Элла Крылова-Гремяка

Элла Крылова-Гремяка

Четвёртое измерение № 13 (469) от 1 мая 2019 года

Ночник

Рождение души

 

Это было в те времена,

когда боги спускались с небес

и ходили среди людей,

а люди говорили на едином наречье

и понимали язык птиц и зверей.

Взаимоедства не было:

яства появлялись сами собой,

как только хотелось есть.

Все жили в мире, в дружбе, в братстве.

Все были просветлёнными и посвящёнными.

Смерти не было –

все просто переселялись в мир богов.

Люди жили среди прекрасной природы

и великолепных произведений искусства,

они обладали способностями,

которые мы сегодня

называем сверхъестественными.

Климат был тёплый и благостный.

Это был Золотой Век.

 

Тогда и родилась моя душа.

Она родилась из цветка белой кувшинки.

И не знала она тогда,

что ей предстоят столетия

тяжёлых и страшных испытаний.

Но она всегда свято хранила память

о том прекрасном мире, в котором она родилась.

Хранит и сейчас...

 

Философема

 

Больше о переходе,

чем о телесной жизни,

думается. В Природе

к Богу нет укоризны.

 

Мыслю и я смиренно:

суть не уйдёт бесследно.

То не нужно, что тленно;

всё, что нужно – бессмертно!

 

22 ноября 2018

 

* * *

 

Смиренного подсвечника мне участь

дарована. Кто свечи водрузит?

И в честь кого? Я всеприимством мучусь

и понимаю: наша жизнь – транзит

 

из вечности живой обратно в вечность.

Пусть Бог един, для каждого Он – свой.

Огонь свечи – он отражает млечность

высоких звёзд. Больною головой

 

свечусь я, словно бы маяк зажжённый:

«Всё принимай! Всевышний многолик!»

Но только темнотою пощажённый

приемлет это. Свет мой невелик...

 

Ночник

 

Источник – один,

                         но течёт из него много рек.

Истина – многогранна,

                                 вмести, человек!

Рек вода нагревается

                                 под земными лучами.

Истинный мистик купается

                                    во всех реках ночами.

 

Потому что земная ночь – это Божий день.

Притихшую Землю объемлет райская сень.

Ночью сильнее благоуханье цветов

                                        и слышнее трель соловья.

По ночам пробуждается дивом душа моя.

 

Я богиня прекрасная! В зеркале – не узнать.

Нардом благоуханным спускается благодать.

И благодатною скорбью нисходят стихи.

И поэтам, как сказано Анной,

                                    совсем не пристали грехи...

 

Пробуждение

 

Как мне нравится этот сюжет...

 

Сном окутан дворец.

Крепко спит славный царь Суддходана.

Сладко спит волоокая Яшодхара,

прижимая к груди новорожденного младенца.

Слуги спят,

спят танцовщицы и музыканты.

Спят боевые слоны,

и лошади спят в конюшнях.

 

Не спит только принц.

Он проснулся – навеки.

С глаз прозревших упала повязка

радужной майи –

убаюкивающей иллюзии.

Мир гол и прост,

и спящий дворец горит,

горит, как костёр погребальный.

Лишь один пробудившийся принц это видит

и идёт за водою спасенья.

 

Из дворца он уходит

и прочь устремляется в ночь

(стража спит, открываются сами ворота),

чтоб в глубокой ночи

почерпнуть трансцендентного света.

 

Во дворце был Сиддхартха,

но Будда покинул дворец.

 

Ты проснулся? Все спят, в сновиденьях блуждая.

Уходи из дворца.

 

Медитация на Делосе

 

Маки острова Делос...

Родина Аполлона.

Эллада, она никуда не делась,

античная светоч колонна.

 

Не иссяк и в Дельфах источник,

только пифия уж не пророчит.

Ходит Христос между строчек,

и сатана зубы точит.

 

Как до Христа было славно –

не было сатаны.

Зевс средь богов был главный

и не носил штаны.

 

Была у греков гимнофилия –

почитание наготы.

Но они мальчишек растлили,

с геями мы на «ты».

 

И всё же боги Эллады прекрасны

человеческой красотой.

И пусть по делам порою ужасны –

сколько поэзии в них святой!

 

Треплю античной козы я вымя

и разбираю понятия:

единобожие – тирания,

язычество – демократия!

 

Письмо

 

Светлой памяти моей мамы

Екатерины Крыловой

 

Мама, родная моя, «золотые шары» возле дома

твоего расцвели так солнечно и весомо!

Напоминают они мне детство:

тебя молодую, меня в костюме индейца.

 

Этот костюм ты сама мне вручную сшила,

он мне дороже, чем норка или шиншилла.

Мама, а помнишь, из желудей мастерили бусы?

И рисовой каши твоей я лучше не знаю вкуса.

 

А помнишь, как мы с тобой приручили белку?

Но обе потом попали мы в переделку,

которая почему-то зовётся жизнью.

Спасала наша приверженность к романтизму.

 

Спасал Кастанеда, Бердяев, Ауробиндо, Ошо.

Но жизнь с каждым годом делалась горше, плоше.

Ты душу вручила Господу Иисусу.

Я же пришла к всеприимству – к искусу

 

или же Просветленью? Не скажет тибетский папа.

Но вдруг ко мне с неба простёрлась кошачья лапа,

и чертит она на листе всеобъемлющей Встречи знаки.

И ведь Одиссей добрался-таки до Итаки!

 

Акафист

 

Христе Господи, жертвой своей

ты избавил нас от сансары,

то есть от коловращенья людей

в колесе бытия – лучше нары,

 

чем рождений-смертей колесо

в круге замкнутом плоти греховной.

Это черти играют в серсо.

Впрочем, чужд догматизм мне церковный.

 

В Духе, в истине я помолюсь:

пусть последним здесь будет рожденье,

на Земле; хоть я смерти боюсь,

но предчувствует дух восхожденье

 

к вдохновенным и светлым мирам.

Ты сказал, ты – врата, я войду в них!

Сквозь земной кавардак, татарам,

в непростых, часто каверзных думах,

 

но войду! Ибо верую я:

ты упас нас от коловращенья

сансарического бытия.

Только милость и только прощенье!

 

Амальфитана

 

Серёже

 

Средиземноморские лагуны –

биографии моей лакуны,

       так и не пришлось там побывать.

Но из вдохновенного тумана

в рамочке всплыла Амальфитана,

       я смотрю на холст, и благодать.

 

Трудно верить, что такая где-то

красота реально есть, одета

       в море света. Пинии, лазурь.

Розовые домики на взгорье,

и зеленовато-сине море.

       Белый парус здесь не ищет бурь.

 

И плющом увитая беседка,

и голубоглазая соседка-

       католичка ужинать зайдёт.

Прочитаю ей стихи Торквато.

А постель крахмальная примята –

       возлежит на ней мохнатый кот.

 

Уголок Амальфи в комнатушке

три на шесть, где шумные пирушки

       кончились давно – ушли друзья

в Небеса, в живых осталась малость.

Но немало в комнате осталось:

       холст Арнеггера, и ты, и я.

 

Афродита

 

Ты на моём столе, отлита в бронзе,

стоишь, светла, в непринуждённой позе,

       спокойного достоинства полна.

И водоросли-волосы струятся.

Вокруг – голубки в белокрылом танце.

      Пристойна ты, хоть и обнажена.

 

Твоё лицо не выражает страсти,

ёё чудовищной порою власти,

       а только нежность, кротость, доброту.

Урания ты, значит, не Пандемос!

И ты с Олимпа никуда не делась,

       жива поныне, и тебя я чту.

 

Я верю: из морской ты вышла пены.

Каноны вечной красоты нетленны

       античные, прекрасный ты пример.

Я пьедестал твой розами украшу,

я за тебя «Хиоса» выпью чашу.

       Вандал тебя минует, изувер,

 

не будет красоте твоей урона.

Стоит поныне светочем колонна

       аттическая, целясь в синеву...

Любуюсь на изящные изгибы

и Веронезе говорю «спасибо»,

       венчая миртом гордую главу.

 

Псалом

 

В пятнадцать лет душа была мистичной

и чистой, и возвышенной была,

и сильною была, не рахитичной,

на древний опыт не держала зла.

 

Зачем же, как бездомную собаку,

на грязь и унижения обрёк

её ты, Бог, и погрузил в клоаку?

Как верить в доброту твою, о, Бог?

 

Ах, как душа была великолепна!

Не ведала, что значит тлен и страх.

Теперь же знает: создана из пепла,

и шарит жалкой свечечкой впотьмах....

 

22 ноября 2018

 

Онтологическое

 

Сажаем в саду красоту,

но каждый из нас – калека.

Ведь можно убить мечту,

а вместе с ней – человека.

 

И нас обступает тьма,

а в ней головня – угроза.

...Чем больше в земле дерьма,

тем благоуханней роза.

 

Свой рай

 

Не надо мне Света,

хочу лишь покоя,

чтоб песня не спета

и дом над рекою.

 

Любимые люди

чтоб жили вокруг

не в боли, не в блуде,

без дрязг и разлук.

 

Любимые кошки

чтоб жили в дому,

смотрели в окошки,

ласкались к тому,

 

кто Бога дороже

и больше, чем муж,

зовётся Серёжей,

родимый мой муз.

 

И вольная лира,

и винный кармин,

в окошке - полмира,

мир смотрит с картин.

 

Так жить бы да жить бы

над речкой в лесу.

Вот образ женитьбы

с тобой, Иисус...

 

Уединённое

 

Мир современный не люблю.

В высокой башне затворившись,

давно умершей притворившись,

орлицей сверху вниз смотрю

 

на мировую суету,

коловращение людское.

В трудах неспешных и в покое

в душе лелею красоту.

 

И в звёздный кладезь – в высоту –

гляжу я чаще, чем на Землю.

Я призываньям Бога внемлю,

растя крылатую мечту.

 

Кормлю поэзией с руки,

пою водицею живою,

чтоб пела девой молодою

и ангелам плела венки.

 

Вот-вот отправится в полёт,

справляя вечный день рожденья,

долой из мира вырожденья,

и душу в Небо вознесёт.

 

Дождливый романс

 

Вечерний дождик, ласковый и синий,

недолго петь тебе, осенний дождик!

Уж скоро ляжет молчаливый иней

на гордый вяз, на кроткий подорожник,

 

как лёг он на мои гнедые пряди,

словно безмолвное напоминанье

о скорой неминуемой утрате

отрадного земного бытованья.

 

А я уже не верю – так привыкла

к теплу вещей, своей и братской плоти, –

не верю, что умру. Так что ж поникло

моё чело в нерадостной заботе?

 

Родные имена перебираю

в уме и словно бы прощаюсь с каждым.

И жалко всех, как будто бы из рая

смотрю в юдоль с её пустынной жаждой.

 

Взираю на заплаканные свечи,

на мутные заплаканные окна.

И сотрясаются рыданьем плечи,

промокло небо, и душа промокла.

 

Она, как новорожденный котёнок,

дрожит, – голодный и ещё незрячий.

А вдруг по наущению потёмок

её утопят, и в моём же плаче?

 

Я не дитя и, верно, стыдно плакать,

но жизнь сильней меня, себя сильнее,

а смерть несыто чавкает, как слякоть

под лёгкими стопами Назорея...