Эмилия Песочина

Эмилия Песочина

Четвёртое измерение № 9 (429) от 21 марта 2018 года

Душа в саду

Счастливый случай

 

Я ложилась тщательно поперёк.

На живот и шею давили рельсы.

Я поймать пыталась хотя б намёк

На подсказку свыше: «Живи! Надейся!»

Поезд рос и ширился на путях,

Грохотал чугунным своим копытом.

И кричало близко вовсю дитя –

Видно, фортка в доме была открыта.

А щебёнка острая жгла лицо.

Глаз луною полнился беззащитный.

Что ж это такое, в конце концов?!

Отчего так сильно дитя кричит-то?..

Я рванулась с рельсов, скатилась вниз...

Ухмыльнулся ветер: «Начнём сначала?

Ну-ка, марш обратно! Угомонись!»

Только где-то рядом дитя кричало.

Мокрый свитер сразу покрылся льдом.

Шея ныла. Сильно в боку щемило.

И когда вошла я в кричащий дом,

Поезд чёрной вьюгой промчался мимо.

А ребёнок в плаче уже синел.

Мать шептала тихо и виновато:

«Уж не знаю, чтой-то севодни с ней...

Каши, что ль, в обед было многовато?»

Я, смотря живот, набрала ноль три.

На виске обсохли тугие пряди.

Мамка хныкала: «Вот ведь беда, смотри...

Да куда ж везти её на ночь глядя?..»

Под сирены скорой занудный вой

Мысль всё время важная ускользала.

Шаркая по наледи снеговой,

Добрела я медленно до вокзала.

Свистнули метельные соловьи,

А луна толстела на звёздном корме.

И орала прямо в глаза мои

Тётка в сером кителе на платформе:

«Эй, чего тут куришь?! Чего стоишь?!

Не сори! Тут нету тебе уборщиц!

Ты глаза разуй-то! Куда глядишь?!

Вишь, бумага:

"поезд не ходит больше"».

 

Прогулка

 

Осень. Ласковая псина

Подставляет солнцу спину.

Наперегонки с листвою

Носится, трясёт башкою,

То кота шугает с травки,

То ворону с теплой лавки.

Жаль, что пчёлок золотых нет!..

В лужу синюю бултыхнет,

Думает: попала в небо.

Глянет – скалится свирепо,

Потому что там другая

Псина лает вверх ногами.

Расплываются кругами

В колокольчиковой гамме

Отражения и волны.

Псина морщит нос довольно:

Враг размыт!

Несётся дальше.

У безлюдной старой дачи

Уши чуткие топорщит:

Ветер – истовый уборщик –

Прытко шаркает по грядке,

Наводя везде порядки.

Блики лучиков сквозь листья.

Лай весёлого солиста

Растревожил клан сорочий,

И сороки громко строчат,

Выражая возмущенье

Бесшабашным поведеньем.

Презирая дисциплину,

Псина валится на спину,

И, от счастья лыбясь ярко,

Языком алеет жарко.

Мотыльковая лужайка

Вся в лимонницах. Хозяйка

Псины вверх идёт по склону,

Собирает пламя клёнов

И несёт его в ладони.

Пёс летит без церемоний

К ней, в колени тычет носом,

Весь расхристан и нечёсан,

Ластится, погладить просит.

Всё! Домой! Защелкнут тросик,

И они идут степенно

По дорожке жёлто-пенной

Между лиственниц и сосен.

Псина. Солнце. Листья. Осень.

 

Круг

 

Год так стремительно летел к концу,

Что стук секунд сливался в ровный гул.

Жизнь мчалась не вперед, а по кольцу.

Июнь в цвету сменял декабрь в снегу.

Не ведая пути, не видя вех,

Прочь уносился год – лихой ездок. 

...Мы открывали дни подъёмом век

И проживали век за вдохом вдох...

Кружа в водовороте верениц

Одних и тех же и всего того ж:

Затёртых слов, зачитанных страниц…

Мы принимали истину за ложь,

За скуку веру, за беду долги.

Запутавшись в бесчисленных кругах,

Мы совершали глупые шаги

И свечи задували впопыхах.

Снег ослеплял, и солнце, словно ртуть,

Переливалось в белых небесах.

Горячий выдох замирал во рту

И паром плыл на обод колеса,

Вращавшего надежду и судьбу, 

И серебристый тонкорунный луг,

И вьюжных туч угрюмую гурьбу,

Рожденье и погибель, свет и мглу...

По головокружительной земле

Летел сквозь вихри снежные декабрь.

Через продышанный кружок в стекле

Зрачка почти касались облака.

Бег наших душ сквозь мельтешенье вёрст 

Владетель дня и ночи созерцал

И низвергал с неугасимых звёзд

Конец начал конца начал конца...

 

Озимое

 

Летел, летел озимый пух,

Под утро небом сочинённый,

И умирали листья вслух

В садах печали золочёной.

Наивный первый снег стихов

В рассудке исчезал бесследно.

Варился горький кофе слов

В потёртой жизнью турке медной.

Сбегала пенка бытия

На плитку синего молчанья.

А снег за окнами стоял, 

Держа полмира за плечами.

Внимательно глядел, стремясь

Постичь вторую половину,

Где вперемешку свет и грязь,

Где рядом нож и пуповина...

Где смерть и жизнь, как дважды два –

Обычны и неоспоримы.

Но в мудрой тишине слова

Из зёрен молотых варили.

Батиста снежного пласты

В строфу ложились, как в корзину.

И кофе в белой кружке стыл...

И тёрся стих 

Щекой о зиму.

 

* * *

 

Синяя ночь.

Жёлтые окна.

Снег или дождь

Бьётся о стёкла.

Через глазок,

Врезанный в тучу,

Жёсткий зрачок

Смотрит колюче.

Взор с высоты

Тускл, неизбежен.

Мир, лучше б ты

Весь был заснежен!

Миг или век

Прочь отлетели.

Шаг или бег.

Шаткие тени.

Свет фонарей.

Чёрные ветки.

Спины дверей.

Белые метки.

Лунный монокль

В пропасти ночи...

Всяк одинок...

Ночь одиночек...

 

Померанцевое

 

Я приеду к тебе в понедельник

На оранжевом лучике дня

С пёстрой дудкой моей самодельной

Поглядеть, как не помнишь меня.

Отблеск дня – апельсиновый ослик –

Опускает копытце в закат,

И летит то ли блик, то ли оклик

Красным пёрышком за облака.

Ты не помнишь... Ты помнишь?.. Ты помнишь

Яркий холод горячей волны,

Захлестнувшей последнюю полночь

Нашей первой с тобой «довойны»?!

Память-глина.

Кирпичиков обжиг.

Медно-красный закатный ожог.

Память мыслей и тел наших общих

И любви многоликий божок.

Память ставит тавро или метку

Раскалённой печаткою тьмы.

С тёмно-синею сумерек меркой,

С нищетой перемётной сумы

Я процокаю мимо... Всё мимо...

Ты не помнишь... Ты помнишь... Ты по...

Мнишь ли милою, манишь ли мнимо –

Слышу...

Слушай:

Я еду тропой

В понедельник, в надежду, вовеки,

В незабвенность, зароки, зарю...

Флёрдоранж померанцевой ветки,

Апельсиновый лучик дарю

Я тебе просто так. Просто очень.

Очень сильно. Совсем. Навсегда.

Неба оттиск, похожий на осень.

Я на ослике еду туда.

 

Стреноженность

 

Не сходи с ума – не положено!

Ты давно судьбою стреножена.

 

Не брыкайся, милая, полноте...

Не кружи по замкнутой полночи.

Что глядишь в потухшее озеро?

Ой, не ставь слезу на темно зеро…

 

Всё гулишь на звёзды застенчиво,

Всё несёшь в руках сердце-птенчика…

 

Не обрыдло, глупая, тщится-то?

Жизнь прильнула к горлу волчицею.

 

Зря трепещешь крылышком, дурочка.

Вот тебе рассветная дудочка…

Вишь, на ней играется разное...

А на небе красное.

Красное.

 

Катальное

 

А я однажды полечу в небо

На самой белой и большой туче

И привяжу себя к дождю ловко,

И раскачаюсь я на нём сильно!

Моя звезда мне крикнет: «Эй, что ты!

Летать опасно! Упадёшь! Брось-ка!»

А я в ответ начну орать песню.

Она довольно хмыкнет: «Эх! Классно!»

Звезда мне тут же на плечо прыгнет...

Мол, раз уж так, тогда давай вместе!

И станет рок-н-рол плясать лихо,

И кувыркаться на одной ручке!

И тут уж рассмеются все звёзды!

Вы представляете такой хохот?!

 

Ну а пока что я чешу пёхом,

И ветер по уху меня лупит.

Но я иду себе, ору песню,

Но очень тихо... Ведь орать – стыдно!

Звезда, конечно, на плече едет...

Сидит, пушистится, хвостом вертит...

Сидит, жуёт сырой стишок, морщась,

И шелухою мне плюёт в ухо.

А что поделаешь? Хулиганка!

Терплю. Вожу её везде-всюду.

Да пусть катается!

Жалко, что ли?..

 

Провинциальные поэты

 

«Ох уж эти провинциалы! Мнят себя поэтами!»

(Из разговора с одной столичной дамой)

 

провинциальные поэты

считают тёплые монеты

в тенистых тинистых прудах

где спит небесная вода

и видит сны про васильки

им солнечные мотыльки

летят доверчиво в ладони

и шумно дождики долдонят

по-разному одно и то ж

а ветер фыркает как ёж

и в шею тыкается чубом

дурачится приносит чудо

пропавший накануне миг

восторга

из озёр немых

глядят задумчиво рассветы

провинциальные поэты

в них рифмы ловят на печаль

чтоб уложить в четверостишья

горизонталь и вертикаль,

стоят в предгрозовом затишье

на берегу и ждут громов

потом несут домой улов

корзину вёртких синих молний

а ночью в поисках гармоний

стучат по клавишам тоски

опять ночные мотыльки

летят на свет их озарений

и месяц светит над деревней

 

* * *

 

Не доверяйте мне печаль.

Я уведу её с собою.

С ней стану вечером молчать.

Нас будет двое.

Мониста из упавших слёз

У зорьки выманю легко я.

Их столько мною пронеслось

В страну покоя…

Надежды крохотку в горсти

Хранить – нет-нет! – не поручайте.

Но обязуюсь я блюсти

Потерь печати.

Уже поникшую звезду

На дно сердечное запрячу.

Последний лучик украду –

Больной, горячий…

Закатный зов колоколов

Я заберу – не возбраните!

Над лунным золотом крестов

Замру в зените.

Когда войду по кромке дня

В зовущую ночную бездну,

Не доверяйте 

Мне

Меня.

Исчезну. 

 

Toccata*

 

...Токкатою токует в кирхе Бах.

Год окончательно прошит и свёрстан,

И меркнут католические звёзды

На ливнем огорошенных столбах.

Летит с небесных потолков извёстка,

Но в тёмных лужах тонет светлый прах.

Пространство между туч залито воском

Луны,

И вертикальная полоска

Луча

Почти невидима впотьмах,

Как незажжённая свеча.

Берёзки

Далёкий ствол белеет папироской

Загашенной.

В ночном стекле киоска

На миг застыл и отразился плоско

Объёмный и вибрирующий страх

Перед подобной пляшущему монстру

Рекламой пива, тушею громоздкой

Висящей на электропроводах.

Витрины в голубых вечерних блёстках

Старательно подсвечивают слёзки

Дождя и бриллиантов, а в глазах

Трусящей мимо дымчатой барбоски

Горит тоска всех брошенных собак.

И вечер, как подвыпивший слабак,

Валяется с улыбкой на губах

На грязном привокзальном перекрёстке…

А в кирхе всё тоскует бедный Бах.

___

*toccata – прикосновение (итал.)

 

Душа в саду

 

О, как озвучен диалог

Следов дождя с листвою...

Здесь не пройдёшь, не чуя ног –

Напротив, чуешь вдвое

За слогом слог...

За шагом шаг...

Как шёпоты пластинок...

И отрешается душа

От всей земной рутины.

До оглушённости шуршит

Шершавыми листами…

И в смуглой замшевой тиши

Шушукаются тайны.

Как хорошо ей слушать высь,

Вершинный шум и рокот...

И даже ветра хищный свист,

Переходящий в клёкот

Дождя в темнеющем саду,

Душе моей отважной

Не страшен.

С шелестом в ладу,

До желтизны бумажной

Дотронулось её крыло,

И шорох перьев слышен...

О, как ей пишется светло

Меж облетевших вишен

И размышлений старых груш

О будущем и прошлом...

Душе подносит небо грусть

В широкой лунной плошке,

И ковш со звёздной тишиной,

И вечер в чаше мглистой…

И разговоры с ней одной

Ведут о жизни листья.

Ночь открывается строкой

Ей, по слогам бредущей,

И шелковиной дождевой

Скрепляет лист и душу.