Елена Наильевна

Елена Наильевна

Четвёртое измерение № 23 (479) от 11 августа 2019 года

Кот, кофеварка, мы

Журавли

 

Полегла ботва и стала грустною,

из земли торчала веселей.

За дорогой – поле кукурузное,

а на нём – сто тысяч журавлей.

Не пора, не подняли волну ещё,

кто-то кружит, остальные тут.

Хочется спешить на зов волнующий,

хоть и понимаю – не зовут.

Вот тебе уже и солнце вызрело –

жаркое, что толстая жена.

Да не бойтесь вы меня, как выстрела,

я же красотой поражена!

Мирная селянка в огороде я,

утекла прорехою в плетне,

посмотреть на ваше благородие,

журавли, кричащие не мне.

 

* * *

 

Как воздух чист, и пахнет снегом.

В тужурке выскочишь худой

развешивать бельё под небом,

насквозь проколотым звездой,

за резкость слов держаться крепко

во избежание тоски

и разноцветные прищепки

цеплять на платья и носки.

 

Ты меня уронил

 

Дыма седая просинь.

Неба ночной винил.

Ты же меня не бросил.

Ты меня уронил.

Разницы, впрочем, мало.

Я раскололась – бдзынь! –

и в одночасье стала

мёртвая, как латынь.

Лишняя, как плакаты.

Мутная, словно власть.

Надо же было как-то

ласковей мне упасть.

И закатиться в угол

к фантикам и носкам –

пусть бы потом аукал,

пусть бы всю жизнь искал.

 

За всё

 

Спасибо, Господи, спасибо

за быль и небыль, и к тому ж

за то, что я не так красива,

как врут мне зеркальце и муж.

 

За то, что не ума палата

(чтоб не смотрела свысока),

за два освоенных салата,

за ямб, освоенный слегка.

 

За то, что не влюблялись принцы

(чтоб в королевствах не царить),

и что единственный мой принцип:

за всё Тебя благодарить.

 

За прочность стен, за мякоть кресел,

за этот вечный недосып.

Но если кто меня обвесил,

досыпь мне, Господи, досыпь!

 

ВДНХ

 

о кашпировский, маг и чародей

впусти меня в его сезон дождей

ещё чего, – ответит кашпировский

всего-то я на чуточку туда

один разок обнять и никогда

так не молить не гаснуть папироски

 

сезон дождей в сезон крещенских вьюг

теперь я что-то розовое пью

о кашпировский, с ним легко-легко мне

у нас так тонко режется Dorblu

я говорила, что люблюлюблю

конечно да, а может, нет. не помню

 

лицо, совсем не сонное к утру

вот я сейчас всё в кучу соберу

в почтовую коробку упакую

на животе моём лежит щекой 

и говорит: красавица, не пой

при мне. хотя...давай-ка вот такую

 

и мы поём, и мы плывём, и мы

я никогда не видела зимы

где эвкалипт нектар скрывает в кроне

обманчива печаль моя, ветха

спроси меня: что на ВДНХ

о боже, ничего не помню, кроме

 

Я засыпаю

 

я засыпаю сахаром мальт багаевский и варю

будет на откуп варево золотистое январю

ой не души, январь, не скули, январь

по паре желает любая тварь

у него необычное имя, его зовут Элинвар

 

у него шарф через плечо, плюнь через плечо, это чёрный кот

у меня его сейф, и я знаю код

я ходила бы с козырей, но не мой заход

как ни жги его, Элинвар упруг

а если его упрут

да нет, конечно, он у меня вот тут

 

вот тут у меня в глазу бревно, а у него соринка

садись на тортик, вишенка, мандаринка

боливар вынесет двоих, да нет, это же шляпа, а, нет, монета

вовремя снять с огня, не упустить момента

я к нему клеюсь, что ли, липкая лента

 

вари, горшочек

вари, горшочек

душистый суп из козлиных почек

 

вошёл в меня, выходить не хочет

 

а я засыпаю крупой весь пол, выметаю

делаю больно мороженому минтаю

где у него зад, а где перед

 

ни за что не скажу, всё равно не верит

 

я засыпаю, чтобы во сне нелепом

побыть для него шарфом, ромашкой, летом

 

За весной, за дымом

 

за весной, за дымом железнодорожным

я продам признания подороже

эту чёртову искренность, неуместность

у меня с ними вечно всё не умелось

да отдам бесплатно, да лишь бы взяли

это «о тебе ли, с тобой, тебя ли»

как коробку с рыжими хомячками

эту невыразимость любви словами

на проклятом острове одичалость

у меня с ними вечно не получалось

 

в лавке с чаем, булками и трескою

я куплю молчания и покоя

я куплю забвения пять рулонов

и однажды утром, тебя не тронув,

о тебе не вспомнив, проснусь красивой

и не будет верности этой псиной

из безумных мыслей не будет сита

а пока – даю, что ни попроси ты

моего в тебе, как соринок в просе

но по правде, ты ничего не просишь

 

Мне нравится, что я больна Невами

 

мне нравится, что я больна Невами

что я Москвами-реками полна

по Волгам на «Кулибине Иване»

плывёт, глазея за борт, тишина

 

её легко три палубы качают

ей волны плачут брызгами навзрыд

встречают стаи суетливых чаек

и косяки неторопливых рыб

 

привычно для красавчика занятие –

пленять в тоске глазеющих в закат

и тишина идёт ему в объятья

и плавится, целуясь невпопад

 

где в синей зыби звёзды ночевали

где нет как нет ни времени, ни дна

мне нравится, что я больна Невами

но глубже всех я Волгами больна

 

там, где на не-меня меня меняли

и западал диезами рояль

там тишину ль качает, не меня ли

там тишина ли плавится, не я ль

 

Лошадь

 

Рад ли ты за меня, безразличен, обеспокоен?

Приходи ввечеру, мы лошадь с тобой напоим.

Убредём с тобой в степь – подорожником, ковылями.

Лошадь громко вздохнёт: «Наконец-то доковыляли!»,

припадая к воде мягко-шёлковыми губами.

Горький запах травы полетит от неё клубами.

Полежим на земле, поглядим на дрожащий «ковшик»,

ты погладишь меня по запястью, как гладят кошек.

 

Синица

 

синица моя, синица

дерево за окном – Гагры тебе и Ницца

встречаемся на углу планеты

руку тяну – нет тебя, где ты где ты

воздух и небо, впадины и пустоты

ты не синица, конечно, но кто ты кто ты

жар по тебе, прохладца

любоваться, злиться и отстраняться

вырезать тебя из картона

рвать на клочки, уходить из дома

перегородки, лаги, полы дощаты

возвращаться, клеить, просить пощады

раскрашивать в жёлтый, голову – чёрным

искать поезда по чётным

ловить за хвосты самолёты

всё моё ты

птица листва октябрь

с ума не сойти хотя бы

 

сниться тебе, синица

 

Луна, Марсель!

 

Луна, Марсель!

Из леса холодок

потянется по дальним огородам.

Как беспричинной нежностью жесток

ты с женским человеком желторотым,

что чувственной горячкой не болел!

И первые касания неловки.

Я помню теплоту твоих колен

в автобусной пустынной остановке.

 

Пока дома, поскрипывая, спят,

заласкана обёрнутая в свитер,

от носа зацелована до пят.

Эй, небеса, я счастлива, смотрите!

Внимательней уставься, лунный глаз,

желток яичный, бра пшеничной нивы,

на искренность в сиюминутных нас,

пока друг другом мы нетерпеливы!

 

Сычам за речкой плакать до зари,

смеяться то пронзительней, то глуше.

Не говори, Марсель, не говори!

Я через время затыкаю уши.

 

«Не упорхнёшь, другим увлечена?

Ну обещай: дождёшься? Только годик...»

 

А так-то всё прекрасно.

Но луна,

луна, Марсель!

Она меня изводит.

 

Ты неси, река

 

Ты неси, река, труп моего врага

красивый, как мочёная курага

поверху, не поднимая муть

за кудыкину гору, подальше куда-нибудь

 

рыб не пугай, нежно его неси

пусть ему будет яко на небеси

тихо его покачивай, не бултыхай

на синем носу стрекоза отдохнёт нехай

 

а я сижу в позе лотоса, оммм

не смотрю даже одним глазкоооммм

вокруг меня бабочки и жучки

в баночке червячки

в лодке удочки и крючки

 

Вся надежда

 

Вся надежда на август: придёт и остудит жар,

этот жалящий зной остротой в миллионы жал,

это липкое небо, стекающее в закат;

вся надежда на ночи, звенящие от цикад;

свежий северный ветер, срывающий духоту

с пережаренных парков, как будто с невест фату;

на блестящие брызги холодного Кинеля,

на сухие скирды, отдыхающие поля;

вся надежда на запах капустного пирога,

на молочные реки, кисельные берега!

 

Вся надежда на осень: утешит, угомонит.

Отцветёт и завянет сиреневый аконит.

Будет тыква пузата и яблоки не кислы,

в горле ком, в сердце колко от птичьих «курлы-мурлы».

Вся надежда на ливни, оранжевые листы:

заколдуют – запрячем горячие животы

под футболки и платья, под мягкие свитера.

Остывать будет солнце,

а значит, и мне пора.

 

Вся надежда на осень: придёт и остудит пыл.

Я и так сомневаюсь немного, что мальчик был.

 

Кот, кофеварка, мы

 

Серый холмистый город – глянешь в окно, и холмы, холмы! –

любишь меня, наверно, за столько-то возвращений.

В маленьком домике спрятаться от зимы.

Всё заметёт, никуда не выйти: кот, кофеварка, мы,

да из соседских банек валят дымы,

а если пурга, то снег залетает в сени.

 

Непостижимый Бродский – самое то для отшельнической тоски;

на корабельные сосны упало небо.

Всё замело – попробуй теперь от меня сбеги.

Только часы в глубине тишины пошли от твоей руки,

ты подтолкнёшь им маятник («Как вы тут, чуваки?»),

и пусть он качнётся вправо, качнувшись влево.

 

Сколько с тобой поделено штилей и непогод.

Это естественно, это так просто – быть и не быть твоею.

Но что повторять «люблю», можно пойти в обход,

если и так понятно – ты, кофеварка, кот,

призрачно и реально –

вот же ты,

вот же,

вот!

И обнимаешь, и дышишь мне снами в шею...