно – уже не смогу.

 

Под ресницами пальм – километры дорог,

Завороты шоссейных кишок.

Легкомысленный ветер вдохнул городок,

Как с ногтя – дорогой порошок.

 

Как пышны облака – океанские сны,

Под деревьями щепочки ржаво-красны,

Простодушны рекламы, глаголы ясны,

И цветы безуханно-нежны!

 

А земля и не спросит: откуда таков,

Сколько ты до меня истоптал башмаков,

И какая культура во веки веков

Оплела тебя сетью оков?

 

Хочешь – прошлую жизнь, словно паспорт, порви,

Начинай всё сначала и нас удиви

Ярым ветром в душе, жарким солнцем в крови,

Жаждой света, добра и любви.

 

Смерть цыгана

 

Серьга золотая, да пуст мой дырявый карман.

Мне песня – молитва: иного псалма не приемлю.

Съезжайтесь, родные: когда умирает цыган,

Несите его из шатра и кладите на землю.

 

Рукой непослушной вцеплюсь я в ковёр травяной,

Вдохну завиток прокопчённый костёрного дыма;

Омытый луной и обтёртый ночной тишиной,

Признаюсь: дорога была мне земною женой,

Одна лишь дорога была суждена и любима.

 

Как перец, крепка была пыль многочисленных стран,

Как женщина, ластилась к телу водица речная...

Монетою жизнь просочилась сквозь ветхий карман;

Не плачьте, а пойте! – я вас попрошу, умирая.

 

Цыганская песня

 

Идти за кибиткой устали горящие ноги,

В ней – мать с малышами, а дадо* – в скрипучем седле,

Но всё же иду; я владелица этой дороги,

И пыль – драгоценной вуалью за мной по земле.

 

Потом, у реки, где полощется ветками верба,

Я буду следить, как русалка, луну из-за туч,

На палец накручивать кудри печального серба,

И вдруг – разломлю его губ молчаливый сургуч.

 

Когда мы заснём и помирятся наши дыханья,

По сумраку ночи вдруг филин крылом проведёт,

И веки прикроют усталые боги желанья,

И бисерный пот будет светел, как липовый мёд.

 

Проснётся он утром, а птица уже улетела,

Трава распрямилась, растаяла в небе звезда.

Тяжёлые косы и лёгкое медное тело,

Как нежную пытку, ему не забыть никогда.

_____

*дадо – отец (по-цыгански)

 

Полукровка

 

Скроены мои края

Из земной зелёной ткани,

Говор чистого ручья

В пене нежных причитаний.

 

Ясных глаз полдневный взгляд,

Длинные ночные брови

Выдадут – не утаят

Приторную тайну крови.

 

Прядка – гибкая змея –

У виска спружинит ловко;

Никому я не своя:

Тем и этим – полукровка.

 

Эмигранты

 

Как вечно свежая могила,

Чернеет памяти излом.

Всё, что когда-то с нами было,

На сердце стянуто узлом.

 

Сужается вкруг горла воздух

Прозрачной тяжкою петлёй;

Тоска, распятая на звёздах,

Выковывается слезой,

 

Которая ползёт несмело

И вдруг... взрывается в тиши;

Ведь за благополучье тела

Мы платим корчами души.

 

Кувшинки

 

Ни изящных манер, ни блестящих карьер,

Жизнь – в лесу затаившийся пруд.

Безуханны, бледны, из его глубины

Ослепляя, кувшинки цветут.

 

Нестерпимо белеть – их земная юдоль,

Свежий облак их тайну постиг:

Это ими прикушен закат, как язык,

Молчалива их острая боль.

 

Всё, что выстучит сердце в блаженной тиши,

Расшифрую, покуда жива.

Из глубокого вздоха, из шурфа души

Золотые добуду слова.

 

Лишь слова, а не доллары и не рубли;

Для того, чтобы жить в полный рост,

Мне достаточно чёрного хлеба земли

В крупной соли сверкающих звёзд.

 

Patio

 

Внутренний дворик без устали сушит бельё,

Жарит с томатом чеснок на оливковом масле.

Детскую мелочь растит, и не только её,

Вечером ждет терпеливо, чтоб окна погасли.

 

Только тогда под мажорные крики котов

Он из цветов выпускает душистого джинна,

Щиплет гитару, к ночным серенадам готов,

И похитителей нежности прячет невинно.

 

Белая известь как совесть для внутренних стен;

Гасит скандалы, с печалью, как с тенью, знакома.

Тем, кого вырастил, мир предлагает взамен

Внутренний дворик, предсердие испанского дома.

 

Майорка

 

Яркие запахи, жесты, и лица, и взгляды,

Пепельно-бледные листья дерев от жары.

Радостей сласти, обид беспощадные яды,

Жесткие правила южной курортной игры.

 

Вены подземные хищно корнями смакуя,

Вниз по оградам сочатся сиропы цветов.

Свет ослепительный к сумрачной тени ревнуя,

Ветер, бывает, о скалы разбиться готов.

 

Пассы flamenco он стелет так страстно и грозно,

Горло сжимает его ненасытный извив.

Колко глядят и насмешливо скалятся звёзды,

Небо роняя в артритные пальцы олив.

 

Salsa

 

Где отливают медью гроздья лука,

Гирлянды перца жгучего висят,

Дед молодой с четырёхлетним внуком

Кубинский танец бешено кроят.

 

Там, где разводит воздух запах тмина,

Где крепкий кофе по глотку разлит,

Где губы улыбаются карминно,

Был танец на живую нитку сшит.

 

Примерно между кожей и рубахой,

А может, меж любовью и тоской

Его ты носишь с гордостью, без страха,

Как дно фрегата – соль воды морской.

 

Твои движения из него отлиты,

И пусть сжимает серебро виски,

Но золотыми нотами подбиты

Твои недорогие башмаки.

 

Rullsand

 

Здесь крики чаек, острые, как стёкла,

Всегда внезапно ранят тишину,

И горизонта лезвие намокло,

Отхватывая от страны страну.

 

Сквозь волны влажно водоросли дышат,

Смолистым потом пахнет сосен ряд.

Песчаный пляж по краю пеной вышит,

Как много-много лет тому назад.

 

...два года спустя

 

Здесь северные сосны в мягких лапах

Качают днем и ночью тишину.

Персты лучей прядут смолистый запах,

Волна преобразуется в волну.

 

Но вздрогнет неба голубое тело,

Когда, войдя в него, на полпути

Вдруг чайка закричит осатанело,

Рванув рубаху ветра на груди.

 

Слова

 

Небесный свод себя пролил.

Белеса ливня бестелесность;

Его бестрепетную пресность

Вдруг профиль молнии пронзил.

 

Мрачнеет облако, как мавр,

Бледнеет солнце (Дездемона),

В кипящих струях пахнет лавр,

Крепчают градусы озона.

 

И ледники, и родники

Спились и спелись в этой влаге;

Она сочится из строки

И проступает на бумаге.

Не капли выпуклы – слова...

 

* * *

 

Одна держу я эту ночь на веках

С мириадами невыплаканных звёзд.

Любовь гнездится в сердце человека,

Как сказочная птица Алконост.

 

В когтях у птицы, заживо отпета,

Я даже не сумею закричать,

Когда кинжал прозрачного рассвета

Войдёт в мою гортань по рукоять.

 

Журавль

 

Журавль плясал в дервишеском экстазе,

В гнездо вернувшись раннею весной.

Смертельной ностальгии метастазы

Влекли его, болезного, домой.

 

Не ты ль во снах навстречу мне летела? –

Он страстным танцем Родину пытал.

Кувшин его ликующего тела

Лишь здесь любовь до капли расплескал.

 

Дымится горстка мягких серых перьев,

Мешаясь с пеплом тлеющей земли...

Да, есть такое древнее поверье:

Лишь дома умирают журавли.

 

* * *

 

Мышцы света одрябли.

Провисает на них угасающий день.

Веток серые грабли

Отцепляют от неба тяжёлую тень

 

И кроссвордами окон

Тихо светят громады оживших домов.

Завивается кокон

Из раскрученных ветром метельных холмов.

 

Забывается горе,

Забинтованы окон горячие лбы.

Take it easy, I'm sorry, –

Вот и весь приговор непрожитой судьбы.

 

Мы с тобой однолюбы,

Но дороги различные нам суждены.

Ночи тёмные губы

Безнадежно сжимают таблетку луны.

 

* * *

 

Замерзают мои слова

В сизом ветре джинсовой ночи.

Замирают мои слова

Там, где надо б звучать погромче.

 

Но сгущаются в облаках

И разносятся по вселенной...

В перламутровых лоскутках,

В распашонках души нетленной

Замерцают мои слова!