Эллионора Леончик

Эллионора Леончик

Все стихи Эллионоры Леончик

День рождения

 

На душе и на улице – тьма да стынь,

замерзает плевком на лету «прости»,

ни надсадных фронтов, ни тыла,

что не вымерзло – то простыло...

А поверх всего – гололёда лак:

что ни шаг, то опять не туда, не так,

словно здесь, в декабре убогом,

гравитации слишком много...

И мечту наркомана – в тепло, в балдёж –

понимать начинает, впадая в дрожь,

кровожадина бронзоголовый,

истукан на Большой Садовой.

Мы на равных? Едва ли.

Разверзнись, мгла,

мне согреть бы ближайшего!..

Не смогла.

Я уже не попутчица даже,

а намёк на деталь пейзажа.

И давно без претензий.

Гуляй, борей!

Не случилось отдаться теплу морей,

где ни бронз,

ни вождей,

ни стужи...

Впрочем, северней было хуже.

 

 

Зона абсурда

 

Время – ноль. Снег на листве.

Маски на звёздах. Дуб на экране.

Пень щеголяет упрямством бараньим.

Полночь помешана на воровстве.

Месяц – икс. Снег на траве.

Хам на диване, бред на пределе.

В «ящике» вроде бы тело на теле.

Комната жаждет распасться на две.

Дрожь – не в счёт. Снег на былом.

Плоть на распутье. Память на пломбе.

Список расстрельный монтирует зомби.

Мода на стужу. Хребты – на излом.

Всё – не то. Снег под ребром.

Ложь под ладонью. Слякоть под шубой.

В мыслях вокзально, накурено, шумно.

Все мы под видом... Горшочки с добром.

 

ноябрь, 93

 

 

Зона абсурда-2

 

Ни тебя, ни меня. Эти двое –

отражение чьё-то кривое

на поверхности суеты:

тот седой скупердяй – не ты,

тень с кошелками средь бабья

накануне припадка – не я!

 

Ведь ни мне, ни тебе. Другие,

распахнув кошельки тугие,

властоимствуют и жуют.

Нет, не ты их комфорт-уют

осеняешь строкой вранья.

И давлюсь микрофоном не я...

 

И какой-такой цели ради

мы завязли в чужом маскараде,

от ролей охреневши давно? –

Сивый Джокер и Домино...

Мы куда по валютной реке

с пятаком в кулаке?

 

декабрь,94

 

Игра

 

Попытка, вторая...

Волненье на пальцах играет

мелодию «Феи Драже»...

А вот и душа в неглиже!

(О, с кем не бывает?)

И просится страха кривая

рвануться на волю из глаз –

не жмите на газ,

рискуя устать от итога! –

Не то изобилье из рога

у сердца на красном сукне:

бездарные ставки. И мне,

случайнейшей в этом угаре,

на этом заигранном шаре

(уже далеко не земном)

не сбыться звеном

цепочки с удачливой шеи...

...Как много бессмертных кащеев

над златом зачахнуть взялось!

Попробуйте злость,

почувствуйте разницу – или

сметайтесь лохмотьями пыли

на ветер, в канаву, на дно...

ВЕЗДЕ КАЗИНО.

 


Поэтическая викторина

* * *

 

Не получается любви:

душа-вампир с душой-калекой

исходят боем лобовым...

А музы от безделья блекнут:

без лирики понятен жест –

милей бронежилета панцирь,

когда кого-то кто-то ест,

причину высосав из пальца.

 

Не получается добра –

ни просто так, ни с кулаками:

особо тяжкие с утра

попазушно томятся камни,

и каждый, даже небольшой,

ждёт повода пристукнуть жертву.

Добра победа? – Шов на шов

наложен и подпёрта жердью;

скрипя протезами надежд,

покорно подставляет вены –

пусть даже скопищу невежд,

но лишь бы с капельницей веры!

 

И вновь не то. Щекочет месть,

на ладан дышит благочинность...

Но кто-то же на свете есть,

довольный тем, что получилось?!

 

Октябрь-93

 

Безрадужье – не по судьбе итог.

в погонах небо, в генералах Бог,

в придурках друг, в чужих заботах рот,

нет окруженья – есть круговорот

в углах провинциального котла.

...А зритель жаждет, чтоб опять дотла,

чтоб на «ура» и шашки наголо...

(Ах, мальчик, неужели то мурло,

что в зеркале, – не ложь, не маскарад?..)

Банкует Осень имена утрат,

фамилии агоний, клички бед...

И только прах надежды не отпет –

всё некогда...

Душа почти что бомж –

ей не до клёнов, из которых борщ

сварил мороз: и без того красно!

(Пора бы навестить гадалку, но –

всё не за что...)

Постой, зима, не вьюжь!

Ещё не вся эпоха в бездну луж

скатилась по откосу октября.

Пусть катится. Дай Боже, чтоб не зря.

 

Покаяние

 

На правую руку надела

перчатку с левой руки...

Анна Ахматова

 

Заступница-Осень, не надо вендетт,

сойдёмся на самоотраве!

...На левую ногу пытаюсь надеть

ботинок – чужой и правый.

Почти что не давит колпак шутовской

на темя. И публика рада.

Не важно, что голос облеплен тоской

и сердце не слева. Так надо.

А с правой руки не отодранный стих

саднит под перчаткой прозы...

Что с левой? Ах, пальцы – и кукиш из них

недавно зачислен в розы.

А левой ногой оставляемый след

опять не того размера...

(Мой глупенький снайпер,

меня уже нет,

на мушке твоей – химера!)

С утра надеваю мешки под глаза...

(Не надо, мадам, про жалость!)

Ещё бы не помнить,

кто «против», кто «за»,

и что невзначай воздержалось.

 

октябрь, 93

 

После бала

 

Рассыпан бисер перед свиньями,

а им бы тёплые помои...

Тоска с глазами тёмно-синими

и та не восхитилась мною:

старым-старо сиё занятие,

и свиньям – не до эволюций...

Всесильны племенные, знатные,

живьём и холодцом на блюдце.

 

Всемощны чуханьем и чавканьем,

и неоправданно клыкасты –

хрустит не бисер, а отчаянье

меж челюстями жрущей касты.

Хрустят созвездья безымянные,

хрустят стихи, балеты, оперы...

(Извозом туш свиных измаяны,

под грузом проседают «опели»...)

Стада – увы! – несокрушимы:

то во дворцах, то у камина

в дезодорантах с крепдешинами

видна отчетливо свинина.

 

ноябрь, 93

 

Предновогодний этюд

 

Какая блажь, весь этот Новый год!

Провинция у Бега просит льгот.

Алкаш мусолит ценник взглядом рачьим,

не в силах осознать, кем одурачен.

Какая муть! В рассрочку снегопад,

тоска, что год и тридцать три назад...

Свербят в очередях свекрови-тёщи,

торгаш ныряет в собственную толщу –

от холода, от совести, от глаз

гвоздящих и просящих. Ловелас

поглаживает ляжку, дело зная, –

не женскую – свиную! Жизнь иная

оспаривает ценностей шкалу...

Ветра сверяют списки на углу

простуженных и отрезвлённых ими.

Ворона произносит чьё-то имя,

обхаживая праздное окно, –

то самое, что камня просит, но...

Ты спи, оружье пролетариата,

в честь праздника, любимого когда-то,

в честь дефицита стёкол и тепла,

и в честь меня, которой не до зла.

А дома – серпантин из паутины,

и дом – не дом, творение кретина,

панельное хранилище зевот...

Какой урод, весь этот Новый год!

 

декабрь, 92

 

 

* * *

 

Резервация – это просто:

нищета бережёт изгоя

от претензий большего роста

и от прочей звездной коросты –

ни столиц тебе, ни забугорья...

 

Ах, какой бесконечный занавес!

Вам на выход? Дерзайте! Смейте!

Можно – за угол или же за город,

вброд, пешочком, ползком, зигзагами,

можно круто и даже посмертно...

 

Снова Осень сутулит плечи

в этом гетто, не в силах прорваться

сквозь маразмы, психозы, увечья...

Если выживу – увековечу

основателей всех резерваций!

 

Родиону

(Акростих)

 

Рондо моё роковое, прости

осень мою на запястье апреля...

Длится скрипичный надсад застарелый

и не даёт пустоту обрести.

Оргия пальцев, смычка и души

на в небеса убегающих струнах –

устье предчувствий моих многоструйных,

Завтрашний день, озаренье в глуши...

Азимут мой на пути по стерне,

можешь принять хоть святого обличье –

умалишённой стране безразлично,

ржавь или кровь у тебя на струне!

Умных не любят. От умных сквозит

если не болью, то правдой нагою.

Вот и общаемся, словно изгои,

устно и редко: духовный транзит.

 

Ростовский рэп-92

 

В небо не хочется,

в землю не верится...

Время без отчества

без толку вертится:

дни хладнокровные

заметью мылятся, –

спой, зимородочек,

оду бессмыслице –

вдруг подыграется

или запляшется,

властью облается,

матом облащется...

Славы не жаждется,

чувствам не вьюжится...

Это не задницы –

головы тужатся,

бредом не давятся

глотки дюймовые, –

вот и рождается

сущность дерьмовая...

В бездну не хочется,

в храмы не верится...

Время без отчества

черепом вертится,

к сердцу на подступах

с болью венчается –

славно господствует! –

и не кончается.

 

Сага о личном

 

У тумана – контуры тела

твоего... Тебя я хотела

ещё тогда, в эСэСэСэРе,

Где не было секса, и север

доступнее был, чем курорт...

Мой Искариот

(а дуре казалось, что Эрос),

во имя какой-то там эры

меня отымев по ночам,

сдавал стукачам

на завтрак, под стопку к обеду...

Дворняга мой бедный

исправней легавой служил,

а виделся джинн

в обличье лукаво-слащавом...

(Тюльпаны и щавель

небрежно бросались на стол.)

Хотелось не столь

словес веселящего газа, –

хотелось свободы и сразу,

как только и вдруг!..

Но стрелки от брюк

вели в направлении ложа,

и вопль атеиста «о боже!»

прослушку бодрил

(и слюни, бежавшие с рыл,

по трубкам стучали капелью)...

...А в небе апреля пропеллер

вовсю про субботник ревел,

и шлёпал отцовский ремень

опять по нашкодившим попкам,

и снова какую-то польку

спрягал на баяне сосед, –

казалось, что весь этот свет

блаженно незыблем...

А мне от шестерки козырной

хотелось на волю удрать, –

туда, где шпионская рать

борщами не дышит в затылок...

...Похмелье текло из бутылок –

апрельское – в май,

ты дань собирал, как Мамай,

всё чаще и только натурой,

но пала цензура,

осыпались звёзды с погон,

к усам пригвоздился жаргон

и джинс водрузился на плечи.

И вдруг оказалось, что нечем

закончить роман...

Ушёл – из тумана в туман, –

таща за собою эпоху,

как пса на верёвке, и похоть

цепляла по ходу кусты...

Я жестом простым

тебя отослала подальше:

отдавшись, себя не отдавши,

нет смысла жалеть, –

ведь сердца безмерная клеть

просторнее камер наружных...

 

Но если вглядеться поглубже

в бездонную мглу,

в пасьянсы теней на полу,

в тумана расплывчатый контур, –

привидится кто-то

в далёком своём далеке

с тюльпаном в руке.

 

* * *

 

Скрипели качели.

Душа с пустотой Торричелли

соперничала в ночи –

пустыня, кричи не кричи...

Не виделось завтра.

Зелёненький транквилизатор

мерцал светофору сродни,

пророча безбольные дни

средь зимних фарфоров...

А сколько таких «светофоров»

толпой сквозь меня пронеслось?

И вроде спалось –

по плану, согласно кошмарам...

Зато не икалось Икарам,

пропившим второе крыло...

До самого марта мело.

На крышах не пелось капели.

И только качели скрипели,

как будто свершали обряд...

Что дальше? Поныне скрипят.

 

февраль, 93

 

Стихи отчаянья

 

Яростным матом полощет по рации

мальчик-омоновец – помощи просит...

Время, банальны твои декорации,

и предсказуем сценарий, как Осень.

 

Яростным шквалом полощут оплошности

артоктября над безмозглостью зрящих:

вот вам единство противоположностей,

с лёгкостью странной играющих в ящик!

 

Яростным залпом продуты извилины

псевдо-Олимпа. Но вещим кошмаром

сквозь арматурины прошлое с вилами

сунуло рыло, смердя перегаром.

 

Боже, не надо! Но лезет из мусора

нечто сапожно-шинельно-рябое,

нечто бровастое, трубчатоусое,

истосковавшееся по разбою...

 

Что там с прогнозом, вещуньи с провидцами?

С видом на чёрное давится красным

Многопрестольная.

А у провинции

плавятся окна в ночи ненапрасной.

 

4 октября, 93

 

Суицидотерапия

 

Вроде бы доаукались...

Что ж не сдирает мрак

эта шершавая рукопись –

наждачнейшая из бумаг?!

 

Муза, бензином облиться

можно – да смысла нет:

нам ли тягаться с лицами,

зачатыми от ракет?

 

Поздно, мадам, все схвачено.

(Кто без гроша – взашей!)

Не просветить очуваченных

коледжем для торгашей...

 

Солнышко? – Декорация!

Истина – тьма кулис:

с грейдером не продраться.

С рифмами? – на фиг, плиз.

 

 

Тихий снег

 

Дело не в том, что февраль на горле,

дней несмыканье и мерзостей шестерни...

Тихий снег поглощает город,

словно тихое

сумасшествие.

 

Дело не в том, что почти не светит

хэппи энда вселенскому фильму...

Тихий снег настигает, как сети

предпоследнюю

пару дельфинов.

 

Даже не в том беда, что искомое –

правда, которой приделали ноги...

Тихий снег обещает кому

очень тихую

очень многим...

 

Небу плевать на интриги и шашни

тонущих, пьющих, вмурованных в комнаты:

снег спускается – наитишайший –

ближе к полночи

в тихом омуте...

 

17 февраля, 97

 

Три досье на февраль

 

1. Досье феминистки

 

Недоделок-Февраль!

Мужичок-с-ноготок, одинок,

альбинос, забулдыга и враль;

краснонос и прыщав, кривоног;

зол, плечист в животе, ретроград,

кое-как приодет;

щиплет женские ножки, гад, –

сам же сплошь импотент;

неудачник-игрок, аферист,

властоимец транзитный! хам!

недоучка, но как фраерист! –

расположен к мехам

и карманам – опять же, к чужим;

напоследок слезлив и соплив:

не приемля весенний режим,

удаляется в слив

на одиннадцать месяцев.

 

2. Досье первокурсницы

 

Милый мальчик-Февраль:

бледноликий хрусталь-недотрога,

в серебро и эмаль

облачённый рукой полубога, –

хрупкий символ конца

на пиру волшебства ледяного...

(О, судьба леденца

под хрустящей обёрткой обновы!..)

Мимолетность ничья,

лунный пасынок города-ада,

архитектор капели, ручья,

ледохода, подснежника, взгляда...

Обречён исчезать,

истекать, испаряться, сдаваться –

до поры! – как исконная знать

при дворе упыря-самозванца –

до лучших времён...

 

3. Досье пессимистки

 

Бард мычит про Февраль,

а февраль не мычит и не телится...

Не похож, ни на белый рояль,

ни на вьюжно-жемчужную мельницу,

ни на сказку взаймы

для души с отрицательным резусом.

Просто это обмылок зимы.

Просто фраза с концовкой обрезанной –

недосказ, недопев.

Да и надо ли что-то досказывать?

Не попрёт он, тоской заболев,

против Марта с баллончиком газовым!

Что ему пара дней? –

серебро именное прогуляно.

...Только барду, конечно, видней,

где сады с ледяными фигурами

и Февраль круглый год...

 

* * *

 

Это зима, а не то, что мне хочется...

Чавкает слякоть, хлюпает морось,

кажется, что никогда не отмоюсь

от грязевого настырного зодчества.

 

Это не то, что слывет очищением:

веком загажен, ветром испорот,

словно чужой, погружается город

в липкую, наглую темень пещерную...

 

Это Январь, но не ладятся Святки.

О, дефицит чистоты подвенечной! –

небу фригидному выбелить нечем

скользкие стены и улицы всмятку.

 

Это не то, что для кисти пригодно:

быта мурло и погоды гримаса –

словно когда без муки и без масла

печь предлагают пирог новогодний...

 

Зря патриотик на паперти сердится,

гробя кирзу на коллаже колдобин:

наш он, родимый! – но как неудобен

этот шедевр всеобъемлющей серости.

 

январь, 93