Из рассказа «Человек и голуби»
Вместо предисловия
И тогда в моём доме появились они. Кошка Дашка и пёс Ким, или Кимыч, как прозвали его во дворе.
Мне казалось, что я выплакала все слёзы, что теперь в моей пустой и разорённой квартире невозможно будет смеяться. Я приходила с работы, а работала я через силу – в начале 90‑х приходилось не только преподавать, но и чужие полы мыть и чужое бельё гладить. Я приходила с работы и падала на кровать. Тут же два мокрых носа появлялись рядом. Кошечка, бело‑розовая, с палевыми пятнами, ложилась на меня, прямо на сердце, а пёс, большой, тоже белый, но с тёмной мордой и тёмными пятнами на голове и у хвоста, укладывался обязательно под левый бок. Прогнать их было невозможно никакими силами. А через некоторое время я стала замечать, что сердечные приступы проходят, что я даже понемногу начинаю улыбаться, что с дочерью мы реже ссоримся.
Утром и вечером на собачьей площадке собиралась большая и приятная компания породистых собак и их интеллигентных хозяев. Собаки обучались всяким премудростям, а хозяева болтали о всякой всячине. Мой Кимыч, весёлый и беспородный дворянин, был в элитном клубе в полном смысле слова белой вороной. Но он был умнее всех. Пока собачьих детей и подростков обучали всяким приёмам, специальным командам и послушанию, Кимыч просто внимательно слушал меня, а потом, быстренько сообразив, что к чему, выполнял мою просьбу. Истинные собачники восхищались им. Надо сказать, что Кимыч появился у нас случайно. Дочь ехала в трамвае, который шёл от Птичьего рынка, Птички, как его прозвали в народе, и подростки, не продав щенка, просто бросили его в трамвае. Водитель, тётка, видимо, злая, начала беднягу бить палкой, выгоняя из вагона. Аня пожалела его и взяла домой. Не могу сказать, что я обрадовалась будущему любимцу. Он везде писал, жался к ногам, жалобно скулил. Пришлось прививать его, лечить уши и приучать к прогулкам. Отдать мы его не смогли.
Дело в том, что за месяц до его появления в доме, я на двадцатилетие дочери подарила ей кошечку. Мы хотели сиамку. Но в тот день, когда я поехала на Птичку, не было там сиамок. Я собралась уходить, и вот на выходе две девушки держали рыжих котят, а среди них бело‑розовое существо с миндалевидными зелёными глазами, длинными лапами и такой нежной шкуркой, что глаз оторвать нельзя. Я взяла эту кошечку. Войдя в дом, она расцеловала всех, сразу нашла свой туалет. Требовательно мяукала, чтобы тут же, немедленно убирали за ней. Она быстро обжила нашу маленькую квартирку и навела уют. Когда принесли плачущего, испуганного и больного Кимыча, она сразу бросилась его спасать. Даша, а так мы назвали её, потому что она была душечка с покладистым характером и необыкновенной добротой, бросилась спасать щенка как своего котенка. Она ложилась к нему на подстилку, вылизывала ушки, целовала в глазки, мурлыкала ему колыбельные. Словом, разлучать их было невозможно. Так они и прожили у нас пятнадцать лет вместе, как говорится, душа в душу.
Кимыч быстро освоился, принял все правила общежития, и через полгода на улицу вылетал весёлый, крепкий, задиристый пёс. Пока какой-нибудь ризен или питбуль соображали, куда хозяин палочку бросил, мой неугомонный весельчак успевал палочку перехватить и мне принести. Со временем пришлось больших собак, с которыми мы познакомились на щенячьей площадке, обходить. Ох, невзлюбили они Кимыча за сообразительность и бесстрашие, с которым он с ними дрался. Поэтому гуляла я с соседкой с маленьким шпицем.
Возле площадки, в углу палисадника стояла голубятня. В ней штук двадцать роскошных, породистых белых голубей, ничего общего не имеющих с теми серыми грязными пернатыми, которые наводнили улицы и площади всех больших городов. Я сразу обратила внимание на голубятню. Давно нет в Москве деревянных домов, старых сараев, рядом с которыми стояли непременные голубятни, а тут, среди бетонных монстров – белые голуби. Ухаживал за ними невысокий человек средних лет, крепкий, спокойный, молчаливый. Я спросила у соседки, не знает ли она его, и почему вдруг голуби.
Оказалось, что она знала голубятника. Они учились в одной школе, правда, он был несколько старше, потом работали вместе на заводе.
– Понимаете, – рассказывала соседка, – в школе он был освобождён от физкультуры, у него на спине огромная гематома. Нельзя падать, бегать, ушибаться. Вот он в юности и завёл себе голубей. Раньше он тут жил, потом получил квартиру, переехал, а голубятня осталась. И два раза в день он приходит сюда вот уже двадцать лет.
Я с интересом наблюдала за голубями и их хозяином. Каждый раз, когда я выходила с собакой гулять, я видела, как он выпускает своих питомцев, и прекрасная стая взмывает вверх, в синее небо, кружит над головой и рассыпается белым, сверкающим веером. Так легко и радостно становилось на душе!
Дома теперь мне тоже скучать не приходилось. Как только входила в дверь, два розовых носа неслись мне навстречу. Надо было непременно погладить обоих. Иначе морды опускались, хвосты повисали, и в глазах стояли слёзы. Но когда ритуал встречи был выполнен, все с визгом и лаем уносились в комнаты. Там продолжалась весёлая игра в салки. Перевёрнутые стулья и вёдра в счёт не шли. Это были именно салки. Не пёс гонял кошку, а сначала он бежал за ней в одну комнату, а потом она гналась за ним обратно в другую. Как тут было не смеяться!
Была ещё одна любимая игра. Мы сажали кошку в коробку из‑под обуви и катали её, а пёс с визгом гонялся за этой тележкой и требовал, чтобы его тоже прокатили. Хохот стоял гомерический. Соседи прибегали с вопросом, что у нас тут происходит, и присоединялись к нашему веселью. Казалось, что жизнь как‑то возвращается в дом.
Когда мы с Кимычем шли гулять, кошка одним броском взлетала на открытую форточку и оттуда, нежно и призывно мяукая, звала нас скорее домой. Старушек, сидящих под окном на скамейке, это забавляло:
– Ишь ты, зовёт‑то как своего ненаглядного. Пора, пора вам домой, а то кошка соскучилась.
Гуляли мы с Кимычем вдоль Москвы‑реки. От моего дома идёт тропинка над рекой к Крутицкому подворью. Вечерами, весной или осенью, когда солнце садилось, река как будто застывала, а солнце, надолго повиснув над рекой золотым шаром, освещало, купола Новоспасского монастыря, Кремлёвских соборов или далёкого Данилова монастыря. Потом оно резко падало за реку, и долго горела над водой красно‑розовая заря. Зимой, когда река покрывалась льдом и мела позёмка или трещал мороз, вдоль реки не погуляешь, мы прятались между домами, обегая знакомые дворы и ждали лета, отъезда на дачу.
Записки старого пса
Вот и приехали. Хорошо на даче. Я, правда, теперь не бегаю уже как прежде, а тихо сижу у ног Хозяйки. Стар стал. Хозяйка вышла на улицу, чтобы поздороваться с давними знакомыми. Ну и я переглядываюсь и пересмеиваюсь с проходящими собаками. Всех знаю. Взрослые мне подмигивают, молодые поддразнивают. Ничего, я им ещё покажу, на что старый пёс годен.
А раньше, бывало, только приедешь на дачу, так сразу к калитке, и давай лаять всем, что я снова здесь. Побегаем, подерёмся, повеселимся. Ну, хорош я был, хорош. Шкурка белая, хвост и уши чёрные, хвост крючком загибался, так и вертелся от нетерпения. Мужики из соседних домов проходят мимо и говорят с уважением: «Хозяин приехал»! Это правда – тут мой дом и мой двор, а я – хозяин. И мне надо охранять трёх девочек: старшую Маму, младшую Девочку и Дашку, кошку нашу. Она без меня и шагу не сделает. Ну, а когда ночью за Дашкой не услежу, тогда и котята появляются. Правда бывает это редко. У меня порядок.
А какие запахи на даче! Там, в городе, все перебивается бензином. Я, конечно, следы почую, своих и чужих собак, кошек и людей различу, но так противно! Везде стоят и воняют эти чудища железные – машины. То ли дело здесь! Сколько запахов, какое разнообразие, переплетение ароматов трав, цветов и всякой живности! А ещё достойная работа – охранять дом и двор.
Выйду вечером на крыльцо, жара спала, и полаять хочется. Тут мы с приятелями и начинали долгий разговор.
С одной стороны Дик грозно рычал. Я его уважал. Серьезный был Пёс, охранял свой большой двор и крепкий дом, как настоящий охранник. Никто к ним войти не мог без разрешения хозяина. Он был овчаркой, так порода называется. Правда старшая Хозяйка говорила, что с примесью он, лапы уж очень длинные. Не знаю – настоящая овчарка или нет, а сердце у него было настоящее. Мы с Диком мирно расходились. Нам не нужно было выяснять, кто сильнее или, кто умнее. Я приеду, крикну: «Привет! Я тут!» А Дик отзывается: «Привет! Опять на лето приехал?» А потом: «Ну, хорошо. С тобой сторожить приятнее. Ты хоть мал, да не боишься никого!»
Ну, допустим, не совсем я мал. Так, средний. И бояться я никого не собираюсь. Вот и Дик – никого и ничего не боялся. Застрелили его, сволочи. Он с хозяйкой своей один в доме остался, а тут бандиты полезли. Он на них кинулся. Пока одного трепал, второй в него стрелять начал. Прямо в сердце попал. Хозяйка за это время успела полицию вызвать.
Мне моя Хозяйка потом сказала, что того, кто Дика застрелил, надолго в тюрьму посадили. А соседи своему Дику даже дерево посадили и дощечку поставили там, где его закопали. Настоящий был пёс, боец.
С другой стороны хрипел от старости прощелыга Атос. Старшая Хозяйка рассказывала, что у неё был пёс Портос, когда она была маленькая и читала книгу «Три мушкетёра». С тех пор у нас на даче кто-нибудь да назовёт свою собаку мушкетёрской кличкой. А, ладно. Лишь бы кормили вовремя и много. У моих добрых хозяек не всегда получается. Они, правда, дают нам с Дашкой кашу с мясом два раза в день. И ещё хозяйка приговаривает: «Вот, цени, Кимыч. Сами только кабачки с огорода да сливы с дерева едим, а вам с Дашкой тушёнку покупаем». А я что, я ценю. Я их очень люблю. Но иногда надоедает – каша, да каша. И маловато бывает. Набегаешься. Прибежишь, а до ужина ещё полдня. Только воды похлебаешь и на улицу. Дашка приспособилась птичек ловить. Сядет на подоконник и как птичка чирикает. Пока та прислушивается, Дашка цап и съела.
Я другой фокус придумал. Выхожу на улицу. Выбираю толстую тётку с большими сумками. Уши распущу, хвостом виляю и иду рядом. Мол, не угостишь ли? Угощают. Кто сосиской, кто колбаской. Хорошо на даче!
Хозяйка как-то в окно увидела мои проделки. Так смеялась. «Фокусник ты, Кимыч», – говорит.
Да. Вот про Атоса. Я, когда маленький был, бегал к Атосу с приятелями-щенками. Атос уже тогда старый был. Всё нам рассказывал про себя, хвастал и поучал нас – несмышленышей – как жить надо. А мы хвосты и уши распустим и слушаем. А вредный он был! Кости соберёт в одном месте, уже грызть не может, а когда мы, голодные щенки, к ним подбирались, рыкнет так, что описаешься от страха. Он какой-то огромный пудель был – чёрный и мохнатый. Люди говорили, что такую породу вывели – сторожевой пудель. Соберёт нас, щенков и давай нотации читать. Мы его боялись. Теперь смешно. Неужели и я такой стал на старости лет? Надеюсь, что нет.
Дальше по улице, возле шоссе жила девочка, с которой в молодости мы любились, – Альма. Холёная такая, гладкая, рыженькая и чуть меньше меня. Я её как-то привёл во двор, с хозяйками познакомить. Они меня высмеяли. Женихом обозвали. Больше я Альму не приводил, сам к ней бегал. Всё-таки хозяек я любил больше. Да и нет уже Альмы. Прошлым летом не стало.
Меня прошлым летом собаки молодые здорово потрепали за неё. Чуть горло не перегрызли. Старшая Хозяйка еле выходила. Я долго бегать не мог. А когда встал на ноги и перед отъездом в город побежал к Альме, её уже не было. Как я выл, почуяв её под землёй!
Вою я редко. Можно сказать, раза два за всю жизнь. Первый раз, когда привезли меня на дачу совсем щенком. Днём я по двору бегал, всё обнюхивал, везде метки ставил. Территорию обозначал. Побольше участок урезать хотел. Щенок! Что возьмешь? Тявкал – это всё моё! А как темно стало, хозяйки вышли на крыльцо. Наверх смотрят. «Посмотри, Кимыч, какие звёзды!» Я смотрю – ничего не вижу. Вдруг выкатывается что-то большое и жёлтое. Так и светит, так и светит! Потом я узнал, что это луна. А тогда сердце забилось, хвост завертелся, и я как завою. Старшая хозяйка даже испугалась: «Прекрати выть на луну, соседей разбудишь!» Больше я не выл, но всегда ждал, когда луна выкатится.
Ночью ещё была у меня забота – охранять кошку Дашку. Она со двора не выходила. Но противные коты сами норовили к нам во двор пробраться. Уж я их гонял! Не люблю котов. Я только Дашку люблю. Когда меня маленького, больного, описанного, младшая Хозяйка в дом принесла, Дашка меня выхаживала: лечила, ушки вылизывала, всего мыла, спала со мной, чтобы тепло мне было. Она мой лучший друг! Но на старости лет ворчлива стала. Всё ей не так. Вот когда у младшей Хозяйки малыши появились, она села возле них и кроме Хозяек никого к ним не пускала. Мне говорит: «Уйди, ты грязный, с улицы». Только на улице и дают коляску охранять, а в дом не пускают.
Интересно. А когда раньше у самой Дашки котята были, она меня к ним допускала. Я голову на матрац положу, а они меня за усы, за уши, за нос дёргают. А Дашка сидит – гордится.
Щенят Альмы я никогда не видел.
Ну, в общем, кроме Дашки и её котят, я кошек не люблю. Дашка тоже с кошками не общается, подружек не ищет. Правда одно лето приласкалась к нам одна такая серенькая маленькая, Муськой звали. Всё просила Дашку песенки ей петь. Дашка, чистюля, редко по земле гуляла. Она или прохаживалась по забору, или сидела на столбе у забора и от счастья песенки пела. А летом, когда жара спадёт, на ночь на крыше устроится, и, слышу, мурлычет себе там что-то. Вот и Муська услышала, и давай к нам захаживать, Дашку слушать. Сначала она меня боялась. Всё как-то стороной обегала, но потом мы привыкли друг к другу. Я её вроде как не замечал. А она прошмыгивала мимо меня как мышь.
Она была влюблена в одного кота, Беню. Это, наверное, единственный кот, которого я уважал. Он был умён необыкновенно. Хорошо понимал язык людей и сам пытался с ними разговаривать. Правда, люди ничего понять не могут в нашей речи, да главное, что мы их понимаем. Беня был замечательно красив. Пушистый, чёрный с белой грудной и белыми тапочками на лапах, глаза огромные, зелёные. Как сверкнет ими, так я даже пугался. А он, бывало, улыбнётся, и говорит: «Ну, что, Щен, (я тогда маленьким был) давай человечьим языком займёмся». Это он меня научил языку людей. Однажды старшая Хозяйка пошла в гости к хозяевам Бени и меня с собой взяла. Они решили показать, какой Беня необыкновенный. Сосед, дядя Саша, достает такую длинную трубу – кларнет называется – и начинает играть. А Беня, подумать только, встаёт на задние лапы и начинает подпевать! Ну, мы, собаки, умеем петь, а вот кошки, чтобы пели как люди? Такого я никогда не видел. И вот эта серая Муська влюбилась в Беню. Конечно, он на неё внимания не обращал. Он потом погиб из-за любви к одной красивой кошке. Возвращался ночью от неё. Шёл посередине дороги. Орал песни от счастья, а машину и не заметил…
Беня ещё был жив, когда эта мелкая Муська родила двух рыжих котят. Беня – чёрный, Муська – серая, а котята рыжие и пушистые. Ну и кто она после этого?
С ними, её котятами маленькими, такой странный случай произошёл. Сижу я на крыльце. Прислушиваюсь, что вокруг делается. Это людям надо рядом быть, чтобы услышать, а мы, звери, всё за километры слышим, а иногда просто чувствуем. Сижу, слушаю, отдыхаю. Вдруг влетает Муська – шерсть дыбом. Кричит: «Скорее! Помоги»! Сорвался я за ней и вижу. Посреди дороги яма, в которую вода сливается. Яма закрыта решёткой. А эти два рыжих дурака застряли в решётке и не выберутся никак. Машина поедет и не заметит, как раздавит. А я как их достану? Зубами не получится. Кинулся к хозяйкам. Прыгаю, лаю, к дверям кидаюсь. Это мы язык людей понимаем, а они наш – нет. Наконец старшая Хозяйка говорит: «Что-то случилось. Пойду, посмотрю». Я её и привёл к решётке. Она котят достала, на тротуар отнесла и меня похвалила: какой я умный и добрый.
Потом я очень пожалел, что спас их. Муська внушила им, что я их второй отец. Они, когда мимо меня пробегали, на попки приседали и пищали: «Доброе утро, папенька!». Тьфу! Только рыкну: «Р-р-разорву!» – их и след простыл. К счастью, на следующее лето они всё забыли, и я их гонял, как и остальных котов.
А ещё я люблю запахи и тени старого дома.
Вот люди не чувствуют, что запахи остаются в старых домах навсегда. Запахи тех, кто жил здесь раньше. Не видят тени тех, кто ушёл навсегда, а я вижу. Они улыбаются мне. Я их люблю. Ещё я слышу шорохи и вижу свечение – жизнь тех, кого уже не видят люди. Им, людям, доступен только грубый реальный мир, а все ИНОЕ они не понимают, не знают. Скоро и я уйду из дома. Присоединюсь к теням. Теперь вот, в старости, я думаю: а насколько мы опередили людей в понимании самого важного? Поговорить бы с Хозяйкой, она всё объяснила бы человечьим языком. Но не получается, хотя мы столько лет прожили вместе, что даже в разных местах чувствуем друг друга. Думаю, она у меня научилась.
Люблю Хозяек, люблю детёнышей, люблю Дашку. Но пора уходить. Тени ждут.
© Эсфирь Коблер, 2022.
© 45-я параллель, 2022.