Эвелина Ракитская

Эвелина Ракитская

Четвёртое измерение № 21 (261) от 21 июля 2013 года

и решили, что я – это миф...

 
В списках значилась: R053
«45-й калибр» – конкурсная подборка
 
* * *
 
Эпитетов и образов-клещей
я не люблю... Камней, зимы и лета...
Я создана из тени и из света –
а вовсе не из слов или вещей...
 
Всех этих глин, песков, морей и рек,
дождя, хамсина, снега, листопада, –
не надо мне, не надо мне, не надо! –
Мои стихи писал не человек.
 
Мои стихи писались без меня.
И потому в них нет обычной кожи.
Они на скалы голые похожи.
Да, я люблю поэтов, ну и что же? –
Поэты – да. Стихи – не для меня.
 
В словах вообще большого смысла нет.
Слова – они всего лишь компромиссы.
А я хочу пробраться за кулисы,
пройти насквозь, увидеть ваш скелет...
 
Там, за бумагой, есть иная суть
у слов любых... вот-вот, ещё полшага –
и я уйду в пространство за бумагой
и не смогу найти обратный путь.
 

2005

 
* * *
 
Для того чтоб глаза не покрылись коростой,
то есть коркой засохших расчёсанных ран,
я себя убеждаю, что многое просто,
как простое армянское слово «яман»*.
О яман! О яман! Над родною страною
плачет небо, и нету спокойного дня...
Но такого вовеки не будет со мною –
я еврейка, и родины нет у меня.
 
Как армяне поют свои древние гимны,
от любви и от гнева сужая глаза,
мне любить не дано.
Совершенно взаимно.
Я еврейка, мне верить России нельзя.
Мы с Россией друг друга ещё не простили
и, взаимные счёты взаимно храня,
мы молчим. А чтоб в памяти волки не выли,
этой памяти тоже лишили меня.
Ни врагов, ни друзей – адвокаты и судьи
вычисляют-считают «жидовский расчёт»...
Мне Россия родною вовеки не будет –
ни одной моей жертвы она не возьмёт.
И руки не дадут, не поверят на слово,
Говоря о своём в полупьяном бреду.
Я еврейка – мне брать не велели чужого:
ни чужого куска, ни чужую беду...
...Я иду по земле – гордой дикою кошкой,
от любви и от гнева себя берегу.
 
Чувство родины – это великая роскошь,
я такого позволить себе не могу.
Я иду по земле осторожною тенью,
забывая о предках (но имя им – тьма...)
Я не стану тереться о ваши колени,
я не буду проситься в чужие дома.
И, за русское дело наполнив стаканы,
Не заметили вы, как я мимо прошла. –
Мне привиделись лёгкие дальние страны,
где не больно питаться с чужого стола...
Где меня не услышат, и я не услышу,
где не будет нужды ни в борьбе, ни в мольбе,
где я буду гулять по невидимым крышам
никому не заметной,
сама по себе...
 

1985

 
‑‑‑
*Яман – горестное восклицание у армян
 
Афганская баллада
 
Кто сердце бросит и в тоске умрёт
за родину любую... за любую.
И родина его переживёт,
за ним смыкая землю, как живую.
Где солнце режет землю, будто нож,
и красные цветы земного рая,
другие не умрут, а ты умрёшь,
из глаз любую родину теряя.
Солдат серьёзной северной земли,
где лёд долбят, когда могилы роют,
умрёт в любой оранжевой дали,
и будет отрицательным героем.
Его вернут в запаянном гробу,
как за ноги подвешенную тушу,
в песке забыв не нужную ему,
ногою прочь отброшенную душу...
... Но разве кто-то в этом виноват?
И воздух полон сказочных мелодий...
Одних – в могилы – к северу – назад.
Другие – в землю родины уходят.
Сердца одних запаяны в гробах.
Сердца других – тверды и непреклонны.
... Верблюды там – о десяти горбах.
И сказочны их пышные попоны.
 
... И я хочу, чтобы замкнулся круг,
чтоб умереть за родину любую,
придти туда не с севера на юг,
а встать вдали, по сторону другую.
Стоять и ждать в коричневой пыли,
лицо закрыв от ужаса, как дети,
пока солдат из северной земли
меня в дали оранжевой заметит.
И нехотя поднимет автомат,
меня вместив в прицеле автомата.
И будет он ни в чём не виноват.
И буду я ни в чём ни виновата.
А просто вниз глазами упаду,
из глаз теряя родину любую.
И сердце брошу в сторону одну,
а душу брошу в сторону другую...
... потом себя увижу на песке:
как медленно ладони разжимаю
и как любую родину в тоске
упавшими руками обнимаю...
 

1986

 
Памяти Высоцкого
 
Я хочу быть такой,
чтобы каждый на мелкие части
мог меня разбивать,
как в лесу разбивается крик,
чтоб над каждой строкой
мог любой, леденея от счастья,
морщить лоб и вздыхать:
до чего ж примитивный язык...
Я хочу быть такой,
чтоб меня принимали за эхо,
чтобы кто-то локтями
меня отовсюду пихал,
чтоб над каждой строкой
критик мой, столбенея от смеха,
морщил лоб и вздыхал:
я уже это где-то слыхал...
Я хочу умереть,
всем понятной от корки до корки,
чтоб со всех сигарет
падал прах мною сказанных слов,
чтоб на кухнях гореть
дополнительной пятой конфоркой
и осесть на руках,
став четвёртою стрелкой часов.
Растерять всё своё,
стать приправой, замешанной в блюде,
разлететься в пыли,
чтобы, напрочь меня позабыв,
даже имя моё
отрицали учёные люди,
чтобы споры вели
и решили, что я – это миф...
 

1984

 
* * *
 
Когда-нибудь меня разоблачат,
и по дороге от метро до дома
мне будет всё казаться, что летят
за мной глаза обманутых знакомых...
Когда-нибудь меня разоблачат
и растрезвонят весело повсюду,
что мой так называемый талант –
не Божий дар, а цирковое чудо...
Когда-нибудь на всё укажут мне:
дешёвые приёмы,
шарлатанство,
«легко жила»,
«писала о себе» –
и возвратят в обычное пространство.
Когда-нибудь меня вернут назад,
как слово, убежавшее из песни.
Так в утренний холодный детский сад
приводят после месяца болезни...
...Я помню всё: дразнилки за спиной,
и как совали шарики из хлеба
за шиворот... и мысль:
не мне одной
заметно, как я выгляжу нелепо...
Я помню всё: унылый вкус котлет
и тайное сознанье превосходства.
С тех пор я очень, очень много лет
скрываю от людей своё уродство.
...Когда-нибудь меня разоблачат.
 

1985

 
* * *
 

Семинару переводчиков Ури Цви Гринберга в Иерусалиме

и Михаилу Польскому – переводчику и пропагандисту

творчества этого известного еврейского поэта

 
Переводят Ури Цви в Иерусалиме.
И подстрочник вечных тем множество таит…
Как завидую я всем, кто в Москве и Риме
Знает много языков – в частности, иврит!
 
На иврите мата нет. Не пылит дорога.
Горы спят во тьме ночной, не дрожат листы.
…Как сказал один поэт, подожди немного,
И к тебе придёт покой, отдохнёшь и ты…
 
Отдохнуть бы мне сейчас от своих поэтов.
Все бы рукописи их запалить огнём!
Эх, настал бы Судный день
с преставленьем света! –
Объявила б я его нерабочим днём.
 
Но хоть будет Судный день, – а звонок раздастся:
“Я стихи вам посылал – вы читали их?”
И молчу я, будто пень, – скрыться не удастся,
Кто бы это ни звонил – гений или псих….
 
Не читать стихи нельзя – там такие мысли!
Там сияют небеса, там и жизнь, и смерть...
Кровь-любовь, и месть, и честь, –
в самом высшем смысле…
Надо лишь иметь глаза
это рассмотреть.
 
Уши надобно иметь, и большие уши… –
Чтоб расслышать вдалеке откровенье их.
Душу надобно иметь – и большую душу –
чтоб увидеть в чепухе настоящий стих…
 
Если счистить все слои и налёты дури –
то проявится само
то, чего и нет, –
 
так зачем мне Гринберг Цви? Что мне этот Ури? –
Если авторы мои – всяк большой поэт?..
 
Нужно лишь суметь пролезть в промежуток узкий,
меж словами проползти и увидеть свет, –
я бы всех перевела
с русского на русский!
А подстрочников не счесть – целый интернет.
 
 
… Говорят, что наш язык в мире ярче злата.
Он способен даже мат облекать в парчу.
Может, Ури и велик, я ж не виновата,
что на русском языке
умереть хочу…
 

2006

 
* * *
 
Всё вижу я, и всё открыто мне.
Всё вижу я, безумием объята.
Я вижу, как ваш храм горит в огне,
и даже знаю имя герострата.
Я вижу души под покровом сим,
который вам не кажется покровом.
Я вижу ясно то, что вам самим
века спустя взойдёт созвездьем новым...
(И Бога нарекут всего лишь Словом –
таким понятным и таким простым...)
...А на дворе, как в месяце нисане,
(века, века!) распутица стоит,
когда во мне – недавней обезьяне –
однажды человек заговорит.
И я увижу, как смешон и глуп
ваш белый свет – Великий и Кровавый,
в котором выбивают зуб за зуб,
и жгут дворцы, и ждут грядущей славы,
и славят крест, терпение и труд,
и жизнь несут легко и величаво,
как реки воды мутные несут...
 
Всё знаю я – что будет и когда,
и отчего бестрепетно и немо
горит над вами белая звезда,
что назовут звездою Вифлеема...
Я вижу души под покровом сим,
который вам не видится покровом.
Я вижу ясно то, что вам самим
века спустя взойдёт созвездьем новым
(ещё я вижу: с именем Христовым
смерть понесут одни стада – другим...)
 
Века, века... и кровь, и пот, и дым...
И знанья чад – пустой и одинокий.
О чём тут спорят и о чём молчат,
о чём кричат отважные пророки?
О чём тут спорят и о чём молчат,
зачем стоят тяжёлые кумиры
так одиноко, холодно и сыро,
как будто всё – века, века назад...
Мой бедный мир! Мой бедный детский сад,
который вы зовёте страшным миром
(и он прильнёт ко мне ребёнком сирым,
взрослеющим от горя и утрат...)
И плачу я – века, века назад...
 

1988

 
* * *
 
Нас победили в холодной войне
Те, кто живут на другой стороне.
Больше они не боятся войны –
Нам улыбаются с той стороны.
 
Больше они не боятся ракет –
Нас победили.
Нас более – нет.
 
Во поле чистом оставленный дом.
Вольная воля гуляет с ножом.
 
Дверь нараспашку – входи и бери.
Стыдно снаружи и тошно – внутри.

1990