Евгения
Костюкова

 

по прихоти мамы кроху назвали музыкой.
по прихоти господа она родилась немой.
в свидетельстве о рождении стоит – русская,
папа был немец, стыдился, скрывал, сколько мог. 
девочка выросла в травах, в поверьях, в кружеве.
чаплина обожала, считала, что мир – кино.
внешне – углы да трапеции – неуклюжая,
только внутри клокотал кипяток из нот.

жил по соседству парнишка, слегка застенчивый. 
тайком наблюдая, как бездонно она молчит,
как смешны рядом с нею кричащие женщины,
мечтал познакомиться и предложить свой щит.
слух потерял в двадцать шесть. утешало главное,
которого не лишиться – воздух-огонь-вода.
взяв руку музыки, выдохнул людвиг: славная,
я тебя слышал и слышу... всегда-всегда. 

 

серебряное 

 

алело время, датами болея.
вдруг щёлкнул выключатель и затих,
но кажутся не тёмными аллеи,
а светлыми, как нерождённый стих.

наверно, из окна иллюзий проще
смотреть на мир, вдыхая аромат
дождя, который прошлое полощет,
где сходим вместе с одного ума.

для узников – сума – такая роскошь.
неузнанной, неспетой, налегке
пройти бы вдоль осоловелой рощи,
рыбёшкой сгинуть в каменной реке. 

 

 

в саду виноград созрел. мудренело утро.
жизнь – аллегория и не боле.
уже не чувствую даже боли.
улыбается мурзик, похожий на будду.

разговор с тобой о чём-нибудь, кроме быта,
похож на чтение стихов маме 
(восхищается, не понимая,
что все герои, и я, в том числе, убиты).

кролик, проживающий в шляпе, идеален,
пока не явится льюис кэрролл.
жаль, но ласки не сдашь экстерном.
сколько же страхов таится в сугробах спален.

внутри кита – мы. снаружи – людское море.
тесно. стираю память, носочки.
тесто подходит. тоска бесстрочна.
и если что-то осталось во мне живое,
оно – для дочки. 

 

 

они приходят под утро, садятся на край кровати,
говорят: «может, хватит, думать о буднях брута?!
он умер, точнее, не жил, не окликнуть – имени нет у лжи.
лицо лицедея – белая ночь. любаня – не ваша, а твоя дочь».
все сомнения отметая, злорадно смеётся стая
маленьких человечков. мне возразить им нечего.

днём эти черти маньячат рядом: «оно тебе надо?!
у него нет родины за плечами, лишь родинки на плечах,
забудь о них, о светлом своём начале». ставят печать
на правую руку. понурившись виновато, лоб успеваю спрятать.
молча внимаю чудо-гостям, чувствуя, ненависть мне простят.

сериал продолжается вечером: «оставь для камней вечное.
собери шелковицу за домом – раздай знакомым.
гномовые основы переведи на язык сверчковый.
слушай рычание грома, знай: зверя скрывает в себе весна».

только в полночь тираны уходят – почивать у него в комоде. 

 

 

угнездились на подоконнике. болтая ногами, хрустя малосольными огурцами,
говорим о покойниках, которые были когда-то с нами, не то, чтобы очень давно,
но кажется – в прошлой жизни. бабочки пьют нектар из цветков на моём кимоно –
смешно. похоже, мы тоже между миров зависли, не отличив мёртвое от живого.
слово, для глаз, не основа, а просто слово. утром на радужках – криптограммы.
нюта гуляет с бабушкой. вскинув личико, кричит: «мама! смотли какой у кота фост!»,
срывает головки роз, удивляется, что на грядках ёжики не растут... вот настоящее.
а наши страдалки – флуд. «короче, хватит маяться дурью, я пошла борщ варить, лапа» –
вслух бросаю, думая лишь о том, что почувствую, если дочь назовёт ваню папой.

 

1.
льётся безумье из рога неизобилия.
шебаршит барабашка стеша, а реликтовая рептилия
прогрызает в пространстве дыры. залатаю своими пятнами.
«бог и я» – картина невероятная.

эх, хороши под вечер гулянья да бражица.
шея, порою, прочнее, чем петле табуретовне кажется.
вера – кругла (не уловишь финала) – падалица осенняя.
бог умер, без права на воскресение.

2.
не хватило царю – кипящего молока.
стало небо шкатулкой (расписанной в стиле гжели)
на замке, словно я. еле слышу наружный шелест.
содержимым нутра хрупка.

пара каменных горлиц воду живую пьёт,
не беда, что из рук. сушь – не время для отторжений.
в море жажда сильнее, острее шедевры шелли,
выжидательней акульё.

наши души – такой же корм, письмена, зола,
как тела, только жарче, жаднее до ощущений.
убиваем легко, забывая, что мы – мишени
на границе любви и зла.

 

 

обратная сторона бога –

пустота,

не знающая миров,

сметающая в альков

внепространственного слога,

где нет – ни верха, ни низа,

ни колючих дат,

ни…-че-го,

кроме яда «я».

вечность на одного.

рефлексия.

надежда на сумасшествие

горит, теплится, тлеет...

но грани ума острее,

изощрённее пониманье.

единственное желанье –

чув-ство-вать

время,

боль,

ну, хоть что-ни-будь!

 

суть

наказанья

за то, что посмел не-быть –

существованья

нить,

где нет бытия –

только я...я...я…

 

 

боже, я, кажется, поняла

какой любви ты от нас ждёшь!

что ж,

счастье – не обладанье,

а растворенье, до самозабвенья.

равенство – не справедливость,

скорее, кровавый подбой

у плаща гордыни.

ныне –

мамины стервокарты

не для игры с настоящим.

зрячим –

самокопание – двери туда,

откуда вернуться возможно только частично

(если вообще возможно)

сложно

право на истину отстоять у тех,

кто уже не здесь.

 

вовремя «стоп» –

это значит смогу дышать,

верить и знать,

что всего лишь

к тебе при-частна

каждым изгибом души.

воля, разум, дух –

нет ни-че-го,

что могло бы быть

вне тебя!

страстью привязана

к жизни –

при-страстна.

страстно!

боже, я, кажется, поняла!

 

мне не стать никогда-никогда для тебя всем,

всем!

но, поверь, ты не прав, что меня погасить легко.

в коммунальной квартире души, не эдем – гарем –

разнотравие су́деб, звучание разных нот –

все они равнозначны (одной не создать шедевр),

эту данность простую бессмысленно отрицать.

в каждой «песне» твоей балансирует взлётный нерв,

в каждом маковом зёрнышке выбор – уснуть/не спать.

боль ошибок – вторична (всего лишь к познанью код).

я зубрю «правдоведенье». плюшевый остров снов

стал без моря ещё ирреальнее. эшафот

я давно приняла,

как основу

своих основ.

 

 

вымалчивать стихи. смотреть, как паутину
плетёт седой паук среди сухих дубков.
шаляпина найти на кладбище пластинок.
с прошедшим разговор вести поверх голов
о важных пустяках. вымачивать бруснику.
настроить, наконец, фальшивящий рояль.
а после (вопреки сомнениям и тику),
зарезав тишину, свой завершить гештальт.