Елена
Лапина-Балк

Цхинвальские зарисовки

Ираклий стоял посреди дороги, не зная, куда ему идти – просто он опять ничего не помнил...

Последнее время такое случалось часто: выходил из дома, а куда идти или возвращаться, уже не мог вспомнить. Вот и сейчас, еле передвигая ноги (он почему-то был в домашних тапках), делал несколько шагов вперёд, поворачивался на 180 градусов и опять несколько шагов вперед... а вокруг люди... люди. Ему вспомнилось: старики, женщины, дети... и он мальчишка – все медленно идут по дороге, заполненной раскуроченными грузовиками, танками... Но тогда была война, врагами были немцы, а что сейчас? кто враги? и почему стреляют?

Подошла девочка лет пяти, взяла в свои маленькие ладошки сухую руку Ираклия, прижалась к ней влажной щекой: «Ты кто, ты тоже потерялся... а я маму потеряла, пошли вместе, я не буду плакать, честное слово». А ещё она достала из кармашка платьица печенинку и протянула ему, со словами: «И ты не плачь... мы обязательно найдемся».

И они пошли вместе со всеми на север.

* * *

Это был дом, который уже никого не ждал... это был дом, в который уже никто не спешил...

Он смотрел своими слепыми глазами разбитых окон в небо, но различить на нем солнце, облака и хрупкую мирную синеву уже не мог. Память кричала в пустых, сгоревших комнатах детским плачем, а реальность кружила над лежащими на полу трупами – Рустама, Наны и маленькой Тамрико. Даже ходики на стене остановились, старые ходики с кукушкой, которые держали только ради забавы для Тамрико. Вместе с ними остановилось и время... Кому я теперь нужен, подумал дом. И когда ветер с севера запричитал, зарыдал, обнял его, он не выдержал и рухнул.

* * *

Настал девятый день. Площадь в Цхинвали... C благотворительным концертом – почтить память невинных жертв – приехал Великий Осетин – Гергиев, он хотел быть в этот день в родной Осетии. Пришли все: Живые, и мы, ставшие Невидимыми... Я не знаю, что тогда случилось – утром не мог понять, почему меня не замечают, не слышат и только причитают над моим телом. Нино плакала тихо... моя Нино. На двадцать пятое августа была назначена наша свадьба. И Музыка плакала. Площадь, затаив дыхание, слушала. Кто-то сидел, большинство стояли, но у каждого за спиной находился ставший Невидимым – родной, близкий, друг. Рядом с Нино было свободное место... знали – это место для меня. Моя невеста – вся в чёрном – вдова...

На мгновение Гергиев замер, и показалось, что площадь вздрогнула. Я взял Нино за руку, положил ей на ладонь кольцо. Она стала что-то говорить, беззвучно, только губами, слёзы застыли в её глазах. И на её тихий плач музыка отозвалась своим рыданием. А я почему-то не мог плакать – Невидимые, наверное, не плачут... Потом стало тихо-тихо. Живые расходились, а мы – Невидимые – всё стояли и стояли... укутанные эхом музыки прощания – и благодарные за память...

Но ОНА всё равно возвращалась…

Поначалу ОН просто поражался ЕЁ наглости: ОНА писала ЕМУ пламенные письма, не намекала, нет, открыто предлагала свою любовь, себя по частям и целиком, со вздохами и стонами. ОН отшучивался... ОНА настаивала, ОН взрывался и напоминал, что женат и даже если... то любит женщин совсем другого плана, ну, к примеру, таких, как его жена: строгая, стройная, интеллигентная и понимающая.

– А я не понимающая, а знающая! Я точно знаю, что со мной тебе будет хорошо, – отвечала ОНА.

«Мне и так хорошо, а зачем ещё хорошее?» – думал ОН.

И ОН стал привыкать к ежедневной злости на НЕЁ, это стало частью его настроения, да и жена была довольна: Ну надо же ему на кого-то злиться, так лучше пусть на НЕЁ, эту беспардонную столичную штучку.

Да и вообще, пусть лучше с компьютером грешит, чем где-то и небезопасно. А тут вдруг электронное письмо: встречай, прибываю завтра утренним поездом!

– Ну и что я с ней буду делать? – спросил он у жены.

– Вот те на... Сам её распылял, поддерживал её необузданную страсть, чмоки ловил, муси-пуси посылал, а теперь – ах-ах, что с нею делать?! Не знаю, не знаю, я на дачу прямо с утра, а ты...

И действительно, утром выпорхнула из квартиры, прыгнула в машину да ещё так язвительно побибикала, типа «ха-ха!»

Он ЕЁ встретил... было жарко – и оттого, что август выдался знойным, и вообще... Он ничего не хотел и вообще не понимал до конца, зачем согласился на эту встречу, поначалу – нет, незачем, но дошло до раздевания: просто ей захотелось на пляж... он думал: ну как же, там же так много любопытных глаз, но почему-то никого не было, была только она. Она была полной... очень полной и захватывающей, ну совсем как полная Камасутра.

– Да какое мне дело, какая она?

Но она так отличалась от жены, от других женщин, которыми он всегда любовался, что взгляд не только изучал, но и пробовал. А ещё... это действительно было странно – она источала какой-то цветочный аромат... может, маргариток? Точно, она пахла маргаритками, которые жена привозила с дачи. И он не захотел сопротивляться, решив для себя: пусть это будет сон, ведь сны приходят без разрешения.

...даже когда провожал, всё еще не понимал, что же произошло да и произошло ли...

Вечером жена прямо с порога повела носом – он вздрогнул...

– И чего приезжала? Жарко было?

И больше ни одного вопроса, она же понимающая и интеллигентная... и верит...

Он, расстегнув воротник и потупив взгляд: не то слово, а приезжала ко мне.

Её письма стали ещё более откровенными и уже совершенно обнажёнными. Он рассердился и поставил точку: всё кончено! При этом слукавил, потому как не знал, можно ли закончить даже не начатое! Ведь «хорошо», как она обещала, так и не было. Было плохо, потому что хотелось, страшно хотелось вновь окунуться в необъятное облако с маргаритковым запахом. Она исчезла... Три дня он ликовал! Свобода! Безоблачное небо! Жена! На четвертый стал ворчать на жену и впал в депрессию.

...и так происходило периодически...

Он понял, что теперь с этим придётся жить всю жизнь, ну живут же с диабетом, геморроем, аллергией, шизофренией... Да и вести себя можно соответственно, ведь она всё равно  возвращается!

Подсмотреть ожидание

Где-то зима заплутала. Подразнила первым снежком, пощекотала легким морозцем, вырядила всех в тёплые одежды, наобещала чистоты, белизны, а сама так и не явилась...

Декабрь на исходе. Скоро Рождество!!!

Осталась на губах

Значит ещё не пора

...и вдруг показалось, что я уже всё сказала себе... ему... слушающему меня миру...

а может уже пора... но...

...промолчала ещё не обо всем, не на все добрые взгляды ответила улыбкой, не во всех письмах оставила надежду и, что самое главное,  не всех простила и не у всех получила прощение и...

…решила: с сегодняшнего дня, с этой секунды, не спешить, прислушаться, остановить взгляд на жизни, которая вместе со мной всегда просыпалась  утром, но потом почему-то или шла параллельно, или бежала впереди, или плелась где-то там позади...

...вдохнула просыпающегося рассвета

Только солнце и ромашки

Первыми я запомнила ромашки. Я была чуть выше их, и они смотрели на меня снизу своими улыбчивыми солнышками и моргали лепестками. А те, кто смотрел на меня сверху,  были какими-то угрюмыми.

И я боялась прикасаться к этим солнышкам, а когда...

Но не обожглась, они были мягкими и что-то нашёптывали. И я поклялась: Навсегда, на всю жизнь – друзья.

Держала в руках охапку полевых ромашек. Так захотела…

Сказала, что без ромашек и замуж не пойду. Платье было льняное белое. На голове венок из ромашек. Говорили, что красиво… Говорила, что счастливая...

И мне  хотелось делиться счастьем...

В завещании так и было написано: «Никакого траура, слёз,  только солнце и ромашки».

Просто в её долгой жизни было так много этих слёз, что она мечтала когда-нибудь расстаться с ними навсегда. Все принесли ромашки, говорить пытались только о надеждах...

И когда ромашковое покрывало коснулось её тела, а взгляды тихого прощания стали влажными, одна большая ромашка вдруг заморгала лепестками,  улыбнулась и медленно поплыла вверх.

Записки не сумасшедшей, а... или всё таки...
 

Он всегда приходил под утро...

Я ещё спала, но уже начинала чувствовать пробивающееся сквозь занавески дрожание света. Знала, вернее предугадывала, приближение дневного тепла...

И я не сердилась, и не спрашивала, где он был всю ночь... Я его ждала.

Ты заказал лесную землянику и она показалась мне совсем безвкусной...
Вальс Штрауса, наигрываемый тапером, звучал ужасно фальшиво. Обои на стенах были выцветшими и старомодными... Почему я этого не заметила сразу?
И… за окнами была осень.

* * *

Врач выписал рецепт, это было уже другое лекарство – «Oxodezapam».
Хорошее лекарство, правда. Сплю до утра...

_____

Хайбун – «хайку в прозе». Небольшое прозаическое произведение, сохраняющее дух и стиль хайку и нередко заканчивающееся трехстишием. Хайбун выглядит как небольшая зарисовка с хайку в качестве замыкающей детали.

© Елена Лапина-Балк, 2008–2011.

© 45-я параллель, 2015.