Элла Крылова-Гремяка

Элла Крылова-Гремяка

Новый Монтень № 4 (460) от 1 февраля 2019 года

Дорожные байки

Тысяча девятьсот восемьдесят третий год Мне шестнадцать лет. Я завсегдатай подмосковных слётов КСП – клуба самодеятельной песни, ‒ на которые (слёты) я предпочитаю приезжать с последней электричкой, то есть поздно ночью. В рюкзаке палатка и спальник, под мышкой гитара. Идти одной по ночному лесу – наслаждение, известное только японцу, который делает себе харакири. Нет, гораздо мягче: томление Людмилы в замке Черномора, где ко всему прочему ещё и выключили свет. Зато как радостно бьётся сердце, когда возникают наконец маячки костров, вокруг которых на брёвнах сидит небритый подвыпивший люд, поющий Галича, Высоцкого, Окуджаву.

Моя двоюродная сестра Татьяна (кличка Ведьма, пятью годами старше меня), которая и подарила мне счастье приобщения к «лесному братству», как-то вдруг предложила мне «смотаться в Крым». Имелись в виду не спальный вагон поезда и не гостиница с полным пансионом, нет. Те же палатка и спальник, та же гитара под мышкой. Автостоп, товарняк – как повезёт. Я пришла в восторг. Я была свободным человеком, а свободный человек ничего не боится и любит риск. Я уложила в рюкзак палатку и спальник и совершенно будничным голосом сказала маме: «Я еду в Крым». Мама сама была человеком авантюрным, поэтому не удивилась, не ужаснулась, а протянула мне две банки консервов и пятьдесят рублей. Получив материнское благословение, я отправилась в путь.

Не стану утомлять читателя подробностями нашего долгого путешествия, расскажу только о чудесах, которые ниспослал нам Господин Великий Случай – единственный бог, в которого мы тогда верили.

 

Дорога такая, что в даль убегает

такую, что это уже никакая не даль,

а дорога одна.

По которой никто, по которой никто никогда, по которой нигде.

Только шорох шагов, только голос ничей,

только взгляд…

 

Москва ‒ Тула

По неписаным, но тщательно соблюдаемым всеми «лесными братьями» правилам, сначала надлежало доехать на электропоезде до Тулы. Билеты брать не полагалось. Нам сразу же улыбнулась удача: контролёры так и не пришли. Без приключений мы доехали до города самоваров и оружейников. Но удача – дама капризная. В Туле нашу попытку погрузиться в товарный состав неожиданно пресекла милиция. Мне пригрозили отправкой в детприёмник. Татьяна взяла ситуацию в свои руки и очень, скажем так, суггестивно заговорила о том, что как старшая сестра она несёт за меня полную ответственность и милиция может не беспокоиться. Как ни странно, этот маловразумительный довод милиция сочла убедительным, и нас отпустили.

 

Мы расположились на перроне. Я взяла в руки гитару (Танька играть не умела).

 

Люди сосланы делами,

люди едут за деньгами,

убегают от обиды, от тоски…

 

Танька сняла с головы панаму и положила её на асфальт, чтобы благодарные слушатели могли одарить нас рублём за наше вдохновенное искусство.

 

А я еду, а я еду за мечтами,

за туманом и за запахом тайги.

 

Но таёжная романтика Юрия Кукина не произвела впечатления на публику. За туманом ехать никто не хотел. Не то что ни рубля – ни копейки не досталось нам в награду за праведный труд. Город оружейников оказался ещё и городом скупердяев.

 

Близился вечер. Мы сидели на перроне и в каком-то отупении ели маринованный чеснок, купленный в привокзальном буфете. Доставали чеснок руками из стеклянной банки, отделяли зубчики от шелухи и жевали, жевали. Нам уже никуда не хотелось ехать. Но домой возвращаться тоже не хотелось. Железнодорожные пути были безвидны и пусты, так что ночевать нам предстояло на вокзале. Уже совсем стемнело, как вдруг вдалеке показался поезд. Подъехав поближе, он стал притормаживать и, наконец, остановился. На перрон по лесенке спустилась проводница в красивом строгой форме и в пилотке. С трудом преодолевая чесночное отупение, я поднялась с места. Я подошла к проводнице (женщине лет сорока, то есть, по моим тогдашним понятиям, пожилой) и выдала (с чувством, с толком, с расстановкой) традиционную для такого рода путешествий легенду. Удивительно, но эта легенда работала практически безотказно. Никому в голову не приходило спросить: «Что ж вы, девушки, домой не вернётесь?»

‒ Мы отстали от группы. Деньги и билеты на поезд находятся у старосты. Нас ждут на Золотом пляже в Феодосии и, наверное, сходят с ума от беспокойства.

Проводница ничуть не удивилась.

‒ Сколько вас? – спокойно спросила она.

‒ Двое.

‒ Садитесь. Поможете мне чай разносить.

Это был мой первый опыт лжи во спасение, и я пришла в восторг от своей неожиданной удачливости. Мы втащили в купе проводницы рюкзаки и гитару, и поезд «Москва – Феодосия» медленно поплыл в сторону благословенной Тавриды.

 

Феодосия

Когда-нибудь я напишу вот такие строки, в которых невзначай перекликнусь с великомучеником Мандельштамом:

 

Эвксинский Понт шумит в ушах, как стих

всевидяще-незрячего Гомера.

И из-за мыса, чудится, триера

вот-вот покажется. А мы – бултых! –

навстречу ей, была бы только вера…

 

А пока я сижу на Золотом пляже и недоумеваю: почему никто не купается? На небе ни облачка, песок жжёт подошвы, воздух прогрет, как русская печка зимой, море спокойно, как сытая кошка. На примусе в кане варится похлёбка. Танька ставит палатку, сдержанно матерясь на отсутствие хороших веток для колышков. В общем, красота и благолепие. Так почему же никто не купается? Полной достоинства походкой я направляюсь к полосе прибоя. Я пловчиха, что надо, любуйтесь. Ласточкой ныряю в приветливые синие волны. Ух! В зобу дыханье спёрло! Колоссальным усилием воли вытолкнув своё тело на поверхность, выпрыгиваю из воды. Она холодней, чем в проруби на Москве-реке в морозную крещенскую ночь.

Что ж, море непредсказуемо, как сама удача, и либо ты любишь неожиданности и принимаешь эту игру без правил, либо исповедуешь философию премудрого пескаря, которому всё равно не избежать щучьей пасти…

 

Ночной пустынный пляж. На пляже стоит палатка-малютка, а в ней две красивых молодых девушки при свете фонарика играют в карты. И вдруг Татьяна испуганно говорит:

‒ Мы здесь совсем одни. Лихие люди могут сделать с нами всё, что угодно.

‒ Пусть только сунутся! – отвечаю я с беспечностью юности.

‒ Нет, надо припугнуть невидимого врага.

‒ Каким образом?

‒ Давай мужскими голосами петь казацкие песни!

 

Только пуля казака во степи догонит,

Только пуля казака с коня собьёт!

 

Басовито и хрипло орём мы в ночное пространство под надрывные гитарные аккорды. Получается действительно здорово. Сам Розенбаум не спел бы лучше. Не знаю, устрашился ли невидимый враг, но мы обе, вдруг увидев себя со стороны, разразились безудержным хохотом, заставившим палатку-малютку сотрясаться, как от шквального ветра.

 

‒ Как ты думаешь, что такое жизнь?

‒ Цепочка случайностей, которые post factum выглядят как закономерности.

‒ Выглядят?

‒ Именно. Вот ты – чертовка, а выглядишь, как ангел.

‒ Может быть, мы называем случайностями неучтённые закономерности.

‒ Тогда нам следует согласиться с тезисом Гегеля о том, что всё действительное разумно. Однако, оно порой разумно, а порой – нет.

‒ Место для чуда.

‒ Аминь.

 

Джанкой

 

Впервые столкнуться с милицией визави нам посчастливилось два месяца назад, весною, когда мы с Татьяной под красным знаменем, снятым со стены магазина «Продукты» (где продукты водились редко), шли по улице Профсоюзная и под гитару пели «Интернационал» на французском языке. Какой-то бдительный советский гражданин звякнул в милицию, и нас повязали. Пригрозили посадить на пятнадцать суток за хулиганство. Из камер предварительного заключения пьяницы орали: «Эй, начальник, поссать отпусти!» ‒ а мы клятвенно заверяли милицию, что не было ничего плохого в нашем поступке: сегодня первое мая, «пролетарии всех стран, соединяйтесь!», во Франции тоже есть пролетарии, а «Интернационал» ‒ хорошая революционная песня. Нас выслушали, но продержали в отделении ещё два часа, пока не пришёл начальник. Начальник состава преступления в наших действиях не нашёл, и мы были отпущены на свободу.

 

И вот мы идём по окраине Джанкоя, присматривая место, где бы поставить палатку: близится ночь. Подходящего места не находится, и мы, устав от тщетных поисков, присаживаемся покурить. К нам подходят два милиционера (молодые ребята с погонами лейтенантов) и очень сурово спрашивают документы. Мы протягиваем наши паспорта.

‒ Москвички! – радостно изумляется белокурый светлоокий паренёк и смотрит на нас с интересом и даже с симпатией. – Здесь-то что делаете?

‒ Домой в Москву огородами пробираемся.

‒ Может, помощь какая нужна?

‒ Помогите воды напиться, а то очень есть хочется, потому что переночевать негде!

Белокурый смеётся, и даже его чернявый приятель смягчается. Говорит нам приветливо:

‒ У нас тут клуб недалеко. Пойдёмте, как-нибудь вас разместим.

 

Нас и правда разместили: на сцене в небольшом актовом зале. В зале сидело дюжины две милиционеров, которые вроде бы смотрели вечерние новости по висящему над сценой телевизору, а на самом деле пялились на нас. Нам принесли чёрный хлеб, смалец, горячий сладкий чай. Поев, мы расстелили на сцене спальники и беззаботно погрузились в сон: «моя милиция меня бережёт». И действительно берегла всю ночь, не покушаясь на нашу девичью честь.

 

‒ Весь мир – театр, и все мы в нём актёры, как говорил Шекспир.

‒ Мир – это шахта, все мы в ней шахтёры. И в тоннах нами добытой руды так мало золота, так много ерунды!

 

Николаев

Сидим на трассе, ожидая попутного транспорта в сторону Одессы. Рядом курит бедно одетый мужичок с характерным национальным профилем. Он поглядывает на меня с нескрываемым любопытством. Наконец, не удержавшись, подходит. Я догадываюсь, что он говорит на идиш, но, разумеется, не понимаю ни слова. О чём ему и сообщаю. Мужичок округляет глаза:

‒ Вы не знаете идиш?!

Всю жизнь евреи будут принимать меня за еврейку, итальянцы – за итальянку, шведы – за шведку, и даже индийцы – за индианку. Интернациональная внешность. Впрочем, и сущность. Однажды просвётленная подруга скажет мне: «Ты – человек планеты!»

 

Близится вечер, а трасса пуста. Ночевать, видимо, придётся вот здесь, на обочине. И вдруг из-за поворота выплывает крутой туристический автобус. «Этот точно не остановится, ‒ лениво думаю я. – Теоретически, конечно, возможно абсолютно всё, но Фейербах учил нас поверять теорию практикой». Татьяна голосует и – о чудо! – автобус останавливается.

‒ В Одессу? – спрашивает Ведьма.

‒ Так точно! – весело откликается шофёр, видимо, бывший военный.

‒ Возьмёте нас? Только мы без денег.

‒ Ладно! Будете анекдоты рассказывать.

Всю дорогу до Одессы (около трёх часов) мы по громкой связи рассказывали по очереди анекдоты, делая паузу только для того, чтобы промочить горло крепким чаем из фляги и удивляясь собственной памятливости. Этот случай мог бы войти в книгу рекордов Гиннеса, но мы, русские, не умеем пиарить свои достижения.

 

Одесса

 

В Одессе, в два часа ночи, мы, грязные и усталые, как черти, позвонили в квартиру родителей моей подруги, с которой я не виделась уже шесть лет (для нашего субтильного возраста – целую вечность). Нам открыли, я в качестве пароля назвала имя моей подруги.

‒ Зина сейчас в Севастополе, ‒ спокойно сказал простоватого вида дедушка, ‒ а вы, девчонки, проходите, располагайтесь. Есть хотите?

Вот были времена, вот были люди!

 

Идём по Дерибасовской. Очень хочется курить. Но уже поздно, всё закрыто, сигареты купить негде. Я иду и пинаю ногой пустую пачку из-под сигарет «Космос». Я предпочитаю «Столичные», но и эта дрянь бы сейчас пригодилась. Я продолжаю пинать пустую пачку и через два квартала вдруг осознаю, что эта пачка вроде бы не такая лёгкая, чтобы быть пустой. Поднимаю. Пачка даже не почата.

 

Мы сидим на нижних ступенях знаменитой Потёмкинской лестницы, вяло обсуждая наряды проходящих мимо дам и внешность мужчин. Один немолодой мужичок останавливается, достаёт из кармана носовой платок. Я умиляюсь. Дело в том, что русские мужчины как правило не пользуются платком, сморкаясь прямо на тротуар. И тут я замечаю, что, когда мужчина доставал платок, из его кармана выпала бумажка, очень похожая на банкноту. Мужчина удаляется, а я, скинув вьетнамки, неспешным шагом подхожу к месту, где лежит бумажка. Я беру её пальцами правой ноги, сгибаю ногу в колене и беру бумажку рукой. На мой манёвр никто не обратил внимания. В моей руке трёхрублёвка. Полноценный обед на двоих в кафе.

 

‒ Как ты думаешь, прав был Платон, утверждая, что любой человек – андрогин? То есть, что в каждом человеке присутствуют и мужчина, и женщина?

‒ Прав, разумеется. Я, как мужчина, люблю хвастаться. И, как женщина, люблю мужчин.

 

Товарняк

Тормозная площадка, открытая всем ветрам. Глухая ночь, холодный проливной дождь. Мы дремлем, привалившись к рюкзакам, надвинув на глаза капюшоны штормовок. Поезд тормозит у какого-то Богом забытого полустанка. Медленно приближается, покачиваясь, фонарь путевого обходчика. Наконец, свет падает на наши скорчившиеся фигуры. Обходчик изумлённо восклицает:

‒ О! – тщетно пытается нас разглядеть. – Эй, орлы, куда едете?

В ответ раздаются наши писклявые голоса:

‒ Дяденька, не ссаживайте нас, пожалуйста!

‒ О! – восклицает потрясённый обходчик. – Это ж надо, девки…

 

Запорожье – Синельниково

 

После бессонной ночи, проведённой на тормозной площадке товарного вагона, мы мирно спим в электричке, расстелив спальники на скамейках. Народу немного, мы никому не мешаем. Электричка, тихо покачиваясь, как пирог с человечиной на блюде в руках официанта, медленно плывёт в сторону конечной станции. Мы просыпаемся одновременно. Выходим в тамбур покурить. В тамбуре мыкается двухметроворостый поддатый хохол. Завидев нас, гадливо улыбается:

‒ А, москальские бляди понаехали! Сколько берёте, чтоб отсосать? – и хватает Татьяну за косу.

И тут случается нечто. Танька хватает хохла за грудки, швыряет в угол тамбура. Я начинаю очень методично, без всякой злобы наносить удары ногой: в лицо, потом в пах, в лицо, в пах. Так слаженно мы не действовали даже на тренировках по каратэ. Повторяю, я была совершенно хладнокровна и очень собранна. Следила только затем, чтобы мои удары были точны и эффективны. Наконец, я решила, что достаточно наказала нахала. И Танька, почувствовав это, ослабила хватку. Хохол с фиолетовым от ударов лицом, воя, кинулся прочь по вагону. Надо заметить, что почтенная малороссийская публика наблюдала всю эту сцену из-за нарочито развёрнутых газетных страниц.

Электричка подкатила к конечной станции, и мы вышли. Купили мороженное, не спеша его ели, приходя в себя после случившегося. Вдруг к нам подошла востроносая женщина в платочке и зловеще прошептала:

‒ Девчонки, берегитесь! Он уже всемером ходит.

Да, с семерыми мы бы не справились даже с помощью каратэ. Мы забились в электричку, готовившуюся к отправлению. Она была совершенно пуста, помощи ждать было неоткуда. И вдруг в окно я увидела нашего наказанного обидчика в компании подобных ему приматов.

‒ Танька, идёт! – шёпотом крикнула я, и мы пригнулись. Через некоторое время банда появилась с другой стороны, и мы снова пригнулись. Действительно, было страшно. Но тут двери электропоезда закрылись, и мы снова двинулись в путь, поцелованные Господином Великим Случаем в обе щёки.

 

‒ Жестокие люди как правило сентиментальны.

‒ Энгельс. «Диалектика природы». Единство и борьба противоположностей.

‒ Эсесовцы носили в бумажниках фотографии невест. А японский камикадзе, отправляясь в свой героический последний путь, брал с собой фотографию матери.

‒ Зло не абсолютно и добро не абсолютно. В человеке, по крайней мере.

‒ Хочется спросить: почему «святые» отцы так боятся женщин, что на Афон их и вовсе не пускают?

‒ Озабоченный чистотой повсюду видит грязь.

 

Киев

Alma mateг городов русских нас разочаровала, не успев очаровать. Жирные крысы во дворе, куда мы зашли справить малую нужду. Вяло матерящиеся парубки на улицах, одетые в вытянутые на коленках брюки и обвислые футболки. В довершение ко всему святая София была наглухо закрыта. Мы уселись на скамейку с видом на купола и закурили. Рядом с нашей скамейкой произошло небольшое колыхание воздуха, которое сгустилось в грузную женщину с характерным национальным профилем. Женщина была одета в чёрный струящийся балахон, на руках сверкали золотые перстни. Поместившись рядом с нами на скамейке, женщина представилась:

‒ Роза Соломоновна. Столько лет уже живу в этом проклятом городе, что и сказать страшно.

Татьяна сочла нужным солгать, что и город прекрасен, и дама выглядит замечательно. Женщина, явно польщённая, умолкла, но ненадолго. Пожевав губы, она выпалила:

‒ Как же я ненавижу хохлов! Но ещё больше я ненавижу евреев!

Потрясённые, мы воззрились на её характерный национальный профиль, побросали окурки мимо урны и рысцой отправились на вокзал.

 

Петербург – Таллинн

 

Петербург – потрясение. В стране, азиатской в самом худшем смысле этого слова, вдруг – совершенно европейский город. Да ещё какой! Через несколько лет я услышу от своей шведской подруги, объехавшей весь мир: «Петербург ‒ самый красивый город мира». А мы, русские, почему-то мечтаем о Париже.

Осмотрев петербургские достопримечательности, описывать которые нет никакого смысла, мы присели «средь хибар, хиппарей и сараев» ‒ в Никольском подворье, воспетом гениальным мальчиком Вадимом Певзнером:

 

Ты присядешь в Никольском подворье,

просвистев вдоль по синей аллее,

и как шапка алеет на воре,

всё внутри у тебя сатанеет…

 

В Эрмитаже никто внимания не обратил на наш внешний вид (вьетнамки и штормовки), из-за которого мы не были допущены к посещению музея Александра Грина в Феодосии. Оно и понятно: там была провинция, а тут Европа! Но мы не просто туристы, мы – искатели приключений. В благопристойном и приветливом Петербурге приключений мы не нашли и решили съездить за ними в Таллинн. Это же совсем рядом, рукой подать.

 

Мы доехали до Нарвы на электричке. Нам снова повезло: контролёры не появились, и это было хорошим предзнаменованием. В записной книжке у нас имелись телефоны двух таллиннских хиппарей, Лео и Хаки, которых мы в глаза не видели, но были уверены в их гостеприимстве. И вдруг в Нарве наше везение начало давать сбои. Никто из белобрысых эстонских проводниц и проводников не пожелал пристроить нас в свой вагон. «Нельзя, не положено», ‒ очень неприветливо говорили они. Мы осаждали вагон за вагоном, поезд за поездом, и везде получали отказ. Неумолимо приближалась ночь, и в довершение всего вдруг полил проливной холодный дождь. Мы укрылись в здании станции, но надо было как-то выходить из создавшегося положения. Некоторое время мы сидели, угрюмо уставившись в грязный пол. И вдруг меня осенило.

‒ Слушай, ‒ сказала я Татьяне, ‒ я знаю, что по нашим правилам платить за дорогу мы не должны. Но если правило перестаёт работать на нас, не лучше ли его нарушить?

‒ Что ты предлагаешь?

‒ Здесь наверняка есть автовокзал. Сядем в автобус и утром будем в Таллинне.

Автовокзал, действительно, был совсем рядом. Комфортабельные туристические автобусы шли в Таллинн и в Петербург. Мы были вне себя от радости. Купили билеты. Подошли к автобусу, спросили шофёра:

‒ В Таллинн?

Шофёр утвердительно кивнул и знаком пригласил нас в автобус. Испытывая огромное облегчение, мы удобно расположились в мягких креслах с высокими спинками и вскоре уснули мёртвым сном. Среди ночи я проснулась, потому что мне показалось, что автобус никуда не едет. Да нет, он с хорошей скоростью нёсся по трассе. Успокоившись, я снова заснула. Когда мы проснулись, автобус уже стоял у здания автовокзала, пассажиры неуклюже выбирались на улицу. Вышли и мы. Посмотрели на часы: шесть утра. Добрались до ближайшего телефона-автомата и набрали номер эстонских хиппарей.

‒ Можно попросить Лео?

‒ Какого ещё Лёву?

‒ Тогда Хаки.

‒ Ты кому звонишь в шесть утра?! – возмутился не выспавшийся мужской голос, непечатно выругался и повесил трубку.

Мы были в растерянности. Огляделись. Но окружающие нас непримечательные дома не одарили нас подсказкой. Что-то не сходилось, подозрительно странно не сходилось. И тут меня осенило снова. Я подошла к первому попавшемуся прохожему и спросила:

‒ Извините, какой это город?

‒ Петербург. – Был ответ.

 

Москва. Кафе «Крымское»

 

‒ Не все сражения можно выиграть. Наполеон выиграл Аустерлиц, но проиграл Ватерлоо.

‒ Знаешь, а ведь мы в общей сложности накрутили десять тысяч километров. Если бы наши зигзаги можно было вытянуть в прямую линию, направленную строго за запад, мы бы оказались в Америке.

‒ Ничего. Это у нас ещё впереди.