Елена
Янушевская

Крылья

Мне снился сон.

Как на допросе, режет свет глаза.

И я, сжимаясь, лопочу:

не скрою,

что не сумела дать по тормозам,

что не посмела быть сперва – собою

и, ничего у мира не прося,

войти звеном по своей воле в звенья –

стать выше полного везенья

и потому быть – вся...

Я знаю, если я дойду туда,

восстановив утраченные части,

там крикнешь: «Каюсь!» – слышишь: «Ерунда,

мы ждали,

здрасте!»

* * *

Так было или – мне казалось?

Что голос твой полынью пах...

Тупая горечь, эка малость,

и крик от счастья на губах...

Матрас мы положили на пол.

Общага вслушивалась: «Джаз»!

И мерно кран водою капал,

уже оплакивая нас.

Диспут

«Всё есть. И не пройдёт ничто.

Катулл и древняя Верона...

Ведь он не чайник, не пальто,

А современник Цицерона!»

«Тьфу! Есть и не пройдёт – ничто.

Без наполненья, без урона.

Непостижимо? Но зато

Роднит корову и корону!»

Летела мимо стрекоза.

Может, ничто, а может, что-то.

И навалилась вдруг зевота –

И всё, слипаются глаза...

История одного букета

Рука садовницы, атласная, срывала

с куста заботливо в дар дружеский цветы,

и в сочетаньях лепестки-овалы

предстали Господу – едва ли не святы!

Так эталонность женственного жеста,

сочувствие моим взыскательным мечтам

вполне имели видимое место

и до сих пор будто витают там...  

Как чувство формы формами играло!

В симфонии был каждый выточен изгиб.

Букет увял... Но сердце замирало:

над стебельком сиял, казалось, нимб

над каждым – и хватались, помню, кисти,

и удались примитивисту листья...

В тот день в судьбе моей торжествовал

рисунок, что шедевром, нет, увы, не стал.

* * *

Ю.Я.

Я знаю, что есть мир,

где нет предательства, нет лжи –

ты голову на плечо,

любимый, мне положи.

И тебе не будут мешать

дурацкие два крыла,

которые из тех мест

я зачем-то сюда взяла.

Говорят, что их тяжело

в час пик по метро тащить,

но ты видишь, что я могу

и парить надо всем, и жить.

И взять могу под крыло,

и на крыле пронести.

А за все, что я не могу,

ты прости меня, ты прости.

В зале

Ты помнишь, мы с тобой входили в залы?

Ты вёл меня, и я тебя вела:

всё-всё, чего ещё казалось мало,

нам жизнь за что-то – раз! – и отдала.

Оркестр – на месте, на местах – всё тише.

Мне будет помниться отдельно каждый звук – 

когда, вошедшие, мы еле слышно дышим, 

не размыкая в парах чуть дрожащих рук. 

Над головами – всё недвижней светы:

вот примадонна в Малый зал вплыла...

И показалось: это я смогла,

плеснув окропом сути, не бла-бла –

сказать навеки обо всём не спетом.

* * *

Смотрю до слепоты в окно,

Как над землёй густеет мрак.

Мне в этот вечер всё равно,

Кто друг мне, кто – заклятый враг.

И слышится: у входа в рай

Шуршат, прекрасны и чисты,

Крыла, а это – просто май

Задел дыханием кусты.

10 мая

по полу растекался моцарт

когда лера открыла дверь

и мне стало страшно

что весь реквием вытечет в коридор

и я рассказала валерии

как мне было четырнадцать

как я пела в альтах лакримозу

католика керубини

гречанинов же лучше вышел

нанизал он лапочек-деток

на линейки своих партитур

и все мы

все как один

умоляли:

             «восстании!

                                  восстании!

                                        восстани!

                                              душе моя!»

в актовом зале кто-то сопел –

дядьки и тётьки

восстаньте на них

и поплачьте над ними

все как один

клянусь!

оно того стоит

просто я не умею

показаться

во всей красе...

Воздух

Весенний воздух аж до мая,

словно вода в хрустальной вазе

(кто здесь дышал, тот понимает,

как от него мутится разум...).

В тоске по опыту земному

в нём бродит ангел, и вздыхает,

и шепчет на ухо: «Знакомый!

ну что ж ты всё Пространство хаешь?

Прозрачный воздух в дар вам дали,

чтоб в нём вы за бумажным змеем

хотя бы раз в году взлетали,

от наших шёпотов немея...»

Событью этому причастна,

я переполнена, как чаша,

от полноты в себе не властна,

скорей-скорей на карандашик:

«...будто тревоги все – пустые...

будто сказать – одна отрада:

мы невесомы, все – святые

и больше – ничего не надо!»

* * *

Штиль полный, в памяти былое ожило,

и вдруг вода у ног как будто прошептала:

«И я хочу, пусть будет каждому светло!»

И ночь на берегу свежо благоухала...

Шумел курортный город за моей спиной,

и обрамляли фары линию залива,

и, ставшая в тот миг отчётливо земной,

жизнь ширилась и шла, легко, неторопливо. 

Искусство

«Муссон навеял безмятежность –

мне б отыскать хоть пару слов,

чтоб описать, какая нежность

в изгибах веток и стволов!

Мы отдаёмся их прохладе,

в прохладе чествуя жару...

Люби! – ревнуй меня к помаде

в наш век айтишный на ветру...»

Где-то висит эта картина:

на побережье день один,

в нем профиль женщины с мужчиной

и тень от веток-паутин.

* * *

как будто им надо спешить

каждый врезаясь в память

четвероногие дети земли

бегут –

почти как и мы с вами:

хозяина домик жить

но не скажут о том

словами

какая старая тема!

пишу

потому что болит

кто сможет построить приют

укрытье

будочку

скит

всем изгнанным из Эдема?