Елена
Севрюгина

(рецензия на книгу Романа Смирнова «В городе», ridero. ru, 2018)

История знакомства

Вот уже скоро год пройдёт с того момента, как я случайно и так счастливо забрела в город Романа Смирнова. Забрела – да так и осталась там вечным жителем. И дело не в том, что заблудилась и не могу найти дорогу обратно – просто не хочется возвращаться. Здесь так хорошо и уютно – здесь практически бесперебойно работает вай-фай, ненавязчиво метёт февральский снежок, иногда даже летом... О, а вот и знакомая лавочка! Привет тебе, родная! Как же я люблю сидеть здесь, в звенящем на все лады парке – осеннем, весеннем, зимнем, летнем... И знаю вроде, что есть другие дела, что жизнь мегаполиса такая быстрая, не оставляющая времени на всяческие раздумья... Но встать и уйти просто нет сил, потому что за год всё стало таким родным и до боли моим – близким, сакральным, сокровенным. Хочется стать хранительницей этого мира – маленького только на первый взгляд. Нет, это не просто мирок, в котором маленький человек сидит и курит на лавочке, думая о чём-то своём. Это микро, а может быть и макрокосм, скрытый портал, кроличья дыра, падая в которую, ты внезапно понимаешь, что обратно дороги нет. Да и нужна ли она? Вот и сейчас я гуляю по знакомым улочкам этого города – там чаще всего тихо и безлюдно, но иногда можно встретить мальчика с футляром. Он никогда не проходит мимо – обязательно замедлит шаг и хи-и-итренько так, с прищуром, поглядит на меня: дескать, ну что, попалась? А я знал, я знал, что тоже в футляр попадёшь... Попалась. Попала в городскую сказку и безнадёжно пропала в ней. Сколько уже о городе, о быте мегаполиса всего писано! Но так поэтизировать и одухотворить его, так насытить «человеческими» деталями и примирить с его существованием самых заядлых антиурбанистов ещё никому не удавалось. И я говорю Роману Смирнову браво и спасибо за то, что он впустил меня в этот мир. Вы боитесь? Напрасно! Впустит и вас – но только после того, как вы впустите его мир, его город в себя. Но что-то я заболталась... Мне уже безумно хочется обратно. Город, который, подобно мировому древу, пустил во мне корни, уже зовёт меня к себе, и я не могу не повиноваться этому зову. Я уже бегу... Если вы со мной, то поторопитесь. Дорога каждая минута!

«Мальчик с футляром»

Мир во всех его проявлениях никогда не стоит на месте – это величина постоянная, но многомерная и развивающаяся; мир «крутится, вертится, гуглится» и заставляет нас каждодневно меняться вместе с ним. Однако при этом самое важное – осознавать, что вечное начало, связующее все эпохи и цивилизации, никуда не девается. Оно так же живёт среди нас, периодически напоминая о своём существовании.

Эта непреложная истина очень хорошо известна автору книги «В городе» Роману Смирнову. Его поэзия, точнее, его особая вселенная, безграничная, дышащая, непрерывно растущая, открывается читателю не сразу. Да и не каждый читатель способен с первого прочтения угадать то подлинное, настоящее, что скрыто в незатейливых поэтических строках.

Но если вы всё же услышали голос этой вселенной, то в дальнейшем уже не сможете противиться этому зову: она будет говорить с вами на присущем только ей одной языке, она будет приглашать вас к непрерывному диалогу, к новым открытиям и мирам. И ваша жизнь – точнее, то, что вы привыкли под этим подразумевать – возможно, навсегда изменится.

Роман Смирнов – поэт ищущий. А смысл поиска в том, чтобы найти ту самую, единственно верную интонацию, которая станет интересной современному читателю. И не только потому, что в ней он угадывает столь близкие ему реалии жизни, а прежде всего из-за того неизмеримо вечного, значимого, существенного, которое просто умело прячется под привычными личинами.

Поэзия Романа Смирнова – это голос многовековой культуры, говорящий с нами языком современности. В этом огромная заслуга автора, сумевшего создать формулу универсального творчества – совместить современное мифологическое пространство с выдающимися достижениями прошлых эпох.

Школа этого удивительного автора простирается от золотого века, наследия Пушкина и Лермонтова, до современности с её лучшими именами: Бродский, Новиков, Рыжий, Гандлевский, Капович, Зеленцов.

Разве не так же – интимно, недистанционно, доверительно – обращались к своему городу Блок, Мандельштам, Бродский?

Роман Смирнов – поэт обучающийся. Везде, всему и всегда. Всё, что окружает его в современном мире, он с радостью и нетерпением пытливого ума берёт на заметку – ничего и никогда не упускает и всегда открыт миру и своему читателю.

Вот о чём, вступая в полемику с Бродским, говорит нам Роман Смирнов – наблюдатель и мечтатель, реалист и мистик.

И чего только не намешано в его стихах: лёгкая ностальгия о несбыточном, здоровая ирония и самоирония, поэтическое хулиганство... То самое хулиганство свободного использования художественного материала, которое редко кому бывает так подвластно.

Откуда же это сочетание безмерности и меры? Сам Роман утверждает, что «корабль культуры должен быть собран из крепких досок классики, наследия». Может быть, в этом ключ к разгадке?

Опираясь на традиции постмодерна с характерным для него стремлением к созданию игрового пространства художественного произведения, к цитатности, интертекстуальности и многочисленным аллюзиям, Роман Смирнов был, есть и остаётся при этом представителем изящной поэзии, наполненной глубоким духовным содержанием.

А главное его умение, на мой взгляд, заключается в том, что он, вопреки нынешним новомодным традициям, не стал «шаманом», поющим и играющим только для самого себя, обращённым исключительно внутрь себя.

Он с огромным уважением относится к своему читателю, он непрерывно вступает с ним в диалог, как бы приглашает к беседе. Это поэт, который хочет быть услышанным и испытывает постоянную потребность говорить с миром – с городом, с лавочкой в сквере, с проходящей мимо девочкой, с ветром и солнцем. Одним словом, он несёт своё золотое слово в мир, а не эгоистично оставляет его в своих личных закромах. И в этом-то то и заключается дань великой традиции русской поэзии. Автор должен что-то нести в мир – преобразовывать его по законам красоты.

Будьте осторожны с этой книгой – перед вами не просто сухие буквы или фразы. Это живая материя, преобразованная и подаренная людям душа истинного поэта. Она хрупка и ранима, но в то же время она сильна и не боится упасть в бездну, потому что знает заранее: не упадёт и не разобьётся, а взлетит ещё выше – к тем высотам, которые, безусловно, покорятся безграничному обаянию автора.

Автор, написавший эти строки, возможно, даже и не догадывается, что написал он их о самом себе. Он и есть – тот самый «мальчик с футляром», который идёт по улице, являя собой ту самую универсальную точку отсчёта, с которой начинается всё по-настоящему важное в жизни человечества.

Он идёт – а значит, земля продолжает вертеться, а вместе с ней вертятся множество галактик и планет, приближающих нас к свету истины.

У истоков изящного постмодерна

Чтобы наглядно продемонстрировать отличительные особенности художественного метода Романа Смирнова, более подробно проанализируем указанное выше стихотворение о мальчике с футляром.

Своеобразие данного произведения в том, что оно, будучи типичным творением постмодерна, всё же не является однозначно таковым, поскольку частично отрицает данный стиль в его уже устоявшихся, апробированных формах. Вводя новую терминологию, можно сказать, что мы имеем дело с новым поэтическим направлением или даже поэтической школой, которую условно назовём романтическим, или изящным постмодерном. В качестве альтернативы можно также использовать термин «оптимистический постмодерн».

Для доказательства данной мысли следует разобраться с дифференциальными признаками как постмодерна, так и других стилей, которые могут быть выявлены в рамках представленного художественного текста. Начнём с того, что вспомним, какие черты традиционно присущи поэзии постмодернизма. Безусловно, это депрессивный психологический фон как доминирующая черта, при этом мы видим смешение языков и художественных форм, изначальную заданность игрового пространства, его некую «мифологизированность». Также в качестве черт, обязательно присущих постмодерну, следует назвать эклектичность, интертекстуальность, мозаичность художественной картины мира.

Возвращаясь к стихотворению, отметим, что эклектичность и интертекстуальность здесь не просто присутствуют, но и являются одновременно структурообразующими и композиционно организующими элементами текста. Так, уже в первой строке «мир крутится, вертится, гуглится» мы видим некую заданность темы и вполне конкретные «отсылы» к первоисточникам. При этом тема логически развивается и эволюционирует на протяжении всего стихотворения, вначале обращая нас к известной песне о голубом вертящемся шаре и трансформируясь в конце в общеизвестные мотивы песни Булата Окуджавы. Получается абсолютная смысловая закольцованность, но внутри нее, как внутри любого мифологического пространства, рождается ещё несколько универсальных смыслов, как бы «перетекающих» из одного в другой на уровне метаязыка. Текст прочитывается на уровне образов-маячков, своеобразных сигналов, связанных незримой нитью авторского замысла: мир крутится, вертится, гуглится (то есть меняется под влиянием неумолимого времени), однако строка «пока земля ещё вертится» отрицает истину начальной строки, говоря о мире как о постоянной величине – константе, в которой есть вечные ценности. Эта константность лишний раз подкрепляется образом «капель датского короля» – чудодейственного эликсира, спасающего мир. Лично для меня это, помимо всего прочего, ещё и своеобразная модификация «философского камня», в поисках которого находится человечество уже на протяжении многих столетий. Ну и образ Гамлета, принца датского, также возникает на уровне непроизвольной ассоциации, если учесть что Гамлет – образ-архетип, воплощающий идею вечного поиска истины и справедливости. Да и сам автор, что уж греха таить, в последней строфе задаёт риторический вопрос, подобно Гамлету: «помню «...земля ещё вертится…» и капли «датские». Даром ли?». Правда, в отличие от своего прототипа, ответ на данный вопрос он даёт вполне определённый.

В итоге мы получаем семиотическое многоуровневое пространство, которое может быть адекватно «считано» только в случае его предельно внимательного изучения. Соответственно, данный текст, рассчитанный на интеллектуального, тщательно подготовленного и профессионального читателя, никак не может быть назван реалистическим и полностью вписывается в традиции постмодерна. Понятно, что интертекстуальность текста логически подразумевает и такие черты, как эклектичность, мозаичность, смешанность стилей и т.д.

Однако почему же тогда мы не можем назвать данный текст стопроцентным образцом постмодерна? А суть в том, что здесь отсутствует главная составляющая данного стиля – а именно депрессивный психологический фон, предполагающий эстетизацию расколотого, разламывающегося мира, в котором личность напрочь утрачивает самоидентификацию и какие-либо нравственные ориентиры. Этого мы здесь не найдём, но найдём совершенно противоположное: цельный, хорошо построенный универсум с аксиологической шкалой ценностей. И, безусловно, сакральным центром этих ценностных ориентаций является образ мальчика с футляром.

Что же происходит в данном случае? А происходит то, что постмодерн становится вершиной айсберга, вырастающей на корнях классического романтизма – колыбели мировой литературы. Постмодерн в данном конкретном случае превращается в некую утилитарную составляющую текста, смысл которого должен быть донесён в доступной для читателя форме.

Можно задать себе вопрос: а целесообразно ли вычленять здесь ещё какой-то отдельно взятый стиль, если эстетика постмодерна изначально предполагает смешение всяческих стилей? Наш ответ однозначно положительный, поскольку любое стилевое направление, вошедшее в контекст другого, перестаёт быть идентичным самому себе. А мы в данном случае видим черты чистого романтизма, преподнесённого в постмодернистском ключе. И происходит это потому, что нравственные, ценностные ориентиры автора не утрачены, и к окружающему миру он настроен не враждебно, а, напротив, ищет в нём для себя некий «вселенский корень бытия», основу всего сущего.

Принцип организации художественного пространства в контексте данного стихотворения типично романтический. Здесь присутствуют и характерное двоемирие, и антитетичность, и поиск идеала, воплощённого в романтическом герое, являющемся средоточием подлинных жизненных ценностей.

Антитетичность заявлена уже первой строфой: «мир крутится, вертится. гуглится…» – инвариантная, непостоянная составляющая мироздания, которой противопоставлена универсальная величина-константа, воплощённая в образе мальчика с футляром. Далее автор просто развивает свою мысль, доводит её до утверждения абсолютной непреложности – проще говоря, до аксиомы («ах, чтобы оно ни значило – точнее нет математики…»). Да, присутствует сомнение, мучительный поиск, движение к идеалу, но движение вполне однонаправленное, нацеленное на обретение идеала, призванного уравновесить все условные и непостоянные величины, делающие мир не столь цельным и совершенным («Спрошу. Мне никто не ответит за…// но… мальчики ходят с футлярами»).

Футляр – сам по себе уже довольно мощный символ, говорящий о некоем сокровенном знании, а мальчик с футляром – это символ удвоенный, превращающий самого автора, безусловно отождествляющего себя со своим персонажем, в некоего носителя этого сокровенного знания, в духовного кладоискателя, способного даже из расколотого и разламывающегося мира извлекать жемчужины, необходимые для сохранения подлинности, осмысленности и осознанности бытия.

Несколько новых стихов Романа, которыми я с удовольствием поделюсь с читателями, действительно доказывают, что мир не стоит на месте, а настоящий поэт достигает всё новых и новых высот своего поэтического мастерства:

Пусть это покажется немного нескромным, но очень хочется, чтобы заключительным аккордом сегодняшнего разговора об интересном поэте и его книге стало моё небольшое стихотворное посвящение ему:

Знакомому постмудренисту

© Елена Севрюгина, 2020.

© 45-я параллель, 2020.