Евгений Ортин

Евгений Ортин

Все стихи Евгения Ортина

2/2

 

Я расщеплён, я стал миндалевиден.

Всё так же остро чувствует язык

Подвижность бёдер. С резвостью борзых

Соперничают губы. Снятый свитер...

 

Неявность форм, свечей полутона,

Ещё не крик, уже не ровность вдоха,

И стул, задетый, гулко об пол грохнул,

Где речь – кощунство, впору застонать.

 

Так год второй, так мир ничуть не стал

Понятней, чем прокуренная осень.

Мы разучились требовать. Мы просим

И замираем, не боясь отстать.

 

12.26.05

 

regards

 

Она поджимает к белому животу

Лапки, да так естественно, как живут,

зная о дате и часе, месяц последний,

идут не спеша по кровавому следу

 

медведя, ладанку или латунь

крестика пряча за воротом.

Мне ли за квелость корить её, порванным

В крике ртом? Зная, что тут

 

Не то что яблоку упасть красиво

Яблоне негде. В упадке сил,

Дружка на дружку, поверх корзины

Пересыпаются, не сносив

 

нежности, яблоки.

 

 

«Лёд и пламень»

 

Твоим центром тяжести стала моя голова

(без тайного умысла, в сущности). Без промедленья,

Неси её в печь, (где почти догорели поленья)

любовной горячки. Сожжённая страстью дотла,

 

она прояснится, лишившись приправы для мести,

холодный рассудок не лучший советчик огню.

Я сделал ошибку, попался в свою западню,

пустив в переплавку (на пули) серебряный крестик.

 

Стихи-ледорубы и проза сольются в мазню.

Трезвея от холода сам регулирую пламя.

Я кубики льда, что горячим дыханием плавят?

Ты пламя костра?

                        – Доверяюсь ответу? – Отнюдь.

 

21.10.05

 

Вещи_и сны

 

Я лежу на спине и таращусь на каменный пол,

полагая, что он обязательно женского рода,

непременно иного, чем я, неприкаянный лодырь,

подпирающий камень, в плену набегающих волн,

истерии и паники, страха, схождений с ума,

захождений на кухню, возврата на прежнее место,

возложения тела, признания паники веским

аргументом для паники. В ворохе старых бумаг,

битой до’крови истины, вкупе с дешёвым вином,

укрывающим соль без того не простого вопроса:

мы действительно те, за кого мы себя выдаём

(или дети жестокие?), ловко прикинувшись взрослыми?

Я лежу на спине, подпирая спиной потолок,

на себе испытав многотонность давления пола.

так сложилось, поверьте, я лёгок, покуда я полон,

уподобленный многим, я сам для себя эталон

 


Поэтическая викторина

Глазею

 (Аннотация: зарисовка)
 

                          Знаешь,

мне как-то неловко даже,
у тебя фонтаны, музеи,
а я, не поверишь, Даша, –
поскуливаю. Глазею
по сторонам.
Да что-то,
выходит совсем уж глупо.
Бинокля не хватит с лупой
скучающему ротозею.
Держу лишь одно полотенце,
да и то не сухое – влажное.
Глупость, конечно. Важно лишь
Чтоб снова звучало скерцо

                                      в сердце

твоём.

 

До краёв

 

Бурая жидкость (не кофе, а ядерный чай)

в горле полощется. Мысли на грани абсурда.

Нежность моя эмигрирует бегло отсюда.

Нежность моя, оголтелая, шарит в лучах

и не находит ни места гнездовья, ни птиц,

точно таких же, быть может, уже оперённых.

Нежность моя, переросшая хлопок пелёнок,

учится падать, уставшая грохаться ниц.

 

Женщина с маленьким ртом

 

Белая англосаксонская женщина курит и пьёт,

и непременно в ущерб ужину из трёх блюд,

прогулкам с собакой, пасьянсу, игре на рояле,

разбору счетов, посещений модистки (она не

помнит и трети того, что не чувствует плоть),

забывая то зонт, то перчатки на кресле трамвая,

забывая о том, с кем сегодня проснулась и с кем

просыпалась вчера, не оставив и шанса тоске,

не оставив малейшего шанса другим. Восковая

её выразительность больше сродни немоте,

нежели форме предмета, улыбка гравюрно старинна,

но едва различима, подобно пятну стеарина

на дубовом столе, украшающем ветхий отель.

«украшающем» – факт безналичия той красоты,

что сама по себе не приемлет других украшений.

некрасивая женщина с длинною белою шеей

перестала стесняться своих пубертатных седин.

 

За мгновение до

 

ожог крапивный – памятка руки,

интимней стона сдавленного. после

терпи, не тронь, за переменой позы

всенепременно, чувству вопреки,

 

случится боль, желанье впиться в кожу,

укрыв ожог, скрывающий азарт,

столь откровенный. влажные глаза

под гнётом век, раскрытьем не тревожа,

 

сжать кулаки и зубы. холодит…

не то чтоб боль, скорей испуга шалость.

о, что вы, нет. спасибо. не мешает.

мне хорошо. да. нужно уходить.

 

Закон бутерброда

 

кусая губу… как закон бутерброда –

взлетая, ложиться губами, чтоб трогать

губу, прислонённую вами к шершавым

моим. суверенность ломая державы,

себя раскрывая, выламывать в сжатых

горячего рта окончаниях шахту

бездонного горла, предчувствуя: лопнет

на хрупких ладонях натянутый хлопок,

и эхо струной разорвавшейся ткани

расплещется в стенах, волною откатит,

собой заглушая несвязанный шепот,

в котором закон бутерброда разжёван

до точки, что суть, окончание нерва,

до мочки, проколотой, видимо, в первый

и первой, в которой спонтанная ярость

смешалась со страхом, от крови теряясь.

 

 

Из черновиков

 

метил в щеку, попал в шею, затем в висок.

делай хоть что-нибудь! чёрт тебя... что угодно!

смейся, списывая то на лунные, то погодные

обстоятельства. выкружи вывернутым мыском

на подножье дугу. разозлись, откупорь гортань.

чтобы губам не хватило отваги достать до рта,

чтоб споткнулся о грубое – поищи в портах…

а потом возвращайся, рассказывать как ты там…

как в кабачном чистилище плавятся и горят,

как на десять невест, непременно один моряк.

а потом моя радость, как в детстве, усни, поспи.

мне пока достаёт и разбитых колен и спин

расцарапанных.

 

Кочегарка – тот же пьедестал

К вопросу о моей уместности

 

Давайте разбираться, коль уж так.

Вот, скажем, Вы ещё вчера не знали

Меня таким, как есть. Теперь едва ли

Для вас секрет — размах и мой масштаб, 

 

Овал лица, привитый к рифме вкус,

Наличие угла без мезонина.

Поймите правильно, я, в целом, безобиден,

Я графоман, как скажем, тот же Пруст.

 

Я чту поэзию, она же не особо

Ко мне питает радужные чувства.

Я не доношен ею, но очнулся

В тот миг, когда на это был способен.

 

А даже если б не был — что тогда?

Раз в сотню лет рождаются поэты.

Я в промежутке. Впрочем, вот об этом,

На вашем месте, я бы не гадал.

 

Поверьте на-слово (кокетства ни на грамм!) —

Нет повода, я более чем трезво

Смотрю на жизнь, считая в кольцах среза

Свои года, безбожник, вхожий в храм.

 

Зачем тогда, исследуя формат,

Дербанить то, что ясно и понятно?

Рубашка-то одна, пускай и в пятнах,

И мать одна. Поэт ли? Графоман?

 

Нам_ёк

              шут_я

 

…вы изволите шутить?

Что ж, давайте поиграем…

Говорите – слов гранит,

Я отвечу – грязный гравий

 

Под ногами. Кто же прав?

Пулю в брюхо или шпага?

– Выбирайте! чёткость шага,

Как закатанный рукав,

 

Выдаёт советский почерк.

– Вы борец за чистоту?

(сразу видно) – отойду,

Ишь, как всё внутри клокочет.

 

Кто-то скажет – чистоплюй,

Кто-то скажет чистоплотен,

Каждый прав – пивной животик

Не помощник лезть в петлю.

 

Вы ж – поэт, ревнитель нормы,

Данаидовый кувшин…

Намекну – без хлороформа

Этот мир непостижим.

 

15.03.05

 

Пояснительная

 (отказ от участия в лит. редакции)

 

Если кто-то из вас станет родоначальником,

Или просто начальником псевдоволны,

Не забудьте о тех, кто преламывал рты

В поцелуе, а вам показалось – молчаньем

 

Отплатил за доверие. Место и время

Знать не то, и не те растревожили ум.

Просто хочется нам, обездоленным, двум,

Нечто большего, чем дарование премий,

 

Должностей не по рангу, учительским тоном

отвергать утопизм сослагательных форм.

«Разделяй, чтобы властвовать» – данный апломб

Слишком скушен – для тех, кто и так полусонный.

 

28.02.05

 

Промокший порох

 

Прячу живот перед каждой встреченной,

взгляды туманные, плечи шире –

нынче внимания к дебоширам,

(тех, что фиксируют данность печенью),

'

больше. Впрочем, не то, чтоб очень,

даже не то, чтобы слишком явственно.

Вирши чирикать – поди, не блядствовать,

не прогибаться, будь трижды прочен –

'

проклят четырежды. Донна Анна

не покусится – промокший порох

мой, что приманка для командоров

(повод остаться, навечно канув

'

в Лету). Зови меня просто дрянью –

мне так спокойнее – ты же чуешь,

крепко в ручонке сжимая пряник,

кормишь кнутами (когда хочу я).

 

Пёсье

 

Так гладят больных или раненых в драках собак,

Нежность шприцуя в преддверии скорых агоний.

Мёртвые хватки и сомкнуты пасти в ладонях,

С оттиском алым, запутанным в бледных губах.

 

Я, не рождённый для битв. Умирать на руках –

Вот моё право. Как право же, скучен Овидий.

Дорого б отдал, за то, чтобы краем увидеть:

Танец последний, где я, изумлённый, упал,

 

Где перочинным ножом подогнулись колени,

Лишь подтверждая придуманный кем-то закон:

Мигом живи, только смерть оставляй на потом,

Плачь по другим, для себя оставляя моленья.

 

21.09.04

 

Ревность

 

…И каждый день переживать отцовство

Как лакомство, которому сродни

Любовь – собаки, женщины к вопросам…

О, ангел мой беспомощный, одним

Тобою я беспомощно любим.

Покуда ты не сделавшейся взрослой,

А значит, суть испорченной людьми,

Так бескорыстно влюбчива в мои

Который год не стриженые космы.

 

 

* * *

 

Сколько времени мы потеряли (ещё потеряем!)

Правдопевцем не стал, а они – от меня матерями.

А они, отменяя меня, всё сильней матерели,

Эти грустные девочки, точно билет лотерейный,

Зажимавшие крепко в ладошке, сплетённый узлом,

Мой язык, в перерывах… которым я, чаще назло,

чем нуждою заставленный, рифмы на землю роняя,

заплетался в признаниях, точно играл на рояле,

не умея играть, инструмент беспрестанно терзая.

Раз за разом валю самый сложный на свете экзамен

 

Срочно в печать…

 

Шаль оренбургскую неба комкая,

Шарю зрачками по сетке улиц –

За «Англетером», как след от пули,

Рваная рана проспекта – громкого,

 

Как водопад, как радиоточка.

«Барышня, соедините меня с четвёртой.

Будьте любезны. Какого ж чёрта

Медленно так... Умоляю – срочная…»

 

«Саша?!» – «Алло! Помолчите. Слушайте…

Я надиктую, пишите «молнию».

(Сплетни с чулками, реклама «Нобеля» –

Хлам, заверяю вас!) Громче пущенной

 

Пули, новость – Есенин помер!..

Сам не пойму… передали только что.

Безотлагательно ставьте в номер;

Только на первую! Сгинул – горлышко

 

Перетянул бечевой… По версии –

Сдох от стихов. Удавился письмами…

Помнишь, писал про Рязань и Персию?!

Я повторяю по буквам: в-и-с-е-л-ь-н-и-к!

 

Вы записали?.. Какие изыски?

Место?! Помилуйте – мельче почерк…

Но обещайте, голубчик, в выпуске

Будет хоть пара строчек…»

 

25.01.06

 

Так ставили поэтов на весы

 (крупинка цинизма и самоиронии)

 

Так ставили поэтов на весы!

Критерии оценки – чёткость слога.

Читала барышня, шептали – однобоко,

Шушукались – не выражен посыл.

 

А девушка читала, будто пела,

О ком-то бесконечно дорогом.

Но критики всё вторили вдогон,

И не было чудным особо дела

 

До срывов – то на шёпот, то на крик,

До дрожи, пробивавшейся сквозь пальцы.

– Доколе, будем слушать мы страдальцев, ­–

Ворчала публика, а думала – острит.

 

Но стих взрывался новым откровеньем,

Наивным, может чуточку, едва…

И щёки девушки (как в пламени костра),

Не слушателей чутких, как поленья,

 

Питали взгляды. Шелест дневников

Той песни не прервал и не встревожил.

Её не слышали, не слушали, быть может,

Поднявшуюся слишком высоко.

 

Закончила, застыла, замолчала,

Но было видно – выпаленный стих

Просился с губ, хотел прожить сначала,

Прожить ещё, коль хватит детских сил.

 

Ресницы дрогнули, махровыми тисками

Закрыли потускневшие глаза,

С надеждою направленные в зал,

Как будто что-то в зале том искали.

 

– Пустое всё…

 

28.04.05

 

Только что

 

спускаюсь по лестнице, лифтом брезгуя.

за окном пролетает рыхлое тело

мойщика стёкол. заметьте трезвым я

был, остаюсь, и останусь в целом

сегодня. К праздникам время тянется

головоломно, так тело мойщика

вовсе не тело его, а мощи, так

будто трезвостью горький пьяница

хочет кого обмануть ….да разве

время обманешь, оно, зараза,

хитрое...

 

Читателям…

 

Не дай вам бог, уверовав однажды,

Мой пафос обратить в простую речь.

Вас ждёт тогда костёр, и в грудь картечь

учтиво постучит, терзаясь жаждой

 

Любовных передряг, сердечных мук,

Так свойственных податливым натурам.

Что верят, будто стих заштукатурит,

Разбитости сердец. – Порочный круг.

 

Не дай вам боже, смыслом наделить

Что я писал, а вы не понимали.

Я сознаюсь, что блеск зубной эмали,

Нередко принимают за финифть.

 

13.05.05

 

Шалость

 

Мне всё не впрок, я пробовал читать…

Я представитель «северных народов».

И тусклость глаз, моя белобородость

Трёхдневная, на выцветших щеках.

 

Всё выдаёт меня, похлеще слова

Не сказанного, может быть ещё.

И от того, возможно, белость щёк

Скоблит металл, выравнивая снова

 

Меня с толпой находчивых «южан».

И эта с позволенья мимикрия,

Не то чтоб режет, связывает крылья,

Не то чтоб крылья, тягу возражать,

 

А значит мыслить. Я не возражаю.

Я соглашаюсь, так как не терплю

Когда задравши голову плюют

На чьё то солнце, сами орошаясь…

 

Мне всё не впрок. Я верю в белый шум,

Как в белый свет не верю, утешаясь

Своею верой в то, что солнце – шалость

Стихов, что я, юродивый, пишу.

 

безкаблучнице

 

идёт, хмурится, за шажком шажок

пыль из асфальта вытряхивает…

из груза любленных мною жён

ею одною улиткой яхонтовой

 

сломан, снуздан, медами потчеван.

больно и сладко такой пленясь

переживать, как катком грохочет

сердце, замявшееся в сенях

 

осени.

 

девочка хмурится. неба простынь

давит на холку, горчит в глазах.

милая, если увязнем в осени

нежностью будем себя спасать.

 

 

в резерв

 

Я повзрослею – вот увидишь...

Осталось несколько часов

И крови бешенной рассол –

С пера на лист, санскрит и идиш...

 

Не разобрать, не разрубить

Тугой, как узел, мелкий почерк.

Я повзрослею. Правда. Хочешь?

Я стану сам, как эта нить...

 

А через дюжину недель

Я поседею. Стану ль мудрым?

…Не знаю.

Только, тем же утром,

Я остужу твою постель

 

И выйду прочь. Дыханье скверов,

Как дым французских сигарет,

На ежегодном сентябре

Проявит горечь, станет серым.

 

И я в резерв – Escape – Reset…

 

26.12.05

 

е_ 5_ им_Я

 

Я очевиден – пригоршней песка

сквозь пальцы протекаю. Акушерка –

любая, кто осмелилась искать,

любая, кто меня в пятне торшера

 

читала. Я пассивно нелюдим

и, вместе с тем, болезненно привязан

к чужому голосу, то бархатом, то лязгом

звучащему. Я не люблю один…

 

Рисуй меня, но знай: пустая трата –

я слишком прост, чтоб кто-то опознал.

Я тот, кто есть. Так грубость многократно

значительней меня, невинней сна.

 

12.12.05

 

мастурбация сердца

 

Сердце бы стиснуть в ладонях и крепко держать,

Точно ушиб, или заново вскрытую рану.

Легче не станет, но факт соучастия странным

Образом глушит агонию. Крови ж не жаль.

 

ненадо_лго

 

Готовый слететь коммунально-казарменным воплем,

Я дань коренных, словно зубы, твоих горожан.

Я верхней губой истерически к нёбу поджат,

Нестройность рядов обнажая. Поставлен под хлопья

 

Февральского снега, сводящего город с ума

(Насколько возможно свести обезумевший Питер).

Устаньте же мной. Замолчавшие, глоток не рвите.

Устаньте же мной, превратив в леденящий туман,

 

Подобно огню, очищающий немощность речи.

Своей пустотой я наполнен и так до краёв.

Мне есть, что сказать. Я на снег ненадолго прилёг.

Пусть вас не смутит ни мороз, ни потрёпанность френча.

 

06.02.06

 

о. ф.

 

(Продолжая поэтическую дуэль с Май)

 

Вот так вот взять (неосторожно),

Ярлык на палец – красно, вкусно.

В движеньях губ притворно устных

Читать – мила, совсем не пошло.

 

В то время как предвосхищая

Упругость форм в своих руках,

Случайный зритель чаще прав,

Когда безудержно отчаян

 

В стремленье глупом – обладать,

Хотя бы видимостью тела.

Кто запретит глазами смело

Ласкать всё то, что не достать.

 

По-лисьи морщась винограду,

Себя немножечко стыжу,

За слабость, что не отвожу…

Чужая, знаю… брать не надо.

 

18.08.05

 

отзЫв

 

Лишь чувство сохранения мешает

читать подряд, в стихе глазами шарить

по строкам и подстрочникам. Плести

замысловатость в отзывах и лестью

платить за лесть, и соловьиной песней

посредственность назвать, когда в чести

 

хороший тон. Писать, плодить восторг,

средь мисок алюминиевых фарфор

углядывать и верить в то, что лучше

сказать, чтоб не остаться в дураках.

Штанина, тоже, в сущности рукав,

«Пик коммунизма» в детстве звался кучей.

 

Увольте господа. И будьте прежде

честны перед собой, а лучше врежьте,

да посильней, чтоб чувствовал кулак

рождение протеста в крике боли,

стена смолчит, лишь я спрошу – доколе?

А впрочем, как хотите, всех вам благ.

 

27.12.04

 

* * *

 

смотрю в глаза и вижу осень,

любить – люблю, но не прошу…

кольцо на пальце – парашют,

раскрытый вовремя, но оземь

устало грохнувшись, лежу,

смотрю в глаза пустые неба.

И, кажется, что небо слепо,

Что небо – детской ножки слепок,

Что я и сам себе кажусь.