* * *
Договор между светом и тьмой,
Договор меж душою и телом,
Между мужем и падшей женой,
Меж системою и беспределом,
Меж надеждой и чёрной тщетой,
Меж дорогой и скукой сидельной,
Меж одной параллельной чертой
И другою чертой параллельной,
Между крестиком, что на груди
И крестом над соборною крышей,
Меж бродягой, уснувшим в грязи,
И младенцем, ниспосланным свыше.
Договор, что древнее всего,
О котором не шепчутся всуе.
Никогда не читал я его,
Но, наверное, он существует.
* * *
На берегу страны великой,
Страны почти уже безликой
Сидим и смотрим в облака,
Которые несёт, качая,
Река, великая такая,
Невосполнимая река.
И вся страна невосполнимо
Течёт с рекою мимо, мимо.
И мы – на чёрном берегу –
Две сироты или два брата.
И не хватает лишь заката,
Переходящего в пургу.
И Бог давно уже не с нами,
А в нас самих дрожит сердцами
И просит жить наоборот,
И знать, что призрачны заклятья,
И что не вечны все распятья,
И что вовек в России братьев
Не будет меньше, чем сирот.
* * *
На дворе дождишко редкий
Сыплет прямо на отца.
Он сидит на табуретке,
Чуть пообок от крыльца.
Он печален, как собака,
И седой, как Дед Мороз,
Он вот-вот готов заплакать,
Да, видать, стыдится слёз.
Рвусь отчаянно и смутно,
Безотчётно, как в бреду.
– Пропусти! – кричу кому-то, –
Дай-ка я к отцу пройду.
Видишь, там отец мой рóдный!
Одинок и изнурён.
Может, он сидит голодный,
Может, выпить хочет он.
Он пускает кольца дыма
Удивлённо в небосвод.
Ни страны своей родимой,
Ни меня не узнаёт.
Пропусти, страна родная,
Не толкай так больно в грудь.
Может, он меня узнает…
Может, вспомнит как-нибудь.
* * *
Константинополь, Царьград и Стамбул.
Волн средиземных стареющий гул.
Как ты блистал среди звёздных ночей,
Как распадался на сто миражей,
Сто минаретов и сто куполов –
Искус и приз для горячих голов,
Гибель и слава славянских сердец
И патриарший упавший венец.
Как ты манил, обещал и царил,
С Вещим Олегом на «ты» говорил
И испытал на себе неспроста
Силу меча его, тяжесть щита.
Русская сказка, старинная вязь,
Где началась ты, откуда взялась?
Кто научил нас с варяжеских пор
Часто и грустно глядеть на Босфор?
Словно несли мы в поющей крови
Вирусы чьей-то далёкой любви.
Словно предсказано вещим пером
Третьему Риму мечтать о Втором…
* * *
Аукнулись грозные дали
Разрухой и гулким свинцом,
Когда убивали в подвале
Его с венценосным отцом.
Его, не понявшего, в общем,
Зачем он на свет приходил.
Народ наш давненько не ропщет.
Убийц и убитых простил.
И нет об отмщении речи,
Но жалко ребёнка, как встарь,
А каждый убитый царевич
Народу милее, чем царь.
* * *
По небу синему лететь…
Лететь? Куда?
По-соловьиному свистеть…
Свистеть? Зачем?
Опять над окнами взошла
Одна звезда.
Опять одна,
Опять её не хватит всем.
Не хватит воли и небес,
И голосов,
На непонятном языке,
Несущих весть,
И ослепительная суть
Средь смутных снов
Тебе покажет,
Кто ты был
И кто ты есть.
Не чисти пёрышки свои
И дни свои,
Когда шатался пьян и сыт,
И натощак,
Когда женился по любви
И для любви,
Но не с любовью прожил жизнь,
А как-то так…
Не зря же высветилась даль
Средь смутных снов,
Куда стремится, шелестя,
Души струя,
Где много воли и небес,
И голосов,
И где похожи на меня
Мои друзья.
Друзья мои, простите мне,
В контрольный час
Хотя бы то, что я без вас
Неся свой грех,
С любовью или без любви
Похож на вас.
И то,
Что всех вас не люблю,
Но помню всех.
* * *
От свадеб драчливых и злых похорон,
От звёзд опрокинутых в старость,
От диких, счастливых, жестоких времён
Лишь слово «товарищ» осталось.
Суров и спесив ваш взыскующий взор,
В котором есть суть неживая.
Простите, товарищ,
Что я до сих пор
Товарищем вас называю.
«Товарищ!» – кричу я. И слышно стране.
«Товарищ…» – шепчу я убого.
А что ещё делать
Безгласному мне,
Чтоб нас уравнять хоть немного.
«Товарищ, а где наша спайка сердец?» –
Я думаю в странной обиде.
(Какой ты мне, на хрен, товарищ, стервец?
Я что? Настоящих не видел?
Тревожных и светлых, и чудных на вид,
Навек отделённых от стада.)
«Простите, товарищ».
Но он не простит.
А мне и не больно-то надо.
* * *
На честном слове держатся миры,
Души и плоти хрупкая основа.
Давно бы всё сошло в тартарары,
Но кто-то дал однажды это слово.
Меняются условия игры,
Хрустят, как стёкла, робкие надежды,
Трепещут и шатаются миры.
Но тот, кто слово дал,
Тот слово держит.
Презревший и хулу, и похвалу,
Он осеняет всякую обитель.
И знает он,
Что я тебя люблю,
И что тебя я никогда не видел,
Что ты устала ждать и я устал.
Стократно ты, а я тысячекратно.
Но он за нас с тобою слово дал,
А слов своих он не берёт обратно.
* * *
Спит старый холостяк и инженер,
Обняв руками русские сугробы,
Собой являя истинный пример
Презренной человеческой хворобы.
Как ему дорог сей невинный снег,
Так мягко обрамляющий дорогу,
Он, мудрый и печальный человек,
Всецело понимает, слава Богу.
Он не приемлет сон как злую тьму,
Как зверя в трёх шагах от остановки.
И кажется ему,
Что здесь ему
Немного лучше, чем в своей хрущёвке.
Нездешних скрипок искажённый звук,
Огней далёких смутной виденье.
Ах, если б вы представили, мой друг,
Всю красоту бесстыжего паденья.
Когда ты целый мир лобзать готов,
Нечаянно попав виденьям в сети.
Обстрел посольств,
Замена паспортов…
Да что они там, Господи, как дети?!
Свои герани ставят на окно,
Хранят вино для пришлых кавалеров –
Как это примитивно и смешно
Для всех холостяков и инженеров,
Пирующих в объятиях мечты,
Неслышно бормоча в бреду незрячем:
«И были наши помыслы чисты…»
Но это ничего уже не значит.
© Евгений Чепурных, 2009–2012.
© 45-я параллель, 2012.