Евгений
Евтушенко

Картинка детства

Работая локтями, мы бежали,- 
кого-то люди били на базаре. 
Как можно было это просмотреть! 
Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу, 
зачерпывая валенками воду 
и сопли забывали утереть. 
  
И замерли. В сердчишках что-то сжалось, 
когда мы увидали, как сужалось 
кольцо тулупов, дох и капелюх, 
как он стоял у овощного ряда, 
вобравши в плечи голову от града 
тычков, пинков, плевков и оплеух. 
  
Вдруг справа кто-то в санки дал с 
     оттяжкой. 
Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой. 
Кровь появилась. И пошло всерьез. 
Все вздыбились. Все скопом завизжали, 
обрушившись дрекольем и вожжами, 
железными штырями от колес. 
  
Зря он хрипел им: «Братцы, что вы, 
     братцы...» - 
толпа сполна хотела рассчитаться, 
толпа глухою стала, разъярясь. 
Толпа на тех, кто плохо бил, роптала, 
и нечто, с телом схожее, топтала 
в снегу весеннем, превращенном в грязь. 
  
Со вкусом били. С выдумкою. Сочно. 
Я видел, как сноровисто и точно 
лежачему под самый-самый дых, 
извожены в грязи, в навозной жиже, 
всё добавляли чьи-то сапожищи, 
с засаленными ушками на них. 
  
Их обладатель - парень с честной мордой 
и честностью своею страшно гордый - 
все бил да приговаривал: «Шалишь!...» 
Бил с правотой уверенной, весомой, 
и, взмокший, раскрасневшийся, веселый, 
он крикнул мне: «Добавь и ты, малыш!» 
  
Не помню, сколько их, галдевших, било. 
Быть может, сто, быть может, больше 
     было, 
но я, мальчишка, плакал от стыда. 
И если сотня, воя оголтело, 
кого-то бьет,- пусть даже и за дело! - 
сто первым я не буду никогда! 
  
          1963