Эмилия Песочина

Эмилия Песочина

Все стихи Эмилии Песочиной

Toccata*

 

...Токкатою токует в кирхе Бах.

Год окончательно прошит и свёрстан,

И меркнут католические звёзды

На ливнем огорошенных столбах.

Летит с небесных потолков извёстка,

Но в тёмных лужах тонет светлый прах.

Пространство между туч залито воском

Луны,

И вертикальная полоска

Луча

Почти невидима впотьмах,

Как незажжённая свеча.

Берёзки

Далёкий ствол белеет папироской

Загашенной.

В ночном стекле киоска

На миг застыл и отразился плоско

Объёмный и вибрирующий страх

Перед подобной пляшущему монстру

Рекламой пива, тушею громоздкой

Висящей на электропроводах.

Витрины в голубых вечерних блёстках

Старательно подсвечивают слёзки

Дождя и бриллиантов, а в глазах

Трусящей мимо дымчатой барбоски

Горит тоска всех брошенных собак.

И вечер, как подвыпивший слабак,

Валяется с улыбкой на губах

На грязном привокзальном перекрёстке…

А в кирхе всё тоскует бедный Бах.

___

*toccata – прикосновение (итал.)

 

Ангелы

 

Утро... Высвечен лучами

Дольней жизни лик...

В небе ангелы ключами,

Словно журавли...

Вьются ангелы с ключами

От пролёта в синь.

 

Небо – чан,  озёра – чаны...

Сини испроси...

Разве можно нам без сини?

Мглой не будешь сыт.

Отче, Слове, Душе, Сыне,

Дай нам синь росы

В первоцветных юных травах,

В россыпях зари...

 

Боже Вечный, Крепкий, Правый,

Свет нам подари...

Видишь, пламя бьёт из трещин,

Жития казня.

Мы попали в  перекрестье

Чёрного огня.

 

В  небе ангелы отверзнут

Тихие уста:

«Господи, на чадах грешных

Ты кресты не ставь...

Разорви унынья сети!

Радостью омый!»

 

В этот год на белом свете

Не было зимы.

Не вошли  метель, морозы

В книгу горних смет.

Но в достатке были слёзы,

А в остатке – смерть.

 

И, пока вверху листают

Жизнь мою, твою,

Медлят и не улетают

Ангелы  на юг.

Всё кружат в небесной глуби,

Молятся о нас:

«Господи, прости их, глупых,

И на этот раз...»

 

 

Архитектоника

 

Как сложно строится любовь:

Из кубиков дневного света,

Из гаек звёздных и рубцов

Ночного тёмного вельвета...

 

Как эта башенка хрупка ‒

Без арматуры и цемента...

Довольно слабого толчка

И трещинки малозаметной,

 

Чтоб на пол, навзничь, наугад

Ей опрокинуться и рухнуть ‒

Разор, раздор, разлад, распад

В гостиной, спальне и на кухне.

 

Окно распахнуто. В него

Летят расхристанные шторы,

На выстланные синевой

Холоднокровные просторы...

 

В саду навязчивый сверчок

Визжит пронзительною дрелью,

Буравя медленно висок

Своей однообразной трелью.

 

Как странно, дико созерцать

Разломы мысленных конструкций...

На радужках, как в озерцах,

Мерцает блик луны округлый.

 

О, как легко вообразить

В один момент возникший хаос

И взглядом по лучу скользить,

В реальный мир уже спускаясь...

 

Давай любовь мы заключим

В квадрат твоих, моих ладоней...

Сияет башенка в ночи,

И полон света воздух в доме...

 

В нём стерженёк из нас с тобой

Прочнее всякого бамбука.

Над миром высится любовь.

Ей старый Эйфель в том порукой.

 

Безмолвное 

 

Во мне такая тишина, 

Что никакой январь не громок — 

Со льдистой поступью потёмок 

И криком ветра у окна. 

 

Ни парка ураганный крах, 

Ни скрип печали деревянный 

Не вхожи в кубик мой стеклянный, 

Затерянный в немых мирах. 

 

Но серебристая пора - 

Нужда ли ей до речи плеска, 

Когда в алмазных перелесках 

Луною начата игра?.. 

 

И ток блаженства переменный 

Переливается сквозь грань 

Прозрачной призмы, где гортань 

Атавистична и смиренна, 

И не шевéлится под нёбом 

Смущённый отдыхом язык. 

 

А небо цвета электрик 

Шлет волны снежного озноба, 

И в напряжении поля 

Ждут из мерцающей пустыни 

Молниеносной синей стыни, 

Чей острый и смертельный взгляд 

Так притягательно невинен 

И так готов испепелять... 

 

Искрится ярче хрусталя 

Моя хрупчайшая твердыня... 

Созвучья лунные на гранях 

И тонких рёбрах бытия 

Соломкой ломкою стоят... 

 

Ах, если б только знать заране, 

В какую сторону земли, 

От неба вряд ли отличимой 

Ночами зимними глухими, 

Свет преломлённый постелить... 

 

Но все кристаллы  тишины 

Давно позвёздно сочтены... 

 


Поэтическая викторина

Бережливый гномик

 

Я лежу и болею,

Никуда не бегу.

Я придумаю фею

На зелёном лугу.

Я придумаю гнома

В старомодном пенсне,

Крышу красного дома,

Петуха на плетне.

Гном отправится в гости

К фее выпить чайку,

Съест конфеток две горсти,

Полкило сахарку.

Ссыплет сладкие крошки

В широченный карман,

Даст хозяйке ладошку:

Мол, пора по домам.

На пороге отвесит

Строгий, чинный поклон

И пойдет куролесить

По тропе за стеклом.

 

Но на самом-то деле

Гном нырнет под крыльцо,

В темноте еле-еле

Он отыщет кольцо.

Лапкой трижды потянет

Старый, ржавый кружок,

Из кармана достанет

Запасной пирожок,

Пожует втихомолку

И неслышно войдёт

Через узкую щёлку

В тайно вырытый ход.

 

А за ходом − пещера,

А в пещере − сундук.

Тот сундук правдой-верой

Стережёт бурундук.

Вот к богатствам несметным

Наклонился наш гном

И застыл над заветным

Дорогим сундуком.

 

Может, там изумруды

И рубины лежат?

Может, гномику трудно?

Может, нужно деньжат?

Ошибаетесь, братцы,

Дело вовсе не в них!

В сундуке том хранятся

Триста корок гнилых,

Восемь шкурок сарделек,

Фантик мятных конфет,

С позапрошлой недели

Пять огрызков котлет.

 

Вот такого добра-то

И полны закрома.

Знайте нашего брата!

Гном доволен весьма.

Гномик в щёлку пролезет,

Все следочки затрёт.

Важен, нужен, полезен

Тот секретнейший ход.

Гном потрусит неспешно

По тропинке к леску:

Пригласил его леший

Выпить кружку кваску.

 

А пока я читала

Эту сказку тебе,

Каши как не бывало,

И окончен обед.

 

Только долго котлету

Ты жуешь, мальчик мой.

У тебя, часом, нету

Сундучка за щекой?

Видишь, как я умею!

Знаешь, что я могу,

Если дома болею,

Никуда не бегу...

 

Берёзовый снег

 

Снег идёт... Берёзовый, ромашковый,

Занавесив тёмные столбы

Вдоль дорог пустых. Одной отмашкою

Разрешили свету белу быть.

Белу, а не чёрну и коричневу!

Ясну, а не тёмну и сырý!

Замели горчичные, коричные

Листья, иглы рыжие в бору...

 

Сыпали черешневым, жасминовым

Цветом, добавляли  вишен, слив

Лепестки, и перья лебединые

Полными охапками несли

И бросали на сады и рощицы,

На смурные абрисы домов,

Будто наверху единым росчерком

Выпустили птиц из облаков

На свободу, на края озёрные,

На поля, прогалины, луга.

Где вчера лежали копны чёрные,

Нынче встали белые стога.

 

Вьюга состоит из мелких веточек,

Словно лес берёз стоит кругом.

С неба сыплют миллионы весточек

О хорошем, светлом, дорогом,

Объясняют: всё не так уж плохо и

Вовсе нет в отчаянье нужды.

Птицы замирают над дорогою.

Лепестки ложатся на пруды.

 

Спохватившись: а не слишком много ли? –

Прекратили с неба снегопад.

Землю озабоченно потрогали:

Да, пожалуй, хватит... Пусть  поспят

Этой ночью все, как дети, счастливо...

Для того и был подарен снег...

Сонный мир укутали участливо,

Чтоб не простудился он во сне.

 

Слышно, как на небе всходят звёзды, и

Тишина  такая, что – не тронь!

Светится в окне немой огонь,

И молчат пространства межберёзные...

 

В час ночной... 

 

В час ночной по  крышам ходит  нечто... 

Может, дождь, а, может быть, печаль... 

Если лапы жизни сбросить с плеч, то 

На дорогах встречных-поперечных 

Станет пусто, холодно плечам. 

 

За плечами спят мечты и плачи 

В незабытой детской темноте. 

В переливах речки мяч маячит, 

И глаза распахнутые прячет 

Чаморошной чёлки полутень... 

 

Мне себя,  давнишнюю,  не жалко 

(Разве что по-родственному — чуть)... 

Вроде как столкнулся старый сталкер 

С плюшевой игрушкою на свалке 

И небрежно выдохнул: «Ах, чушь...» 

 

Иногда дурёхе той сигналю, 

Мол, на выход, вещи не забудь! 

Та и тащится за мной, иная — 

Юная,  наивная, смешная — 

Знала бы, какой нам выпал путь... 

 

Я и не пытаюсь оправдаться 

Перед ней  или её винить... 

Неудачный кувырок брейк-данса... 

Мимопопаданье стрелки дартса... 

Треснувший от возраста винил... 

 

Дождь висит ли, память ли витает 

Над пустыми душами садов... 

Что тут скажешь... Я давно не та и 

Без раздумий отпускаю стаи 

Несусветно светлых птичьих снов... 

 

А по крыше ходит, ходит, ходит 

Жизнь, как дождь... Не спится мне и ей. 

То ль подвижка звёзд на  небосводе, 

То ль ошибка считки в генном коде — 

Но как странно всё в судьбе моей!.. 

 

Вот и тихо... Ни шу-шу... Ни капли... 

Улеглась и жизнь, в конце концов... 

Тени лет ли,  прикасанья лап ли... 

Плечи дрогнули и вновь ослабли... 

Нет  дождя — но мокрое лицо... 

 

Ва-банк

 

Топазы света из  домашних гнёзд...

Со светом ночь уже ведет игру и

Добытое кладёт под белый гнёт

Тяжёлого холодного тумана...

Крупье  с небес не видит сада дно.

Иллюзий и надежд фата морганы

Поставлены на синее сукно.

 

Проиграны несметные печали...

Украден яркий драгоценный сон...

Смятенный вздох открытого рояля

И тени от крылатых голосов...

А сумерки себя переливают

Во мрак. Как вкрадчив чёрный баритон!

Исчезла напрочь гамма цветовая.

Топаз  уже на  искры  поделён.

 

2

...Но падал снег на игровое поле,

Пока метала тьму и шла ва-банк

Братва ночная... Свет на звёзды спорил

Со мраком. За луну была борьба!

 

А снег летел на помощь  свету белу.

Похоже имя «свет» на имя «снег».

И  за окном действительно светлело,

И небо становилось всё ясней.

 

Мрак уступал и раскрывал все карты,

И выходило так, что он банкрот.

Караты звёзд на небесах покатых

Вводил крупье в неспешный оборот.

 

И жизни суть, как снимок, проявлялась...

Рвалась  из чёрной пасти тьмы заря...

Для счастья-то нужна такая малость...

Снег выпал в ночь шестого ноября...

 

Вкус мороженого

 

Запах роз и вкус мороженого –

Детства летняя отрада.

Озираюсь настороженно я...

Мама рядом... Папа рядом...

 

На мне платье цвета кремового,

Белоснежные носочки...

Я прогулку в парк затребовала

В честь воскресного денёчка.

 

Я слежу за птичьей живностью

И  голодной серой кошкой,

И листок кленовый жилистый

Глажу пыльною ладошкой.

 

По дорожке мчит бульдожище!

Следом тётка: «Тю, скаженый!»

С рук у папы корчу рожицы

И пломбир грызу блаженно.

 

Задираю кверху голову,

И слетает вниз панама.

Как на папе ехать здорово!

А панаму ловит мама.

 

Гордо дрыгаю сандаликами –

Подарили мне вчера их!

Пью ситро глотками маленькими...

С красным мячиком играю...

 

Нам сороки машут хвостиками –

Мы втроём взахлёб хохочем!

Да, с такими удовольствиями

Расставаться кто ж захочет?!

 

...Я иду с работы рощицею...

Вспоминаю лето детства...

Мне навстречу с грустной рожицею

Моя жизнь, негромко прожитая...

Папа, мама, где ж вы ?

Где ж вы...

 

 

Возможно

 

Возможно, мы с тобою выживем...

Возможно, нет...  И что тут нового?

С утра орут сороки-выжиги,

И почки лопнули кленовые.

Возможно, мы уйдем под землю и

Цветами с любопытством выглянем...

Сегодня солнце ярче всемеро

Под синей бездною всевышнею.

 

Возможно, всё не так уж плохо, и

Ещё чуть-чуть покаруселимся.

Мы наш, мы чудный мир отгрохаем,

Оденем в платьице-весеньице.

И всё опять закуролесится...

Закучерявятся орешины,

И вся округа заневестится

Повишенно и почерешенно...

 

А нынче свищут птахи резвые!

И залепила синева очки...

И, знаешь,  розы, хоть и срезаны,

Алеют долго в жёлтой вазочке.

 

Тогда скажи: к лицу ли вянуть нам,

Когда дары плывут над городом?

Шагают тучи караванами,

Верблюдами высокогорбыми...

За ними  вслед ветра-погонщики

Идут, кнутами  лихо щёлкают.

А низом времени вагончики

Торопятся, на стыках  цокают.

 

Возможно, ты с утра протрёшь очки

И удивишься мира шалостям,

И дёрнешь солнце за верёвочку,

И в синь влетишь воздушным шариком.

В огне весны стрижи неистовы,

Как будто миги угорелые.

...А Золотой Господней Пристани

Не достигают раньше времени.

 

Выбор 

 

Кай! Дурачок, мальчишка, несмышлёныш! 

Ты всё же вечность променял на Герду, 

А целый мир на старую мансарду... 

 

Ушёл с девицей этой неуёмной! 

Да если бы она и впрямь любила, 

То не лишила бы тебя блаженства... 

 

Ей просто победить меня хотелось 

И собственность свою забрать обратно. 

Да-да, тебя, птенец мой неразумный! 

Я повторюсь: любовью здесь не пахло, 

Но тривиальным женским эгоизмом! 

 

Позволь взглянуть... Да... Всё у вас здесь мило... 

Кровать. Горшки. Пелёнки. Ладно, розы... 

И всё?! И  это  то, чего ты хочешь?! 

 

Ни северных сияний, ни полётов 

Над белой вьюжной сумасшедшей бездной, 

Ни строгой математики кристаллов?! 

 

А помнишь, как мы мчались над морями, 

И толпы юных волн внизу стояли 

И ждали, что ты их красу заметишь?.. 

 

А ты и замечал, не правда ль,  милый?.. 

Одна из них за нами увязалась 

Почти до самой Арктики в надежде, 

Что ты к ней прикоснёшься на прощанье. 

Но мы ведь были выше... Много выше... 

 

Так, значит, всё же Герда?! Что ж, твой выбор! 

Но не надейся вновь  меня увидеть. 

Я знаю, ведь с тех пор, как ты покинул 

Чертог мой и к себе домой вернулся, 

То без конца выглядывал в окошко: 

А вдруг я снова мимо пролетаю! 

 

Не зря ведь ждал! Как видишь, прилетела! 

Вот сани! Вот метель! Азарт дороги! 

Решайся! Вон идёт твоя красотка! 

Она с годами стала краснощёка, 

Весьма упитанна и  говорлива, 

И явно действует тебе на нервы 

Своею неустанною заботой. 

 

Всё! Жёнушка вошла и оттащила 

Тебя подальше от окна мансарды! 

Уж кто-кто, а она-то сердцем чует, 

Что я опять так близко подступила... 

Прощай! Прощай! 

Опять не получилось... 

 

Лечу... К  блистательной холодной власти, 

Что мне была дана в обмен на сердце... 

Как оказалось, жить без сердца проще. 

К чему четыре камеры страданий? 

 

Меня однажды тоже увозили, 

Несли по небу и дарили звёзды... 

 

Потом была Лапландия... Пустыня... 

Веками одиночество молчанья... 

Трон королевский... Ледяные стены... 

И сердце... 

Моё отнятое сердце... 

 

Голландская живопись

 

Над Голландией снег и разбой

Белогубого алчного ветра.

Рощи терпят налёт безответно

И дрожат под злокозненный вой.

 

Нарастает в своей гущине

Рой ‒ метель не идёт на попятный.

Далматинские чёрные пятна

На земле всё бледней и бледней.

 

Над Голландией падает снег

Из небесных мешков безразмерных,

И работа невидимых мельниц

Так наглядна и зрима для всех...

 

Сто шагов ‒ и не видно ни зги...

Лишь вороньи крестовые стаи,

Как распятия, в небе летают,

Распугав беспросветность пурги...

 

По низам вьюжный стелется дым.

На верхах нынче серо и хмуро,

Словно Рембрандт на серых гравюрах

Недоволен собою самим.

 

Над челом одинокой сосны,

Засиявшей, как медный подсвечник,

На равнине опалово-млечной

Всходит круглое пламя луны.

 

На канале слюда всё прочней.

Всё яснее баржи тёмный контур.

Ночь.

Мешая белила и кобальт,

Пишет маслом Голландию снег.

 

Он рисует понурый, смурной

Мир, пропитанный стужею волглой...

 

Хутора, словно синие волки,

Желтоглазо следят за луной.

 

Два настроения

 

***

Настроение первое.

 

Стихии осени

 

Волшебство красоты... Красота волшебства...

Полдень осени – тёплый  октябрь...

Удирает  восторженно с веток листва,

Словно стайка весёлых растяп,

Позабывших, откуда они и куда

Убегают... Им счастье лететь

Вдоль лучей. … Синий свет, как с ладони вода,

Непрерывно стекает на медь.

 

Горсть монеток, упав на стекло озерца,

Не звенит, не спешит утонуть...

Так сидеть бы на лавке и век созерцать,

Как спускаются клады ко дну...

Желтизна вырывается из заперти,

Разбегается ярким огнём...

Самолетик коричневый с клёна  летит –

И пилот-невидимка на нём...

 

Жёлтый свет, синий свет – всё в единый флакон

Пролилось, но зелёного нет...

Только золото, охра, кармин под рукой,

Да лаванда цветёт в вышине...

И хранит озерцо на мерцающем дне

Тайны синего неба чудес...

Самолётики осени тонут в огне,

И сгорает листва на  воде.

 

***

Настроение второе.

 

Осенние чудики

 

Захватила тропу желудёвая рать,

Вытесняя каштанов отряд...

Разбежались глаза: как в карманы  собрать

Урожаи  осенних отрад?!

Руки шастают шустро, как  мыши, в траве,

Ёж из кустиков смотрит в упор,

И, сомбреро надвинув почти до бровей,

К бою с мухой готов мухомор.

 

Словно выводки жёлтых цыплят и утят,

Ковыляет листва подле лип.

И цыганские бусы рябины горят,

Словно их из небес подожгли.

Из травы поднимается гриб-дождевик –

Белый шёлковый аэростат...

Вон их сколько! Как  будто пророс снеговик

С кучей маленьких снеговичат!

 

Над домами пасётся кудрявый баран

Без овечек... Сбежали, поди...

Пара тучных коров — им доиться пора! —

Сверху вниз на барана глядит...

Потерял свой медвежий  коричневый мех

И дрожит над водою камыш...

Пух по ветру летит высоко без помех,

Исчезая за кромками крыш...

 

***

Вот и дом...  Далеко позади озерцо...

Дождик хлюпнул и быстренько стих.

Не спеша поднимаемся мы на крыльцо —

Я и мой нарисованный стих...

 

Девочка с мирабелью

 

Помнишь ли, донна белла,

Девочку с мирабелью,

Детского мира болью,

В первой борьбе с собою?..

 

В давнем саду счастливом

С ветки тяжёлой сливы

Робко ловила ты, и

Падали, золотые...

 

Сколько садов минуло...

Сколько веков тонула

В мареве мутно-белом

Девочка с мирабелью...

 

...Всё ж ты жива, бамбина,

Сколько тебя ни била

Жизнь по щекам наотмашь ‒

Жалко кривился рот лишь

Да на слезе хрустальной

Лучик играл печально...

 

Помнишь то лето, донна?

По небесам зелёным

Солнечные мотивы

Цвета янтарной сливы

Плыли над колыбелью

Девочки с мирабелью...

 

Отроческая обитель,

Можешь вернуть плоды те ‒

Тёплые мирабели,

Что так ладошки грели?..

 

Как же до них не близко...

Дух от осенних листьев

С горьких костров курится...

Кружат над садом птицы...

Просят простить?

Прощают?

Сорри, бамбина...

Чао...

 

Добыча

 

Возвращаться с добычею со стихотворных полей,

Уловить на лету белокрылую тёплую рифму,

Чтоб её заточить навсегда в чернобуквенной мгле,

Заключая в размер и строфу, как в тюремную призму.

 

Посадить на строку, как на цепь...

Как на привязь ‒ щенка...

Словно птицу щегла ‒ в крепко сбитую клетку катрена...

Так и жить ей отныне ‒ без солнышка и ветерка...

Как царевне ‒ в хрустальном гробу безысходного плена...

 

Приколоть на булавку, пронзить остриём концевым ‒

Пусть трепещет, как бабочка, бьётся, стремится сорваться!

А досель полонянка жила только небом одним...

Нынче можно зато раритетною штучкою хвастать!

 

Отпустите её на свободу, на вольную жизнь!

А иначе умрёт, словно дикий зверёк в зоопарке...

Что-то белое ночь напролёт надо мною кружит...

Может, пёрышки рифм...

Может, пишущих душ аватарки...

 

Душа в саду

 

О, как озвучен диалог

Следов дождя с листвою...

Здесь не пройдёшь, не чуя ног –

Напротив, чуешь вдвое

За слогом слог...

За шагом шаг...

Как шёпоты пластинок...

И отрешается душа

От всей земной рутины.

До оглушённости шуршит

Шершавыми листами…

И в смуглой замшевой тиши

Шушукаются тайны.

Как хорошо ей слушать высь,

Вершинный шум и рокот...

И даже ветра хищный свист,

Переходящий в клёкот

Дождя в темнеющем саду,

Душе моей отважной

Не страшен.

С шелестом в ладу,

До желтизны бумажной

Дотронулось её крыло,

И шорох перьев слышен...

О, как ей пишется светло

Меж облетевших вишен

И размышлений старых груш

О будущем и прошлом...

Душе подносит небо грусть

В широкой лунной плошке,

И ковш со звёздной тишиной,

И вечер в чаше мглистой…

И разговоры с ней одной

Ведут о жизни листья.

Ночь открывается строкой

Ей, по слогам бредущей,

И шелковиной дождевой

Скрепляет лист и душу.

 

 

Женщина уходит 

 

Женщина уходит в глубь аллеи, 

В день осенний плечи окунув. 

 

Солнце  в молоке топлёном млеет 

В небе, растерявшем глубину. 

 

Женщина уходит... Да... Уходит 

В закленовый дальний фиолет... 

 

Что-то не заладилось в природе, 

Да и в целом, в жизни на земле, 

Если каждый шаг фигурки лёгкой 

Прибавляет тяжести ступням. 

 

Сумочку придерживая локтем 

И осанку тонкую храня, 

Женщина уходит в неизбежность, 

Прошлым зачарованно шурша, 

В холодов бескрасочную бедность, 

В тень скупых штрихов карандаша. 

 

Женщина идёт. Так входят в воду, 

Ожидая ледяной ожог. 

 

Именно сегодня отчего-то 

День с утра невыносимо жёлт. 

 

Вот она плывёт, и листья плещут 

Золотой волною у щеки... 

 

Сколько было их, ушедших женщин... 

Сколько будет... 

Что ж вы, мужики... 

 

Запахи детства

 

Запах лука и нафталина,

Пригоревшего маргарина,

Мыла, дыма и керосина,

Мокрой шубки, дохи овчинной,

Старых валенок, новой книжки,

Кильки, кваса, борща, коврижки,

Снега, угля, белья с мороза,

Кур в сарае, золы, навоза,

Сена с волглого сеновала,

Закипевшего самовара,

Абрикосового варенья,

Жёлто-розового печенья,

Пирогов на подносе жарком,

Мамы в бусиках, платье ярком,

Папы с шиком одеколона,

Принесённой сосны зелёной,

Торта с кремом и мандаринов,

Свечки с каплями стеарина,

Плюша на сундуке старинном,

Теплой бабушкиной перины,

Дров в печи золотого действа ‒

Вот и всё, что хранило детство...

 

Как прежде... 

 

Снег шёл на первую разведку 

И, маскируя белым ветку, 

Пытался разобраться, всё ли 

На месте: лес, озёра, поле... 

 

Бесшумно продвигался дальше, 

К садам, от черноты страдавшим. 

Земли касался, осторожен 

И чуток. Кем-то был проложен 

След первый, снежность выдавая. 

Мерцала искрами трава, и 

Окраина преображалась, 

Как будто заново рождалась. 

 

Гулял по тропкам знобкий ветер. 

Восторженно визжали дети, 

Снеговиков шары катали. 

Берёзы серебро вплетали 

В свои растрёпанные коски. 

 

Темнело.  Становилось скользко. 

Снег шёл на свет машин бесстрашно, 

И фары резали пространство 

На полосы и линовали 

Дороги. Синие трамваи 

Сновали по блестящим рельсам. 

 

Луна просилась в дом погреться. 

Вверху исправно звёзды тлели 

И отделяли снег от плевел. 

 

Он прорастал легко и споро 

Из неба в молчаливый город, 

Склонялся над фонарной марью 

И убеждался — всё нормально, 

Он гость желанный, долгожданный... 

 

Вносила менеджер Татьяна, 

Войдя в режим полноэкранный, 

Три зимних фото  в модный блог... 

 

А снег, зависнув, подытожил: 

«Всё так, как прежде... Мир всё тот же...» — 

И лёг. 

 

Катальное

 

А я однажды полечу в небо

На самой белой и большой туче

И привяжу себя к дождю ловко,

И раскачаюсь я на нём сильно!

Моя звезда мне крикнет: «Эй, что ты!

Летать опасно! Упадёшь! Брось-ка!»

А я в ответ начну орать песню.

Она довольно хмыкнет: «Эх! Классно!»

Звезда мне тут же на плечо прыгнет...

Мол, раз уж так, тогда давай вместе!

И станет рок-н-рол плясать лихо,

И кувыркаться на одной ручке!

И тут уж рассмеются все звёзды!

Вы представляете такой хохот?!

 

Ну а пока что я чешу пёхом,

И ветер по уху меня лупит.

Но я иду себе, ору песню,

Но очень тихо... Ведь орать – стыдно!

Звезда, конечно, на плече едет...

Сидит, пушистится, хвостом вертит...

Сидит, жуёт сырой стишок, морщась,

И шелухою мне плюёт в ухо.

А что поделаешь? Хулиганка!

Терплю. Вожу её везде-всюду.

Да пусть катается!

Жалко, что ли?..

 

Каша и кашалотик

 

Кушал кашу кашалотик,

Набивал себе животик.

Мама рядом причитала:

«Детка, ешь ты очень мало!»

Говорила кашалотка:

«Съешь, сыночек, каши лодку».

Вторил папа-кашалот:

«Открывай побольше рот.

Очень вкусно мама наша

Из медуз готовит кашу.

Хочешь стать большим китом –

Налегай, брат, на планктон.

А еще принёс я, детка,

Рыбки свеженькой три сетки».

Кашалотик отвечал им:

«Мама, папа, я печален.

Не хочу я больше кушать.

Я уйду от вас на сушу.

Буду с птичками дружить.

Надоело в море жить».

Кашалот и кашалотка

Заревели во всю глотку:

«Наш ребёнок заболел!

Ничего почти не съел!

А теперь ещё и бредит!

Помогите нам, соседи!»

Тут акула приплыла,

За плавник дитя взяла

И сказала малышу:

«Не балуйся! Укушу!».

И теперь ребёнок ест

Кашу всю в один присест.

Стал уже большим китом,

Весит сорок восемь тонн,

Нянчит маленького брата.

Папа с мамой очень рады!

 

Колокольная колыбельная

 

Хэлли-хэлл... Колокола

Ранний вечер завершают,

Звоном словно приглашают:

Бросьте серые дела!

Поглядите, как хорош

Майский мир в нарядах белых...

Ничего не надо делать,

Просто слушать души рощ...

 

Тише, тише... Хэлли-лимм...

Воздух ландышево дышит.

Свет уснул на крыльях вишен,

Словно странник-пилигрим...

Замирает у ворот

Вечер, нежной грусти внемля,

И спускается под землю,

Где бессонный крот живёт...

 

Там Дюймовочка одна

С песней ночи коротает.

Ей тычинка золотая

В утешение дана.

Хэлли-тэлли... Улетай...

В темноте не место детям...

Детям нужно жить при свете,

А не в замке у крота.

 

Светлячки звезду несут ‒

Поднимайся к ней за тучи!

Не гуляй в траве дремучей ‒

В ней ведь страшно, как в лесу...

 

Медный вечер отзвенел...

В небе девочка летает ‒

Птичка-точка золотая...

Лолли-тэлли-хэлли-хэлл...

 

Кораблик личного крушения

 

Кораблик личного крушения

В ловушке рифов одиночества

Мятётся, мается, колотится

Вдали от гавани спасения.

Ржавеет сердца бок распоротый,

Балласт обид из трюма вытащен,

Летят за борт желанья-выскочки

И счастья высохшие корочки.

 

Стремленья надвое расколоты,

Порывы тоже половинчаты.

Шурупы памяти завинчены,

И к мачтам все мечты прикованы,

И топят нежность волны ловкие...

Всё тише-глуше вдохи-выдохи...

Задраены простые выходы

Из коридоров сложной логики.

 

Кораблик личного крушения

В зубах железных лжи оскаленной

Зажат меж челюстями-скалами,

И близок остов к разрушению.

Сомненья с жадностью крысиною

Прогрызть судёнышко стараются.

А месяц ложкою дюралевой

Скребёт тарелку неба синюю.

 

Кораблик личного крушения

Плывёт без паруса и якоря,

А ветер  пьяно распоясался

И рьяно крутит руль спасения.

И ускоряется вращение,

Сжимая дни и расстояния.

И крошка счастья в подаяние

Надежде в гавани прощения...

 

 

Кошачье

 

Вечер. Влажное бельё

На ветру промёрзло.

Сонно кружит вороньё.

Вздрагивают звёзды

От сырой холодной мглы.

Жёлтым светят окна.

Месяц из-за тучи всплыл,

До костей продрогнув.

Стынь стеклянную кляня,

Вздёрнул кверху бровку.

 

Птицекрыло простыня

Бьётся на верёвке.

На дыбы встают дымы,

Вырвавшись из печек

Через трубы. В пропасть тьмы

Мчатся. Человечек

Быстро выскочил во двор

В шапке  и фуфайке,

Снял бельё под хриплый ор

Ненасытной шайки

Чернопёрых и скорей

В дом влетел с бельишком.

 

Кошка вышла из дверей

Тихо, словно мышка.

Постояла, морща нос:

«Нет, сегодня худо...

Волглый ветреный мороз...

Погожу покуда...»

К человечку подошла:

Мол, корми,  не мешкай!

 

Он оставил все дела,

Повернул полешки

Кочергою в топке, взял

Кошку, снёс на кухню:

«Что? Ушицу? Нет, нельзя!

Ладно, ешь уж!» Плюхнул

В миску супчику, налил

В блюдце молока ей.

«Эй, красуля, не шали,

Лопай! Ишь какая!»

 

Сам поел. Сидят вдвоём

Рядышком уютно.

Ночь и ветер за окном.

Холод. Свист. А в доме том

Счастье обоюдно.

 

Круг

 

Год так стремительно летел к концу,

Что стук секунд сливался в ровный гул.

Жизнь мчалась не вперед, а по кольцу.

Июнь в цвету сменял декабрь в снегу.

Не ведая пути, не видя вех,

Прочь уносился год – лихой ездок. 

...Мы открывали дни подъёмом век

И проживали век за вдохом вдох...

Кружа в водовороте верениц

Одних и тех же и всего того ж:

Затёртых слов, зачитанных страниц…

Мы принимали истину за ложь,

За скуку веру, за беду долги.

Запутавшись в бесчисленных кругах,

Мы совершали глупые шаги

И свечи задували впопыхах.

Снег ослеплял, и солнце, словно ртуть,

Переливалось в белых небесах.

Горячий выдох замирал во рту

И паром плыл на обод колеса,

Вращавшего надежду и судьбу, 

И серебристый тонкорунный луг,

И вьюжных туч угрюмую гурьбу,

Рожденье и погибель, свет и мглу...

По головокружительной земле

Летел сквозь вихри снежные декабрь.

Через продышанный кружок в стекле

Зрачка почти касались облака.

Бег наших душ сквозь мельтешенье вёрст 

Владетель дня и ночи созерцал

И низвергал с неугасимых звёзд

Конец начал конца начал конца...

 

Ландыши, ландыши...

 

С букетом ландышей войти в ландо,

Довериться судьбой лошадке ладной,

Сойти к огням под взглядами атлантов,

Швейцару скинуть на руки манто

И подниматься лестницей парадной,

Встряхнув кудрей волною золотой,

И закружиться с кавалером статным

В мерцании мазурки молодой...

 

...В час пик перебежать через  поток

Авто, не дотерпев до перехода,

В метро ввинтиться с хэнди и пин-кодом,

И в духоте стащить с  себя пальто,

Кляня непостоянную погоду,

Взлететь бегом  по лестнице крутой

Засони-эскалатора и моду

Хвалить за стиль практичный и простой.

 

И вырваться на свет, и сделать вдох,

Войти в  кряхтящий старчески троллейбус,

И думать: «Что за жизнь... Одна нелепость...

Всё мечешься, как чайка над водой...

Полёт – куда? Непостижимый ребус...»

И постепенно разольётся леность

В уставшем теле. Остановка. Дом

Уже видать. Купить бы надо хлеба...

 

Не принесёт никто! Ни муж, ни дети!

Ох, нету сил...Уже не носят ноги...

И тут увидеть на краю дороги,

Как раз под ясной первою звездой,

В руках у женщины немолодой

Корзину ландышей... Купить букетик,

Закрыть глаза, и сделать робкий вдох...

И позабыть про всё на свете...

 

...С букетом ландышей войти в ландо...

 

Лошадёнок

 

Жил на свете Лошадёнок...

Он краюхи брал с ладонек

и своим весёлым носом

тыкался во всех без спросу,

громко фыркал и дышал

прямо в уши малышам.

Те визжали: «Ой, щекотно!»,

но несли ему охотно

хлеба тёплые горбушки

и творожные ватрушки,

огурцы, компот, котлеты,

шоколадные конфеты...

В общем, всё, что лошади

кушать не положено!

Лошадёнок всё подряд

хрумкал, словно автомат,

и ещё просил-скулил,

и ушами шевелил:

обратите, мол, вниманье

на голодное созданье.

Говорила Лошадиха

двум Коровам тихо-тихо:

«Снова строит-то страдальца!

Впрочем, я смотрю сквозь пальцы

на такое баловство!

В детстве − это ничего!

Не сквозь пальцы − сквозь копыта!

Миль пардон!»

Но ей сердито

две Коровы отвечали

и мычали-поучали:

«Мы ведь Вам твердим давно,

детям не разрешено

есть без всякого порядка,

и особенно лошадкам!

Надо их кормить овсом!

Ох, не кончится добром

Этот Ваш эксперимент!

Что Вы, не в своём уме?!

И, к тому же, Ваш ребёнок

должен зваться Жеребёнок!»

Лошадь гривою качала

и копытами стучала,

говорила:

«Но-но-но!

Вам здесь права не дано

мне указывать − и точка!

Пусть я матерь-одиночка,

но лошастик − мой ребёнок!

Значит, будет Лошадёнок!»

А ребёнок прибежал,

к маме мордочку прижал,

и потёрся, и понюхал −

мамой пахнет! − и краюху

потихоньку дожевал,

прошептал: «Я так устал!

Срочно спатки! Нету сил!

В колыбельку отнеси!»

Накатился полдень душный,

и пошли они в конюшню,

в лошадиную кровать,

отдыхать да почивать...

 

Мы вам сказку рассказали,

как могли...

 

А не пора ли

и вам в кроватке баиньки,

как всем на свете маленьким?..

 

Медленный фокстрот 

 

Кружился снег замёрзшею пластинкой 

Под световой иглою фонаря... 

Мелькали одинокие снежинки — 

Растерянные ноты декабря. 

 

А томный парк от медленных фокстротов 

Почти взлетал в молочно-лунной мгле 

Вращалось небо на четыре счёта 

И прижималось с нежностью к земле 

Вдоль тополей  в аллее к горизонту — 

Скрипичных, в небо вставленных ключей — 

Лилась метель... 

Её неясный контур 

Стекал с высот до  шёпотных речей 

Теней кустов. От снеговых аккордов 

Фонарный свет мутнел и убывал, 

И, оплывая вниз, казался коркой 

Лимонной, припорошенной едва. 

 

Соскальзывала с музыки иголка, 

Касалась вновь, дорожку отыскав... 

Снег то ложился мягкой сонной горкой, 

То обретал воздушность мотылька. 

 

Объединялись бабочки попарно. 

О, как сложна изменчивость фигур 

И па над тишиною засыпаний 

Ночных берёз в кружащемся снегу... 

 

Овладевала хлопьями усталость. 

Парк лепетал мелодию во сне. 

Погасли фонари. Игла сломалась... 

И прекратился снег. 

 

Мерцающее

 

Ночь проходит в чёрном птичьем платье,

Отражаясь в пропастях витрин

Перистой колеблющейся статью,

И перебирает фонари

Трепетными кончиками крыльев,

И сгущает неба фиолет,

Затмевая кружевной мантильей

Лунно-млечный венчиковый свет.

 

Мреет*, расплывается, двоится,

Словно смутной памяти кристалл,

Постепенно проявляя лица

В тёмных водах мертвенных зеркал.

Облики летят по зыбкой  ленте

Голубых зазывных огоньков

И опалесцируют в абсенте

Воздуха, как стайка мотыльков...

 

На каменьях лавок антикварных

Отблески влечений роковых.

Тени осыпают  свет фонарный

Пухом на ухабы мостовых.

Исчезают контуры и грани.

Угасают шёпоты, шаги.

Лишь вечерний колокол чеканит

Звона серебристые круги.

 

Из собора долетает пенье

И органа горловая мощь...

Веером из чёрных птичьих перьев

Тайны тиши покрывает ночь.

Сложены лучи луны на крыльях,

И мерцает звёздная пыльца...

На зрачке слеза, но под мантильей

Никому не разглядеть лица.

 

* Мреть (старинный глагол) слабо виднеться,

обозначаться,  сквозь струящийся,

переливающийся воздух или во мраке,

в сумерках; расплываться в очертаниях

 

На деревню дедушке

 

Голубые горлицы на деревьях...

Напишу я дедушке на деревню.

Там барашки белые –

Облака небесные –

На лужку лазоревом гуляют,

И растёт сирень по краю  рая.

 

Здравствуй, милый дедушка! Я скучаю...

Видишь, как я выросла... Да, большая...

Может, даже старая...

Да, усталая...

Много прожито. Осталось мало.

Почитай, я всё там написала.

 

Расскажи мне, дедушка, как живётся?

Есть ли в сини горней дожди да вёсны?

Можно выпить чаю ли?

Нашу встречу чаю ли?

Да, конечно. Перейду вот поле

И к тебе взлечу, коль Бог позволит.

 

Как там наша мамочка, твоя дочка?

Вместе ли вы ходите по садочку?

Помнишь, в утро ясное

Мы в корзину яблоки

Собирали с красными боками?

Есть ли яблоки за облаками?

 

А на ветке горлинка  песню точит...

Быстро исписала я весь листочек.

Но ошибки грубые

Не исправлю, глупая...

Закорючка-жизнь, как запятая...

И всего одна строка пустая.

Горлинки в один конец летают.

 

 

Наоборот

 

Жил Человек-Наоборот.

Ходил он задом наперёд,

Ногами на подушке спал

И книги все с конца читал,

Обед с компота начинал,

Котлеты супом заедал.

 

Конечно, Кот его, Кизрум,

Произносил не «мур», а «рум».

Он сыр мышам носил в нору,

А с воробьями по утру

Был вежлив, как английский лорд,

И от других кошачьих морд

Он птиц старательно берёг.

Хозяин был к Коту не строг,

В дождь на прогулку выпускал

И от хвоста к ушам ласкал.

 

Однажды шли они вдвоём:

Вперёд спиной, вперёд хвостом.

Потом решили сесть в трамвай −

Вот тут, читатель, не зевай! −

В вагон заходит контролёр.

Кот на него глядит в упор

И говорит: «Где Ваш билет?»

Краснеет тот: «Билета нет...»

«Вот так и ездите с утра?

Нехорошо! Платите штраф!»

Что ж делать, взял да заплатил...

 

Кот в лапу денежку схватил,

Сто десять эскимо купил

И пассажиров угостил.

Как был доволен весь народ!

Хвалил Кота-Наоборот:

«Какой чудесный этот Кот,

Что ходит задом наперёд!»

 

А контролёр с тех самых пор,

Чтоб вновь не пережить позор,

Себе билеты продаёт

И песни грустные поёт.

 

Вы ждёте от меня мораль? −

Дождётесь, милые, едва ль!

Ходите, как вам хочется,

Пока стихи не кончатся...

 

* * *

 

Не доверяйте мне печаль.

Я уведу её с собою.

С ней стану вечером молчать.

Нас будет двое.

Мониста из упавших слёз

У зорьки выманю легко я.

Их столько мною пронеслось

В страну покоя…

Надежды крохотку в горсти

Хранить – нет-нет! – не поручайте.

Но обязуюсь я блюсти

Потерь печати.

Уже поникшую звезду

На дно сердечное запрячу.

Последний лучик украду –

Больной, горячий…

Закатный зов колоколов

Я заберу – не возбраните!

Над лунным золотом крестов

Замру в зените.

Когда войду по кромке дня

В зовущую ночную бездну,

Не доверяйте 

Мне

Меня.

Исчезну. 

 

Не погаси 

 

Прикосновений тишины,  почти неслышных, не пугайся... 

И от короны седины, коль тяжела, не отрекайся — 

Ведь в этом нет её вины. 

 

И  жизни вечер  золотой не погаси, пускай пылает! 

Быть может, посвящен он той, в ком кровь взрывалась молодая — 

А нынче порох стал сырой. 

 

И день, тянувшийся века, теперь спрессован в мига долю. 

А доля рвётся в облака — ты  отпусти её на волю, 

Пока тверда твоя рука. 

 

И ничего отважней нет, важней, доверчивей и чище, 

Чем в непроглядной вышине вечернего четверостишья 

Возжечь  спокойный тихий свет. 

 

На белый лист, на красный лист взгляни смиренно и  бесстрашно. 

Да будет свет души  пролит в  просыпанное с неба брашно — 

И претворится в хлеб земли... 

 

Не угадаешь

 

И осталось всего ничего -

Угадать, не наступит какой

Новый год, Новый год, Новый го...

Александр Ратнер

 

Ты НЕ угадаешь, когда НЕ наступит

Последний сверкающий миг,

И рыбой придонной останется в глуби

Твой лучший несбывшийся стих...

Успеешь лишь выдохнуть: «Ох, рановато...»,

Во вдохе не чуя нужды,

И Ангел пройдёт над твоею кроватью,

Как Пётр над простором воды.

 

Крыло или руку тебе он протянет:

«Не страшно... Держись... Не тони...»

И летние звёзды рассыплет горстями –

Твои виноградные дни...

По-детски ты вцепишься в ангельский палец:

«И вправду не страшно... Веди...»  –

И вспомнишь, как с папою в речке купались

Меж солнечных вспышек воды...

 

Потом облака взгромоздятся на темя,

Мошкою облепят лицо...

Откроешь глаза – и глубинная темень

Обступит бетонным кольцом...

 

Но ввысь без запинок несёт по тоннелю

Тебя чичероне небес,

И взлёт от постели отнюдь не смертелен,

И даже приятен тебе.

 

И прожитой жизни урок повторяют

С тобою, напомнив про всё...

И Пётр ворота уже отворяет,

Тугой отодвинув засов...

 

Стоишь... Перемешаны ужас и счастье

В  стакане прозрачной души...

Но Голос Господень гремит:  «Возвращайся

И стих до конца допиши!»

 

Немного импрессионизма

 

В черном небе краюха луны,

Словно ужин печальный бедняцкий

В уголку на столе. С вышины

Равнодушные звёздные цацки,

Не мигая, стеклянно глядят

На дрожащие голые веси.

 

Гуси с плачем по небу летят.

Ветер с гиком  в садах куролесит

И пускает немедля в расход

Одинокие мокрые листья,

И кусты разъярённо трясёт.

 

Тёмных окон  угрюмые лица

Смотрят ночь напролёт в пустоту,

Будто гость не явился желанный.

Небосвод пополам на лету

Разрезают гусиные кланы.

 

Звёзды тускло взирают впотьмах

На пустые поля и дорогу.

А светило висит в облаках

Не прижившимся ухом Ван Гога.

 

Но  из глуби индиговой мглы,

Там, где горы синеют высóко

Над лиловою гладью земли,

Приглушённый доносится цокот.

 

Утомлённый от скачки во тьме

И громоздкой промокшей поклажи,

Мчится всадник ко ждущим в окне

По равнине немого пейзажа.

 

И в осенней ночи ледяной –

Наваждение ль, кара ли, дар ли? –

Видит он под холодной луной

Маки в поле полдневного Арля.

 

Неразбериха

 

Жил-был средь саванны Жирафик в полосочку,

Дружил со Слонихою в красную розочку

И Зеброю в яркую клеточку синюю,

И Львицею в крапинку очень красивую.

 

На них все глядели с большим недоверием:

«Какие же всё-таки странные звери вы!

Да видано ль это? Слониха в полосочку!

Жирафик в весёлую синюю розочку!

А Зебра вся в крапинках, словно под сеточкой!

А Львица покрыта вся красною клеточкой!»

 

Для их изученья прислали зоолога.

Зоолог в испуге схватился за голову! −

«Нет, звери такие науке неведомы!

Явления эти еще не изведаны!

Ну, разве бывают Жирафики в клеточку?

Слонихи в опрятную синюю сеточку?

А Зебра, со шкурою в красную розочку?

А Львица со стройной фигурой в полосочку?

Тут всё переходит науки границы,

И я улетаю сейчас же в столицу!»

 

Вот так и бродили бы звери в саванне

Без верных и точных научных названий,

Без всяких таинственных классификаций,

Среди баобабов, травы и акаций,

Но тут своевременно умный ребёнок,

Штаны подтянув, заявился спросонок.

 

«Ах, что за проблема? − махнул он ладошкой, −

Да, я специально напутал немножко!

А вы тут пришли со своими вопросами!

Какие вы скучные, граждане взрослые!

Наверно, вы не были вовсе детьми!

О чём говорить мне с такими людьми?!

 

Да вы посмотрите! Ведь так же красивей,

Чтоб с чёрною крапинкой, клеточкой синей,

И чтоб на Жирафике были полосочки,

На доброй Слонихе чудесные розочки!

И звери довольны! И детям всем нравится!

Вам нет? Ну, и ладно! Какая мне разница!

Вот новые краски сейчас принесу я

И снова по-своему всё нарисую!»

 

Новогодняя история

 

Жил на свете рыжий Гном.

У него был рыжий дом.

Стены, двери, окна, крыша,

Таракан, Сверчок и Мыши,

Попугай и Чижик-Пыжик −

Все в том доме были рыжи.

 

Там, конечно, жил и Кот...

Лапы, уши, хвост, живот,

Даже нос − и тот был рыжий.

Как-то раз под Новый Год

Кот и Гном пошли на лыжах

В белый лес за белой ёлкой,

Но Сороки без умолку

Как давай трещать: «Пожар!

Караул! Куда бежать?!»

 

Грозен, мрачен и всесилен,

Прилетел инспектор Филин

И заухал, засипел:

«Что такое? Кто посмел?!

Это ведомственный лес!

Кто сюда без спросу влез

И богатство наше жжёт?!

Эй, застава! Все в ружжо!»

Прилетели снегири

И уселись в ряд по три,

По четыре и по пять

Лес заветный охранять.

 

Тут примчались Гном и Кот.

Филин заорал: «Так вот

Кто поджёг наш белый лес!

Взять! Немедля! Под арест!»

 

Возмутились Кот и Гном:

«Осторожны мы с огнём!

Господин инспектор Филин,

Вы же не установили,

Есть пожар ли вообще,

И наделали вещей

Несерьёзных! Всем ведь ясно:

Мы пожаробезопасны!

Ну, а то что оба рыжи,

Пусть не сильно Вас колышет!

Отпускайте снегирей

Да и сами поскорей

Летите прочь, пожалуйста!

Не то напишем жалобу!»

 

Филин срочно повинился,

Засмущался, извинился,

Что устроил шум без толку.

 

Кот и Гном срубили ёлку −

Ах! Пушистая краса!

Притащили в рыжий сад

Возле дома с рыжей крышей.

Таракан, Сверчок и Мыши,

Попугай и Чижик-Пыжик,

И, конечно, Гном и Кот −

Словом, все, кто там живёт,

Очень ёлочкой гордились,

Хоровод вокруг водили...

 

Вот и я там побывала,

С Попугаем станцевала,

С Тараканом песню спела,

Очень сильно порыжела,

Это мне понравилось,

И я к вам отправилась,

А со мною Гном и Кот!

Здравствуй, рыжий Новый Год!

 

 

Носители света

 

В сине-серой вечерней мороке

Мелкой мороси под фонарями

Полоса монотонной дороги

Отшлифована шинами; в раме

Почерневших от влаги деревьев

Расплывается сумрачный город,

И воронье лихое отребье

Утоляет огнями свой голод,

И летит на ночлег за пределы

Освещённого фарами мира.

 

Церковь тёмную рясу надела,

И дома нацепили хламиды

Из  дождя, и блестящие струи

Разбиваются в уличных недрах

На осколки, а ветер ворует

В блюдах луж золотые монетки.

 

И попарно, пофарно вплывают

Стаи медленных вуалехвостов

В воду ночи, лучами виляют

И дрожат от порывов норд-оста.

И текут красноглазые реки

По холодной ночной автостраде,

И за ними следит, морща веки,

Жёлтый месяц – слепой  надзиратель.

 

Обострение

 

Дым печалей курится до неба.

Хор молитвенный, сбившись, затих.

Солнце в душах погасло. Стемнело,

И слепые не видят глухих.

 

Обострение жизни возникло

Как-то исподволь, исподтишка...

Ось земная, как старая нитка,

Перетёрлась в порыве витка.

 

Шарик мчится, едва управляем,

В чёрный морок, в незнамо куда...

Чуть заденешь – сорвётся Земля и

Улетит в темноту навсегда!

 

Но Господь сотворит светлый  день и                                         

Остановит летящий во мглу

Мир. На солнечный лучик наденет

И закрутит, как мальчик – юлу!

 

Озимое

 

Летел, летел озимый пух,

Под утро небом сочинённый,

И умирали листья вслух

В садах печали золочёной.

Наивный первый снег стихов

В рассудке исчезал бесследно.

Варился горький кофе слов

В потёртой жизнью турке медной.

Сбегала пенка бытия

На плитку синего молчанья.

А снег за окнами стоял, 

Держа полмира за плечами.

Внимательно глядел, стремясь

Постичь вторую половину,

Где вперемешку свет и грязь,

Где рядом нож и пуповина...

Где смерть и жизнь, как дважды два –

Обычны и неоспоримы.

Но в мудрой тишине слова

Из зёрен молотых варили.

Батиста снежного пласты

В строфу ложились, как в корзину.

И кофе в белой кружке стыл...

И тёрся стих 

Щекой о зиму.

 

Осень в космосе 

 

Тьмой обглодана луна, 

Будто косточка... 

Леденеют времена... 

Осень в космосе... 

Полыхнёт в иных мирах 

Птицей красною... 

Час пришёл ей замирать 

За пространствами... 

 

Холода уже грядут 

Стеклоглазые, 

Утешения несут 

Пустофразые — 

Ненадолго, мол, помрёшь — 

Успокоишься! 

Вон,  туманность чисто ёж — 

Больно колется! 

Так что брось, не мельтеши! 

Будет шастать-то! 

Ну, за упокой души! 

Слышь, крыластая! 

 

А она  на свет звезды 

Как рванётся вмиг — 

Из паучьих чёрных дыр 

С их тенётами! 

Холода трещат вовсю — 

Громко ссорятся... 

 

...Птица-осень пьёт росу 

С каплей солнышка 

На оранжевой траве 

С желтой ягодкой. 

Пролетает в синеве 

Вспышкой яркою. 

 

В листья цвета поздних зорь 

Превращается... 

День горючею слезой 

С ней прощается... 

 

И опять луна торчит 

Тощей косточкой... 

Пусто, холодно в ночи... 

Осень в космосе... 

 

Певчужка

 

Он не играет, нет... Просто  поёт на трубе –

Этот запойный певчужка, пичужка-баклажка!

Посланный с неба как  дольнему миру поблажка,

Вышняя нота  в охрипшей от жизни судьбе...

 

Крыша покатая,  серый дощатый забор...

Вишни, набухшие соком... Закат земляничный...

Он не на медной трубе, нет... На красной кирпичной,

Скучной, обычной, квадратной, как старенький двор...

 

Всё по-простому... Но он – надо всеми, над всем …

Так разошёлся, распелся, как будто распялся...

Залил весь сад до верхушек – хоть пей, хоть купайся...

Вон сколько радости в тёплой от звуков росе...

 

Он не от разума, нет... Он посланец звезды...

Той, неоткрытой, неявной, почти невозможной...

Тянет серебряный звук, словно луч, осторожно

И погружает в прохладу небесной воды...

 

Струны стеклянные в горле, трепещущий зоб,

Крылья раскрыл, растянул, как весёлый пьянчужка

Душу гармошки.

Устроил в верхах заварушку –

И хоть бы хны! Знай, звенит... Хоть пожар, хоть потоп –

 

Всё нипочём... Ни огонь заревой, ни наплыв темноты

Не остановят...  Поёт, словно заговорённый...

Клён удивлённо качает притихшею кроной...

Все уже спят, а у этого пыл не остыл...

 

Синюю Книгу отчаянных птах бытия

За облаками не спешно, не слышно раскрыли...

Вот и окончена песня...

И сложены крылья...

Дрозд на трубе...

На звезде...

На страничных краях...

 

Перед сном

 

Стелили пышную кровать.

Слепые лампочки гасили.

Был сумрак сер и сыроват,

Но набирался тёмной сини.

 

В печи уже не стало дров...

И угли гасли постепенно...

Щекотно, споро  и пестро

По потолку, полам и  стенам

Летали бабочки огня.

 

Ночник сердито пучил глазки.

Мукою пахло от окна.

И сыром остреньким голландским

Кусок отрезанной луны

Лежал недвижно на клеёнке.

 

Дверной сустав скрипел и ныл,

И тишина была неёмкой...

Скорее, плоской... Как лицо,

Не освещённое свечою...

Часов неукротимый цок

Готовился к ночному бою.

 

Метались тени по стене,

Как дикие ночные птицы.

А за окном ажурный снег

Шёл от небесной кружевницы.

 

В крахмальной, хрусткой тесноте

Постели, как в ночном затоне,

Светились контуры двух тел,         

И ладилась ладонь к ладони.

 

Пляски света 

 

В прозрачной беззащитности души, 

Застенчивой задумчивости тела 

Работу кружевную свет вершил, 

Выписывал заоблачный оттенок, 

Спускающийся плавно в никуда... 

Ждал неподдельной искренности вечер, 

И трогала хрустальная вода 

Печалью отороченные плечи. 

 

На силуэте брошенной судьбы 

Прожектора вгоняли в перекрестье 

То позвонков тщедущные кубы, 

То горла перепуганного пестик... 

Пульсация меж клешнями лучей 

Бессильно и безвольно трепыхалась, 

И ткань любви в сердечной  алыче, 

Почти сгорев, утрачивала алость. 

 

Два света начинали две борьбы: 

Грацильный в поединке с беспощадным 

Спасал штрихами робость худобы. 

Он ставил тень меж алчными клещами 

И не давал сомкнуться до конца. 

Дотрагивался кисточкой тончайшей 

До чёрного поникшего лица, 

И переход ко тьме на нём смягчался. 

 

Прожектора стремились погубить 

Загадку взора, жаром вспышек выжечь 

Блик на зрачке и напрочь истребить 

Полутона — им в яркости не выжить. 

Но щёлкнул тумблер. Жирный свет уполз 

Рассерженной несытой анакондой. 

...Из лебединой тени заоконной 

Слетались перья лунные на холст. 

 

 

Под музыку сердца

 

Было холодно, сыро, резко.

Как заточенною стамеской,

Ветер целил по центру в лоб,

И свистящий простудный  сумрак

Из последних февральских суток

На асфальт выдувал стекло.

 

Город полнился мглой и сном, и

Забавлялся нолем  термометр.

Свет фонарный сквозь снег рябил.

Колебания в мутной сфере

Ощущались острей по мере

Одряхления зимних сил.

 

В тёмно-скляночно-синей дали

Звёзды без вести пропадали.

Их как будто сбивали влёт,

И любое из начинаний

Знобкой слякотью начиняли,

Превращая в итоге в лёд.

 

Со свечою луна ходила

И дрожала от холодины,

Продираясь сквозь вязкий смог.

В неоправданно чёрных окнах

Было жизни на волосок, но

Кто бы в это поверить смог?

 

Среди  посвистов, хрипа, воя

Шли под музыку сердца двое,

Широко распахнув кашне.

И сияли глазами ярко,

И вокруг становилось жарко,

И подтаивал мёрзлый снег.

 

Замечая метель едва ли,

Двое яростно целовались.

Головою качал фонарь,

В непочтении укоряя.

Был укор тот до фонаря им

И до лампочки календарь.

 

На погодные перемены

Озираясь недоуменно:

Мол, чего вам ещё от нас? –

Улыбались, идя в обнимку,

Словно звёзды кино на снимках.

А наутро пришла весна.

 

Поиски рая

 

Ищущая рая птичья стая

Улетает, медленно врастая

Ломкой веткой в  вышину пустую.

Солнце свою дудку золотую

Вынимает медленно из ночи,

Раздувает щёки что есть мочи

И лучи высвистывает в воздух.

 

Слышен режущий по сердцу возглас...

Журавли – чернёный клин, перо ли

Острое? – впервые распороли

Небо пополам и крик макают

В жидкий сумрак утренний по краю

Окоёма, в глубь непроливайки

Горизонта... Облака, как ватки,

Промокают заревую рану,

Наливаясь тяжестью багряной...

 

Из пореза  льются в мир печали...

Слыхано ль, чтоб перья так кричали?!

Может, их в полёте потеряли

Ангелы из горних канцелярий...

Рвётся выше линия косая,

Тишину на лоскуты кромсая.

 

Вот уже исчезла половина

Клина в глубине ультрамарина.

Журавли сквозь синевы  преграду

Пропадают за пределы взгляда

Резкой непрочитанной строкою...

Небо наслаждается покоем

Миг всего – и  с озера взлетает

Острою, стремительной стрелою

Ослепительная, золотая

Ищущая рая птичья стая...

 

Померанцевое

 

Я приеду к тебе в понедельник

На оранжевом лучике дня

С пёстрой дудкой моей самодельной

Поглядеть, как не помнишь меня.

Отблеск дня – апельсиновый ослик –

Опускает копытце в закат,

И летит то ли блик, то ли оклик

Красным пёрышком за облака.

Ты не помнишь... Ты помнишь?.. Ты помнишь

Яркий холод горячей волны,

Захлестнувшей последнюю полночь

Нашей первой с тобой «довойны»?!

Память-глина.

Кирпичиков обжиг.

Медно-красный закатный ожог.

Память мыслей и тел наших общих

И любви многоликий божок.

Память ставит тавро или метку

Раскалённой печаткою тьмы.

С тёмно-синею сумерек меркой,

С нищетой перемётной сумы

Я процокаю мимо... Всё мимо...

Ты не помнишь... Ты помнишь... Ты по...

Мнишь ли милою, манишь ли мнимо –

Слышу...

Слушай:

Я еду тропой

В понедельник, в надежду, вовеки,

В незабвенность, зароки, зарю...

Флёрдоранж померанцевой ветки,

Апельсиновый лучик дарю

Я тебе просто так. Просто очень.

Очень сильно. Совсем. Навсегда.

Неба оттиск, похожий на осень.

Я на ослике еду туда.

 

После войны

 

Нежно яблони светят. В саду полыхают сирени.

Громыхнула гроза, как  в тяжёлом пути грузовик.

Туча чёрная стала пред синей землёй на колени.

Ветер лбом к молчаливому дальнему полю приник.

 

Пахнет кровью закат. Батальон облаков поредевших

Красным строем  стоит, заслоняя собой горизонт,

И  лежит на траве тишина, безмятежно, как в детстве,

И вдыхает, и пьёт горьковатый вечерний озон...

 

Осыпаются с веток цветы снежно-розовой вьюгой.

Награждаются росами  алых тюльпанов полки.

Майской влагой напитана, медленно гаснет округа.

Лечит раны заря благодатной водою реки.

 

А сирень-то... Сирень...  Все кусты, как с ума посходили!

Так силён аромат, что немедля возьми и умри!

Только лечь и тонуть без оглядки в бушующем диве...

И глядеть, как черёмухи белое пламя горит...

 

Неподсудный огонь окрылённого смертью заката

Задувает на выдохе дня безразличная тьма.

Но восходит звезда на пилотке парнишки-солдата

И сияет-горит над крестами на склоне холма...

 

Последний поезд 

 

А время всё летит — не  в нашу пользу — 

Как позабывший торможенье поезд, 

И впереди не рельсы, а стена. 

Она пока ещё нам не видна. 

Но ей черёд настанет появиться, 

И  нет возможности остановиться. 

Наоборот, усилился разгон, 

И дребезжит разболтанный вагон, 

От веку не видавший капремонта. 

 

Наш паровоз растерянную морду 

Воротит от печальных перспектив. 

Насвистывает простенький мотив 

Своей трубой, как будто всё нормально. 

А крановщик из неба «вира», «майна» 

Командует, вися над тупиком, 

И ждёт, когда же поезд прямиком 

Полезет на стену — куда деваться! 

 

Под звуки нестареющего вальса 

Кружится вороньё над пунктом А. 

Уже давно написаны тома 

О странностях пике горизонтальных... 

Но вечности стареющие тайны 

Запрещено простейшим  выдавать. 

 

На тёмных стропах дождевых слова 

Качаются высóко — не достанешь — 

На ниточках небес затеяв  танец, 

Почти что белый... Это первый снег 

Сорвался... С  тучи совершил побег... 

По шпалам носится, как пёс кудлатый. 

 

Въезжает поезд в снежные палаты, 

Своей стесняясь ржавой черноты, 

Выплёвывает дымные цветы. 

Они здесь абсолютно неуместны. 

А дверь вагона с шишечкою медной 

Заклинило... Ни выйти, ни войти... 

Стена возникла поперёк пути — 

И всё! Никак нельзя её объехать... 

 

А поезд отправляет в небо эхо 

И просто растворяется в стене... 

Но так и не появится за ней... 

 

Лишь птицы  за литыми облаками 

Друг друга кличут длинными гудками 

Да в миллионнодушных городах 

Стучат сердца, как будто поезда... 

 

Послесловие 

 

Громыхало, потом передумало... 

Поначалу отчаянно дуло, но 

Постепенно  утихло и это... 

Август пах свежескошенной сыростью, 

Вырезая листву из папируса, 

В свитки медленно скручивал лето. 

 

Рисовал колонковою кисточкой 

Птиц и, глядя сквозь сизой тоски очки, 

Превращал изумруды в  шпинéли. 

Большеглазые алые далии 

Оправлял в  акварельные дали и 

Делал небо как можно синéе. 

 

Разномастные смутные помыслы, 

Словно псы неразгаданной помеси, 

Пробегали рысцой мускулистой, 

И, гонимое солнечным голодом, 

Первобытное ярое пóлымя 

Племя лип добывало из листьев. 

 

… Снова жахнуло! Всё ж таки хлынуло! 

Со взбешённого  неба полынного 

Дождь  бежал, укрываясь от молний... 

 

Август шёл к своему окончанию, 

Вычисляя константы молчания 

По законам осенних гармоний. 

 

Правила игры

 

Такие правила игры:

За рифму буйную полцарства!

На взлёте медлит ритм бунтарства,

Ещё не веря в силу крыл!

И кружится вчерашний сон...

И синь, и рань, и стынь на ветках...

 

Пальто и грусть на человеках...

И снег сегодняшний косой

Линует небо, как тетрадь,

Читая бред горизонтальный –

Предутренний отчёт  печальный

Виновников  словесных трат.

 

И тем отчётливей вина,

Чем гуще снежная завеса.

И тройка туч-тяжеловесов

Над миром, словно трибунал.

 

Никем не писанный закон

Сиротства всех вступает в силу,

И в подворотнях пахнет псиной

Бездомно мокнущих рядков

Потерянных в пространстве слов –

Незаменимых, точных, верных,

Легко  ложащихся в размер, но

О них забыли, как назло!

 

Слова поникшие дрожат,

Когтями рифм вцепившись в лужи.

Им позарез хозяин нужен.

О, участь горькая бомжа!

А те, кто мог бы приютить

Слова в уме – слегка безумны

От параллельных строк; безуглы,

Не в силах мысли дом найти.

 

...Снег завершил тишайший труд .

Грязь побелела и замёрзла.

Заря весёлые ремёсла

Пустила в дело поутру.

И все внезапно всех нашли:

Слова – поэтов,   мысли – разум.

В размер и ритм попали фразы.

И с белого листа земли

Взметнулся стих, дождавшись часа –

И строки небо обрели.

 

 

Провинциальные поэты

 

«Ох уж эти провинциалы! Мнят себя поэтами!»

(Из разговора с одной столичной дамой)

 

провинциальные поэты

считают тёплые монеты

в тенистых тинистых прудах

где спит небесная вода

и видит сны про васильки

им солнечные мотыльки

летят доверчиво в ладони

и шумно дождики долдонят

по-разному одно и то ж

а ветер фыркает как ёж

и в шею тыкается чубом

дурачится приносит чудо

пропавший накануне миг

восторга

из озёр немых

глядят задумчиво рассветы

провинциальные поэты

в них рифмы ловят на печаль

чтоб уложить в четверостишья

горизонталь и вертикаль,

стоят в предгрозовом затишье

на берегу и ждут громов

потом несут домой улов

корзину вёртких синих молний

а ночью в поисках гармоний

стучат по клавишам тоски

опять ночные мотыльки

летят на свет их озарений

и месяц светит над деревней

 

Прогулка

 

Осень. Ласковая псина

Подставляет солнцу спину.

Наперегонки с листвою

Носится, трясёт башкою,

То кота шугает с травки,

То ворону с теплой лавки.

Жаль, что пчёлок золотых нет!..

В лужу синюю бултыхнет,

Думает: попала в небо.

Глянет – скалится свирепо,

Потому что там другая

Псина лает вверх ногами.

Расплываются кругами

В колокольчиковой гамме

Отражения и волны.

Псина морщит нос довольно:

Враг размыт!

Несётся дальше.

У безлюдной старой дачи

Уши чуткие топорщит:

Ветер – истовый уборщик –

Прытко шаркает по грядке,

Наводя везде порядки.

Блики лучиков сквозь листья.

Лай весёлого солиста

Растревожил клан сорочий,

И сороки громко строчат,

Выражая возмущенье

Бесшабашным поведеньем.

Презирая дисциплину,

Псина валится на спину,

И, от счастья лыбясь ярко,

Языком алеет жарко.

Мотыльковая лужайка

Вся в лимонницах. Хозяйка

Псины вверх идёт по склону,

Собирает пламя клёнов

И несёт его в ладони.

Пёс летит без церемоний

К ней, в колени тычет носом,

Весь расхристан и нечёсан,

Ластится, погладить просит.

Всё! Домой! Защелкнут тросик,

И они идут степенно

По дорожке жёлто-пенной

Между лиственниц и сосен.

Псина. Солнце. Листья. Осень.

 

Птица Ракша

 

Подсолнух ростом в три меня

Почти созрел – а не добраться!

Летит в зенит на склоне дня

Таинственная птица ракша*,

Над соснами зарю несёт

На сине-розовых подкрылках,

А со стволов стекает мёд,

Густея солнцем на развилках

Горячих тропок. У корней

Пасётся земляники стадо.

Благоухает всё сильней

Чабрец, а липкие маслята

Торчат – ох, не сносить голов! –

Из-под духмяной, мягкой хвои.

 

Грибной и ягодный улов

Тащу домой, горда собою!

А дома мёд и молоко –

Дары хозяйки седобровой,

И квочка стонет: ох-ко-кооо,

И  шумно фухкают коровы.

Стихает кряканье утят,

И пышет хлеб в печном уютце,

А взрослые сидят едят

И надо мной  чуть-чуть смеются:

 

«Ну, кто же ягоды пасёт?!

И ракш закатных не бывает!

Ты вечно сочиняешь всё!»

Но я-то знаю: заревая...

 

Петух взобрался на насест.

Залито небо жёлтым воском.

Хозяин с торбой карасей

Вернулся с потемневшей Ворсклы**.

А я летаю меж дерев...

Хвоинки шепчут в мыслях сонных...

И, окончательно созрев,

За речку падает подсолнух...

___

*Ракша — сизоворонка

**Ворскла — река в Сумской

и Полтавской областях (Украина)

 

Распятие

 

Суд. Расправа. Нет подмоги.

Прибивают. Руки. Ноги.

Слышен костный треск.

Крест.

 

Не секира. Не цикута.

Распинают. Ловко. Люто.

Требуют чудес.

Крест.

 

Полк застыл по стойке «смирно».

Брать нельзя вино со смирной.

В муках рот  отверст.

Крест.

 

Уксус. Жёлчь. Чуть-чуть воды бы.

Солнце меркнет. Встала дыбом

Вся земля окрест.

Крест.

 

Убивают Сына Бога.

Содрогается Голгофа.

Гóре на горé.

Крест.

 

Бог являет Чаду милость.

Голова к плечу склонилась.

Смертью свет спасён.

Всё.

 

Матерь Божья. Тело. Камень.

Небо над похоронами.

Молоко и мёд.*

Мёртв.

 

Странны мироносиц лица.

Белый Ангел во гробнице

Просит миру несть

Весть.

 

Люди. Свечи. Звоны. Полночь.

Храмы ликованья полны.

Бог поёт с Небес.

Сын воскрес.

 

*У христиан молоко знаменует

священную благодать и будущую

крестную жертву Христа,

мёд символизирует земное пастырство

Христа и сладость Слова Божия.

 

Рассветное 

 

Лежало солнце в молоке 

Росистою кругляшкой масла, 

А осень в утреннем леске 

Ссыпала шум в оврагов ясли 

И зажимала в кулачке 

Обрывок облака и жёлудь... 

Неповоротливый, тяжёлый 

День, словно кукла-неваляшка, 

Вставал, валился в темь полян, 

В глухонемой смурной туман, 

Оттуда в небо нараспашку 

Глаза таращил удивлённо, 

Глядел на заревые клёны, 

И снизу мнилось: это кони 

Кормились золотым овсом,  

А ветер — пастушок босой —  

Трепал их радостные гривы, 

Насвистывал чуть-чуть фальшиво 

И дерзко запускал ладони 

В придонный сумрак, прогонял 

Забившийся в глубь рощи морок. 

Щетину чёрную пригорок 

На жёлто-рыжую менял. 

А солнце в красной бахроме 

Вкатилось в выси из-за леса, 

И в небе хмурое железо 

Весёлая сменила медь. 

Лучи — бедовые повесы — 

Летели лихо куролесить 

В шафранных и медовых весях, 

И в благочинной тишине  

Берёз монетками звенеть, 

В осинах сонных пламенеть... 

Спокойно в этой кутерьме 

Стояла осень на холме. 

 

Рисование розы

 

Сидишь весь день  и пишешь розу

На фоне белом.

Уже вечерним купоросом

Заголубело.

 

Сад простынёю полотняной

Почти по гнёзда

Укутан. Вазою стеклянной

Морозный воздух

Накрыт. А роза прорастает

В зарю из неба.

И перьев пурпурная  стая

Плывёт над нею,

И замирает  лепестками

Над окоёмом.

 

А небо дышит огоньками

Над тёмным домом.

Идёт вишнёвою аллеей

По снегу вечер.

Глядишь в окно и сожалеешь,

Что свет не вечен...

 

Но роза сквозь стекло влетела

Закатной птицей

И на мольберт воздушно села,

И там лучится.

 

Сбежавшие

 

Рыжий пацан... Золотистый ретривер...

Вписаны первые жёлтые листики

В пышные ясно-зелёные гривы...

Осень пока что стоит за кулисами.

В парке последнее действие летнее.

Пес и мальчишка – смешные  дракончики

С лапами врозь,  чудаки малолетние,

Рады, что солнце пока не закончилось.

 

Рядом бегут, выпускают закрылки,

Взлёт разрешён, направление чёткое...

Пёс пролетел со счастливой ухмылкой,

Следом  парнишка с осеннею чёлкою...

В кронах вороны орут недовольные:

Карр-карраул! По-карр-рать ! Не-карр-ректно!

Арр-рестовать! 

Только неподконвойные

Чешут, хоть каркай, а хоть кукарекай!

 

Рыжий пацан, золотистый ретривер –

Рты до ушей, каждый ловок и прыток –

Мчатся по тропке, сияют в порыве

Всем показать, как они хороши-то...

Осень в листве проявляет терпение...

Что  с них возьмёшь! Пацанва неразумная...

Но всё янтарнее лип оперение...

Скоро грядут перелётные зуммеры...

 

Август на сцене читает от автора...

Стихли артисты – они же и зрители...

Шум вышних крыл, еле слышный, затактовый,

И паутины рисунок реликтовый...

 

Солнечной парочкой трюхают рыжие...

Ластится ветер щекотно и шёлково...

Понизу шоркают  листики жёлтые..

Август затишные золотостишия

Пишет небесного пёрышка кончиком

И свой последний сюжет отпускает.

 

Счастливо жёлтые листья летают,

Словно сбежавшие в небо дракончики...

 

 

Свидание с собой

 

Привет, ребёнок! Как твои дела?

Я много лет назад тобой была...

Ты помнишь наши страхи и болезни?

Я опасалась, что совсем исчезнешь...

Изгладишься...

 

Но ты опять пришла

В моё седое нервное бытьё.

Ах, умница! Мне так недостаёт

Твоей наивной веры в расчудесность!

 

Как беззащитно маленькое детство...

В каких заботах личико твоё...

Как будто говоришь: «Я потерплю,

Переболею и переболю...

Ведь главное, что мама будет вечно...»

 

Как страшно было плыть по струйке млечной

К большой реке смешному кораблю...

 

Да, опыта пока в помине нет,

Чтоб распознать микроскопичность бед

В их призрачной огромности тогдашней...

Всё так свежо, как будто день вчерашний

Шагнул в сегодняшний реальный свет...

 

Вот бабушка с её извечным: «Ешь!»

«Спи! Засыпай... Я здесь... я вот... а где ж...»

Рецепт её терпения утерян.

Она сидела сонною тетерей

Со мной бессонной, не смыкая вежд.

 

Вот папа ‒ сильный, смелый и большой!

Как хочется теперь хотя б душой

На полсекундочки к нему прижаться...

Да, ты права. Конечно же, ужасно...

Уж сколько лет, как он от нас ушёл...

 

А помнишь блюдце с ягодкой на дне?

Наливки свет вишнёвый в глубине

Графинчика волшебно-золотого...

Как вкусно дедушка её готовил!

И в стопочке чуть-чуть давали мне...

 

Да нет, тебе...

Ведь мы в саду твоём

Сегодня бродим мысленно вдвоём,

Печальная взрослеющая крошка...

Доверчиво тепла твоя ладошка...

Что ж... Мне пора... Спасибо за приём!

 

Ты помоги мне, как ни тяжело,

Оттуда побеждать пустое зло!..

Его так много... Я одна не справлюсь...

 

Летит над крышей солнечный журавлик...

А я надежду ставлю на крыло...

 

Семейка

 

Воробьёныш Кевин Редке

Ждал-пождал на толстой ветке.

Мама, фрау Марта Редке,

Твёрдо обещала детке,

Что сегодня ровно в пять

Он научится летать.

Воробьиха объясняла:

Крылья ты расправь сначала…

Не волнуйся… Не спеши…

Просто крыльями маши…

Потихонечку кружись

И над гнёздышком держись…

Никуда не улетай!

Ну, давай-ка, начинай!

Кевин подлетел немножко

Вверх – и тут явилась кошка!!!

На тропинке растянулась

И довольно улыбнулась…

Кевин сразу ввысь взлетел –

Он похвастаться хотел!

Мама Марта всполошилась,

Раскричалась, распушилась!

Прибежал бульдожка Галл,

Гавкнул, кошку напугал

И прогнал собственноручно!

Но без зрителей-то скучно!

Кевин шлёпнулся на ветку.

«Не расстраивайся, детка…» –

Прошептала нежно мать –

«Ты научишься летать!»

Прилетел как раз с охоты

Папа Редке, Людвиг-Отто,

Сунул сыну червяка,

Щебетнул: «Привет! Пока!

Дел сегодня полон клюв!» –

И исчез, не отдохнув,

Как положено отцу…

День приблизился к концу,

И, скатившись по заре,

Солнце спряталось за Рейн.

Собралась семья на ветке:

Людвиг, Марта, Кевин Редке.

Папа с мамой щебетали:

«Так устали! Так устали!

Ах, какой был сложный день!

Как чудесно здесь, в гнезде!»

И подумал Кевин сонно:

«Завтра долечу до Солнца…»

 

* * *

 

Синяя ночь.

Жёлтые окна.

Снег или дождь

Бьётся о стёкла.

Через глазок,

Врезанный в тучу,

Жёсткий зрачок

Смотрит колюче.

Взор с высоты

Тускл, неизбежен.

Мир, лучше б ты

Весь был заснежен!

Миг или век

Прочь отлетели.

Шаг или бег.

Шаткие тени.

Свет фонарей.

Чёрные ветки.

Спины дверей.

Белые метки.

Лунный монокль

В пропасти ночи...

Всяк одинок...

Ночь одиночек...

 

Сказка про дождик

 

Дождик шастал по кустам,

Пришепётывал немножко,

Тёрся шёрсткой о дорожку,

Шарудел то тут, то там.

 

Шамкал, шаркал и шептал,

И чесал себя за ушком,

Шлёпал лапками в кадушке

С крыши шиферной шагал.

 

В шерстяную шаль влезал,

Что осталась на террасе.

По шезлонгу бил-дубасил,

На подушечках лежал.

 

В общем, что хотел, творил,

Всех на свете уморил,

И ему сказали: «Хватит!

Отправляйся лучше спать и

Больше тут не шелести,

А во сне скорей расти!

Превращайся в шумный ливень!»

 

Дождик лёг, вздохнул счастливо,

Всхлипнул: «Мало я успел...»

И тихонько засопел...

 

Вот и вы ложитесь спать...

Завтра в школу вам вставать...

 

Случайная песенка

 

Едва ли эта песенка смешна,

Но и печали нету в ней ни грамма...

Проста и незатейлива, как гамма...

Ах, если б только знать, о чём она...

В ней жаркий абрикосовый мотив

И шёлковые звёздные припевы,

Соцветия июльской ночи спелой

И золото осеннего пути...

 

А что, скажи, на донце у неё ‒

В колодезной глуби высокой ноты?

Янтарный сон полуденного мёда,

Слепящий бирюзовый окоём,

Весёлый вальс рыжеющей листвы,

Как будто нет на свете увяданья,

И лезвие пустого ожиданья,

И капли откровений дождевых...

 

Ей невозможно душу распахнуть,

Как ты струну ни тереби, ни трогай...

Но слышишь ли живую тишину

За выстрелом случайным эпилога?

Кому такая песенка нужна,

Которая ни в чём не сознаётся?

Не правда ль, очень явная вина...

Создатель из лучистого окна,

Неузнанный, глядит на дно колодца...

 

Снег-зверь 

 

Косматый талый снег-зверь 

На берегу реки-мглы 

Под колпаком ночных сфер 

И под приглядом туч-глыб... 

 

А зверя завтра убьют 

Горячей синевой дня. 

Но спит пока дитя вьюг, 

Тревожно жизнь во сне для. 

 

Побег зари в звезду врос 

И тёмный проломил свод. 

И полон снежный глаз слёз, 

И больно бьётся ток вод. 

 

В пустого неба сегмент 

Кусок луны спиной вмёрз. 

Необратимо тускл мех, 

И зверь уже почти мёртв. 

 

Ударил острый луч в лёд. 

Короткий вздох ушёл вверх. 

Лишённый неба сбит влёт. 

Вознесший душу взят в свет. 

 

Сонное

 

Ноябрь... Распускаются розы...

Улыбка природы сквозь слёзы...

Осенние метаморфозы...

 

Дожди из прозрачной вискозы

Цепляются шорохом  пёстрым

За воздух холодный и острый.

 

Вот листья, как жёлтые флаги,

Обвисли под тяжестью влаги,

И красною краской кленовой

Намечены неба основы —

Собрание синих свечений...

 

И горсти лимонных печений

Рассыпал берёзовый пекарь

По травке понурой и пегой.

 

Висят паутинные ткани

С узором серебряной скани

И жемчугом сонных росинок

На рамках дрожащих тростинок.

 

Прорвавшийся лучик нарушил

Покой засыпающей груши,

Легко пробежался по веткам

На пару с растрёпанным ветром...

 

И снова  всевластье  гипноза...

Во сне улыбаются розы...

 

 

Соприкосновение

 

Стадо тысячезвёздное тычется

В бок молочной луны.

Пересвисты рассветного птичества

Всё сильнее слышны.

 

Но, увы, этих братств многочисленных

Невозможен союз.

Что поделаешь ты с голосистыми? ‒

По ночам не поют.

 

А для звёздной застенчивой детскости

Солнца гибелен сок.

День с ухмылкой своей звездоедскою

Появляется в срок.

 

Ночь спешит-поспешает стада свои

В темноту убирать.

А в небесных озёрах вода стоит ‒

В ней светло умирать.

 

Всё же птицам и звёздам даровано

Вместе в небе парить ‒

В миг, когда темнота зачарована

Вознесеньем зари.

 

И луною ли, солнцем ли вскормлены ‒

Ткут совместную ткань

И сплетают лучистые корни и

Среброзвучную рань.

 

Может, именно в кратком скрещении

Окрылённых систем

И заложены смыслы общения

Мира этого с тем...

 

Сорочья сказка

 

Шла Сорока вдоль канала

В воду пёрышки роняла,

Потому что потеряла

К жизни всякий интерес.

Вдоль канала шла Сорока,

Так грустна и одинока...

И вела её дорога

В дальний чёрный страшный лес.

 

Шла печальная Сорока

Через острую осоку.

Где шажком, а где подскоком

Шла куда глаза глядят.

Вдоль пустынного канала

Шла она куда попало,

Шла и головой кивала

Совершенно невпопад.

 

Шла и думала Сорока:

«В этой жизни мало прока!

Как она ко мне жестока!

О, какой ужасный рок!»

Шла Сорока и не знала,

Что навстречу вдоль канала

Одинокий и усталый

Молча топает Сорок.

 

Увидал Сорок Сороку

И сказал: «Какое око!

Как же ты прекраснобока!

Как бело крыло твоё!

Небо мне тебя послало!

И вдоль этого канала

От начала до финала

Мы теперь пойдем вдвоём!»

 

А Сорока прошептала:

«Как давно я не летала!

Как давно я не мечтала!» −

И расправила крыла.

И летят Сорок с Сорокой

Над рекой большой, широкой...

А на этих самых строках

Сказочка к концу пришла.

 

Стреноженность

 

Не сходи с ума – не положено!

Ты давно судьбою стреножена.

 

Не брыкайся, милая, полноте...

Не кружи по замкнутой полночи.

Что глядишь в потухшее озеро?

Ой, не ставь слезу на темно зеро…

 

Всё гулишь на звёзды застенчиво,

Всё несёшь в руках сердце-птенчика…

 

Не обрыдло, глупая, тщится-то?

Жизнь прильнула к горлу волчицею.

 

Зря трепещешь крылышком, дурочка.

Вот тебе рассветная дудочка…

Вишь, на ней играется разное...

А на небе красное.

Красное.

 

Счастливый случай

 

Я ложилась тщательно поперёк.

На живот и шею давили рельсы.

Я поймать пыталась хотя б намёк

На подсказку свыше: «Живи! Надейся!»

Поезд рос и ширился на путях,

Грохотал чугунным своим копытом.

И кричало близко вовсю дитя –

Видно, фортка в доме была открыта.

А щебёнка острая жгла лицо.

Глаз луною полнился беззащитный.

Что ж это такое, в конце концов?!

Отчего так сильно дитя кричит-то?..

Я рванулась с рельсов, скатилась вниз...

Ухмыльнулся ветер: «Начнём сначала?

Ну-ка, марш обратно! Угомонись!»

Только где-то рядом дитя кричало.

Мокрый свитер сразу покрылся льдом.

Шея ныла. Сильно в боку щемило.

И когда вошла я в кричащий дом,

Поезд чёрной вьюгой промчался мимо.

А ребёнок в плаче уже синел.

Мать шептала тихо и виновато:

«Уж не знаю, чтой-то севодни с ней...

Каши, что ль, в обед было многовато?»

Я, смотря живот, набрала ноль три.

На виске обсохли тугие пряди.

Мамка хныкала: «Вот ведь беда, смотри...

Да куда ж везти её на ночь глядя?..»

Под сирены скорой занудный вой

Мысль всё время важная ускользала.

Шаркая по наледи снеговой,

Добрела я медленно до вокзала.

Свистнули метельные соловьи,

А луна толстела на звёздном корме.

И орала прямо в глаза мои

Тётка в сером кителе на платформе:

«Эй, чего тут куришь?! Чего стоишь?!

Не сори! Тут нету тебе уборщиц!

Ты глаза разуй-то! Куда глядишь?!

Вишь, бумага:

"поезд не ходит больше"».

 

Так и есть

 

Не принимай меня близко к сердцу – принимай далеко,

Потому что на самом деле так и есть.

Ночь собирает в самый чёрный из всех платков

Растерянную по небу мелкую звёздную жесть.

 

Но принимай меня именно к сердцу – сделаем новый акцент.

Принимать меня к разуму – смысла нету давно.

Ветер рассеянно исполняет малоизвестный концерт

Для луны с оркестром сумбурных снов.

 

Нет, пожалуй, главное – чтобы ты меня вообще принимал:

В сердце, в дыхание, в кожу с горячим лбом.

Мир летит безнадёжно, затерянно мал,

В гулкую бочку ночи с выбитым неба дном.

 

Но основная идея – чтобы ты принимал меня ,

Потому что других – бесполезно. Попытка обречена на провал.

Жестяные звёзды колышутся и тихо звенят,

Как если бы ветер ночные ландыши целовал.

 

Принимай меня, словно голос собратьев с иных планет.

Но я ближе гораздо – в другой стороне земли.

Ветер замер, как будто ждёт сигнала извне.

Ночь вздыхает, как будто у ней душа болит.

 

Принимай меня всю, ощути от волос до стоп.

Прилетит мой посыл как важнейшая в мире весть:

Я люблю тебя... Очень-очень... Вот и всё...

Правда-правда... На самом деле... Так и есть...

 

Такая вот история

 

У Неё в глазах печалька,

У Него в душе бельмо.

Он ей говорит: «Прощай-ка!»

А Она: «Идём домой!»

Месяц пёрышком сверкает.

Оба-двое молча ждут:

Вдруг какая-никакая

Да надежда во саду.

 

У Неё в руке разлука,

У Него ‒ колючка лжи.

На пороге ночка-злюка

Без ошейника лежит.

Разгрызает дни-денёчки,

Гложет косточки любви,

Стылой нежности комочки

Обслюнявить норовит.

 

У Неё на сердце выжжен

Неизбежной жизни знак.

Он из сердца память выжал ‒

У него большой кулак,

А оттуда красно каплет...

Маки маются в траве...

Капнет ‒ канет, капнет ‒ канет

В Лету лютую навек.

 

Но сирени прорастают

Прямо в паузы души...

Сонный дождь по крыше старой

Ходит, возится, шуршит.

Яблонь розовые чайки

Просыпаются к утру.

Развеваются печальки

Облаками на ветру.

 

А любовь сложила лучик

Из искринок росяных,

Из разлучек и болючек

Сшила небо на двоих.

Вот заря несёт букеты.

Маки встали из травы.

Точка.

 

Продолженья нету...

Дальше сочиняйте вы...

 

Тишайший дождь

 

Когда идёт тишайший дождь, и

Луна с ухмылкою бульдожьей

У туч сердца не выгрызает,

Я думаю: наверно, звёзды,

От внутреннего жара тают

(Смотрите: звёзды – это грозди

печальных льдинок с угольками

внутри) и  синими слезами

сияют...

 

Слёзы так горючи,

Что насквозь прожигают тучи...

Да... Тучам бедным достаётся...

 

Тишайший дождь всё льётся, льётся

На твердь, уставшую от суши...

 

А если звёзды – это души

Ушедших в небо и скорбящих

О нас, неистово грешащих?..

 

Дождь – слёзы  умерших? Что, если

И вправду так? Когда б воскресли

Они, то нам бы объяснили,

Сколь в мире накопилось гнили...

И смрад до самых звёзд доходит,

Сгущаясь тьмой на небосводе...

 

А туч тела – в сплошных ожогах

От жгучей влаги свыше... Много

От века нашего кривого

Беды и грязи... Право слово,

Как не рыдать? Тут впору реки

Печали лить...

Но человеки

Зонты раскроют и  почешут,

Как посуху...

Они ведь тешат

Себя идеей, что дожди-то

Для блага зелени пролиты...

 

Вот мир, уже почти пропащий...

Вот мягко по листве идущий

Посланник грустный звёзд ли, душ ли –

Чуть слышно каплями шуршащий

Дождь тишайший...

 

 

Транзит

 

1

Из тучи – солнца тусклый край.

Чужих собак далёкий лай.

Гуляет в  роще

Листва – шальная шантрапа.

Шикарный золочёный парк

Весь раскурочен.

 

Но против логики времён

По веткам рассыпает клён

Зачатки почек,

А жизни мчащийся транзит

На склоне сильно тормозит

И вниз не хочет.

 

В верхах вороний чёрный грай

Твердит, что жизнь на смерть – игра!

Игра-игрушка...

Хватай, держи, лови, кидай,

Давай, гуляй, шаляй-валяй,

На всю катушку!

 

То побрякушками звенят,

То черепушками гремят

Года-уморы.

Вовсю из вечности сквозит.

Летит разболтанный транзит

С откоса споро.

 

2

Отведав юного винца,

Башку готовя для венца,

Пляши да помни:

Душе не место на кону.

Не оставляй её одну

В игре никчёмной.

 

На скосе скользкого бугра

Ты, подчистую проиграв,

Пустой и голый,

Всё потерявший человек,

Ползти пытаешься наверх,

До неба, в гору...

 

Но синева лучом грозит:

Почто профукал свой транзит?

Что думал раньше?

А ты сипишь:  я в жизнь играл...

Скажите, есть ли где-то рай

Для проигравших?

 

Грохочет высь: да рай-то есть,

Но про тебя ли эта честь?

Ты, что, решил на небо влезть,

Забавный малый?

Ишь, не сдаётся до конца!

Знать, жизнь мила!

Не отрицай!

Ах, ламца-дрица-а-ца-ца!

Давай сначала...

 

Тут снимают кино

 

Тут снимают кино: о птенцах, о собаке соседской ‒

И моторчик сорокой задорно стрекочет с утра...

Но пошёл объектив кочевать по забытым сусекам,

Переплыв из сегодня в такое живое вчера...

 

Крупный план: молча жизнь бьётся лбом о стекло безнадёги,

Проверяя на прочность прозрачную нашу броню.

Псы-года исчезают, как в розовой пасти хот-доги,

А топорик реальности рубит мечты на корню.

 

Эпизод: берег моря, ракушки на ржавой жаровне.

На огне беззащитно распахнуто створок нутро.

Малый мягкий мирок раскалённой железке не ровня,

И чернеет, обуглившись, плоти добытой ядро.

 

Дубль три: удаление города ‒ места рожденья.

Самолётный разбег уменьшает его до нуля.

Операция длится четыре тягучих мгновенья.

Йодом выжжен покров на души обнажённых полях.

 

Переснять эти слёзы! Так много пролито? Не верю!

Наезжай на улыбку, морщины смущенного рта!

 

Повторите опять: ноги вверх, перевёрнутый велик,

А вокруг ни души...

Да... Нигде никого... Пустота...

 

Молодцы! Хорошо! Зарядите катушку по новой!

Грим старенья смените на юную кожу лица!

Эй, актёры, не спите! Работайте, пани-панове!

Этот фильм мы сегодня обязаны снять до конца.

 

Что с массовкой? Где танки? Где краски багровой цистерна?

Кто из драного шланга дождями смывает следы?

Напортачили, блин! Всё неверно и недостоверно!

Всё сначала! Да, братцы, напрасны все ваши труды!

 

Тут снимают кино: из гнезда вдруг птенец выпадает,

И собака над ним застывает в последний момент...

Самолётик-душа над закатною рощей летает...

Всё! Отснято! Спасибо! Закончили!

Титры.

The End.

 

Улыбчивое

 

На улице веснеет с каждым днём.

Барашки верб уже пасутся мирно

На озером. А солнце-кот  умильно

Вылизывает небо языком,

Что к полдню перевёрнуто вверх дном.

Сметанку видит в блюдце голубом

Глубокой лужи с тучкой в серединке

И к ней крадётся с рожицей чеширской.

А ветерок задиристый, ершистый,

Стал от тепла покладистым, пушистым,

С утра мурлычет что-то под сурдинку...

 

Помилуйте! Так ветер тоже кот?! –

Да-да! Конечно! Как же вы хотели?

Когда вовсю свободные свирели

Поют,  ещё не то произойдёт!

И серый дождик превратится в мышь,

И спрячется в траве, чтоб не успели

Его коты лихие изловить...

 

Послышится весёлое «фю-ить»,

И капли,  опадая с красных крыш,

Вспорхнут сумбурной музыкой стрекозок,

А луч, досель на мир глядевший косо,

Вдруг засияет в окнах ярко, резко,

В секунду обернётся зайцем резвым –

И ну давай по зеркалам скакать!

 

Сервант, буфет затеют хохотать

От беспрестанной солнечной щекотки...

А люстра, улыбавшаяся кротко,

Порхнёт в окно сорокою-трещоткой

И всем начнёт такое стрекотать,

Что караул! Пойдёт переполох

Гулять по саду! Он в момент оглох-

Нет! Не годится это никуда!

 

Но солнышко вечернее зевнёт

И ухмыльнётся, как известный кот,

И лапы-лучики под брюшко уберёт,

Уляжется и скажет всем: «Айда

На боковую!» Сразу станет тихо,

И прекратится вся неразбериха...

И кошка чёрная неслышно в сад войдёт...

 

Унеси меня 

 

Унеси меня, 

Перелётную, 

В дали синие, 

Долю лёгкую... 

Чтоб подспудную, 

Темноводную 

Суть подсудную, 

Подотчётную, 

Со струистою 

Сердцевиною, 

К свету вынести 

Соловьиному... 

 

Забери меня, 

Пережившую 

Ночь звериную 

Жгуче-лживую, 

Ворожившую 

На кофейной мгле, 

Ворошившую 

Тлен любви в золе, 

Ты в родимую 

Грусть озимую, 

В сентябри мои 

Увези меня... 

 

Окуни меня, 

Перезвонную, 

В тайну имени 

Дара вольного, 

Лучезвёздного, 

Лунобокого, 

В воду воздуха 

Сонноокого. 

Певчей птахою 

Соловьиною, 

В сини ахая, 

В солнце вынырну. 

 

Ценитель

 

Скрипичный ключ весны

Аккордом голубей

Скрепляет шумный дол

С высокой нотой сини,

И, ветром смущены,

От света оробев,

Танцуют рок-н-рол

Сирени в платьях мини.

 

На кончики ресниц

Проснувшихся садов

Садятся мотыльки

Цветочного балета.

 

Бубенчики синиц,

Стаккато воробьёв,

Скворцов лихих свистки

И горлинок кларнеты

Сплетают голоса

В восьмой октаве дня,

И запредельно «ми»,

Дрожащее в зените,

Как будто в небесах

Все лучики звенят.

 

И строго смотрит в мир

Придирчивый ценитель.

 

Висит на  волоске

Горячей выси «фа»,

И скрипки туч в игре,

И солнце целой нотой.

Он слушает оркестр,

Выискивая  фальшь,

И видит каждый грех

Под ложной позолотой.

 

И вертится земля

Тарелкой на оси.

В наш бедный инструмент

Не надо бить... Не надо...

 

Мы можем  ноту ля...

И даже ноту си...

Муз'ыку дней в момент

Мы приведём в порядок...

 

А сверху горький вздох: «Эх, люди, люди...

Опять фальшивят... Ладно... Видно будет...»

 

Что светит...

 

Что светит на сердечной полке? –

Молитвы, музыка, стихи...

 

1

Когда  январский ветер колкий

Швыряет горсти игл сухих

В немые, замкнутые лица

И воет о пустой судьбе,

Мне чудно, ласково не спится

Под джаз на золотой трубе

Коричневого музыканта,

Гитары мерный перебор.

То слёз горячее стаккато...

То сердца птичий перебой...

 

2

Я пред  иконой не лукавя

Стою. Горит крыло свечи.

До неба высится акафист.

Псалтирь, родная, научи

Смирению мою гордыню,

А душу – мудрой нищете.

Пусть сердце к Богу не остынет

В мирской пустыне и тщете!

 

3

Ночные тикают секунды.

Стихотворение взросло.

Знать, не пропало в почве скудной

Посеянное семя слов.

Набухла рифма вешней почкой,

Хоть вьюга трётся об окно...

Какой неведомою почтой

Мне это всё принесено?..

 

4

Лечь. Перед сном перекреститься.

Не спится. Завтра выходной.

А память тычет острой спицей

В рубец, и без того больной.

Чем от неё спастись, не знаю.

Так разошлась, что не унять.

Молюсь. Пишу в тетрадь. Читаю.

Включаю музыку опять.

 

5

А там  поёт звезда эстрады

Любимый позабытый хит.

Себе твержу: поспать бы надо.

Но снова просятся стихи:

«Пусти, мы здесь! Ты не гони нас!

Какой там сон! Потом поспишь!»

Не сплю. Благодарю за милость.

За ночь. За комнатную тишь.

 

6

В безлунье спят седые мхи

Снегов. А мне – лишь сна осколки.

 

Но светят на сердечной полке

Молитвы, музыка, стихи...

 

Шлемазл

 

В небе болотистом звёздные кочки.

Музыка яблонь цветёт за окном.

В тучах болтается месяц полночный –

Тощий, безбровый, обтёрханный гном.

 

Шо ты тут шляешься, старый шлемазл?

Яблони трогаешь за лепестки!

Шо, ты все звёзды уже  перемацал?

Лапы свои убери – коротки!

 

Шо тебе надо от девочек наших?

Да, хороши! Только не про тебя!

Нынче ты старой калоши не краше!

В озеро глянь хоть разок на себя!

 

Ну? Убедился, красавец? Вот то-то!

Ишь ты, губу раскатал! Убери!

Ветер марать о тебя неохота!

Ох, ты напросишься, Моня*! Смотри!

 

И не крути нам тут «Бесаме мучо»!

Тоже мне, поц! Мы видали таких!

Как говорится, не можешь – не мучай!

Шоб ты сто лет жил за тучей, жених!

 

Мне таки жаль, говорю тебе честно!

Яблонькам нужен ты так же, как прыщ!

Моня, тебе шо сказали? Исчезни!

Ты не надейся! Со мной не схитришь!

 

Месяц исчез, будто кто-то скорябнул...

Пусто и сумрачно на небесах...

Шумом шершавым касается яблонь

 

Зоркий, картавый, стареющий сад...

--

* Mond (нем.),  moon (англ.) - месяц, луна.

 

 

Яблоко

 

В разгар гоготливой, разгульной ярмарки

Подброшено вверх молодое яблоко.

По замыслу, женщиной самой первою,

А, может, грудастой юной стервою

Должно быть надкушено...

Не успела, и

Оно взлетело, целое, спелое.

Согласно всемирному тяготению,

Упало, двинув шута по темени.

 

Над ярмаркой кружат белые голуби.

А шут водружает фрукт на голову,

Стоит, повернувшись к гулякам профилем.

Он ведь давно в этом деле профи и

Не ведает страха под взглядом Тилевым.

Стрелу с тетивы уже спустили, и

Зеваки в толпе испуганно  охают...

Стрела летит параллельно облаку,

Нацелив себя в наливное яблоко.

На миг смолкает хмельная ярмарка.

 

Стрела бьёт в плод, храбрый лоб игнорируя.

А Тиль на пару с рыжим задирою,

Народ раздразнившим шутками меткими,

Звенят полученными монетками.

 

Как в поле магнитного напряжения,

За ними след в след ступает женщина.

За нею – магистр в мудрёных букольках

Бредёт, набычась, и смотрит букою

На юбочку с нежным весёлым кружевом,

А мысли, что кружевом запружены,

Толпятся растерянно и настороженно,

Как будто  постель уже разложена.

 

А женщина с Тилем идут в обнимочку,

И сочных яблок полна корзиночка.

Ах, женщине нравится их надкусывать

И, с милым делясь, смеяться: «Вкусные!»

 

Магистру – магистрово,  Тилю – Тилево.

Двое и яблоко... Тили-тили вам...

А бука, как будто привязан кружевом,

Идёт за парочкой... Небо кружится

Высокими синими каруселями.

Краснеет солнце боками спелыми.

Раскачано сердце на тонкой ниточке.

В толпе бы только не уронить очки.

 

Сегодня в ударе удача Тилева!

А букольки виснут обессиленно,

И меркнет в глазах голубей кружение...

 

Земное  женское притяжение,

Ослабь захват!

Бука бедненький корчится!

Но дело ль до мук двоим хохочущим?!

Целуясь, уходят...

Планетой яркою

Медленно

падает

солнца

яблоко...