Иней
Курил машинист… Поработай-ка ночью!
Плыл месяц-пустынник холодный и прочный,
Стыл каменный снег между шпал.
На клавишах-шпалах и клавишах снега
Гремели аккорды стального набега,
И тысячью мелких-премелких зеркал
Шиповник сверкал.
В поездке
Пахнет берёзой ночной перегон,
Чёрный бежит за вагоном вагон,
Холод ночует в траве.
Дизель ревёт за уставшей спиной,
Точкой желтеет далёкий входной,
Зябко рукам, голове.
Изредка космос, гордясь щедротой,
Бросит вдогонку ненужной звездой –
Вспыхнет в полях изумруд.
От сигареты теплеет в груди,
В сердце теплеет, хотя впереди
Холод, и полночь, и труд.
* * *
Красным золотом свежих углей
Освещая в потёмки жилище,
Он в былом утешенья не ищет
На отличку от многих людей.
В колыбели морозом повит,
Жизнь неласкова – вот что он знает
И живёт, о пустом не мечтает
И на красные угли глядит.
Ночной ремонт
Трещит, дымится электрод...
Но жар электросварки синей
Шипящим холодом зальёт
Сухой углекислотный иней.
Всё вроде... Топчем огоньки.
А сварщик хмурится, зевает,
Ладонью чёрной потирая
Глаз покрасневшие белки.
Хоть руки вымыть, покурить.
Последний раз сгибая спину,
Так сладко кисти погрузить
В прохладный бархат керосина...
* * *
…Из школы я бежал домой
Пристанционными путями.
Желтели стрелки фонарями.
И паровоз чернел живой.
И кочегар, уж пожилой,
Тёр керосинными концами
Колёса красные, как пламя.
Дым накрывал меня волной.
Доныне жаль мне нестерпимо
Себя и юности, и дыма,
Растаявшего без следа!..
Бывало, что одна звезда
Меня встречала иногда,
Бывало – три по небосклону.
А я ещё не знал тогда,
Что это пояс Ориона
Был провожатаем моим,
Сквозь угольный сверкая дым…
* * *
Зачем в притихший огород
Выходит огородник старый?
Пусты природные амбары,
Их скоро снегом занесёт.
Потопит тесные дома
Снегов сверкающее бремя,
И молвит, почесавши темя
(Зима для русского ума
Философическое время),
Досужливый мужик: «Эхма!
Не избалованный судьбой,
Не набалованный природой,
Осталец русского народа,
Поплакать, что ли, над тобой?»
* * *
В крещенский вечер каждый год,
Храня обычай деревенский,
Кроплю водой богоявленской
Тайком калитку у ворот
(Атеистический народ
Ещё, пожалуй, просмеёт),
Углы у дома да окошки,
Дверь в сени с дыркою для кошки,
Воротца в снежный огород,
Где по синеющей дорожке
Креститься банька меня ждёт
(Крещу, хоть уж четыре раза
Искал в ней вор ковша иль таза,
Немытый, липкий, как беда…) –
Остатки лью в колодец смело:
Живая свежая вода
Родится наново всегда
Во срубе, инеем замшелом…
Ах, передать мне не дано,
Что чувствуешь, как видишь дно
Вёдра, налитого водою,
Да под январской-то луною!
Хотя зимами жить трудней
И холодней, и голодней,
В морозы дышится свободней,
А чтоб в грядущее бодрей
Гляделось, помолясь, испей
Студёной влаги новогодней,
Как Божьей милости испей!
* * *
Замело городишки и сёла…
Жить зимою – немереный труд.
Ну а всё ж в освещённые школы
Краснощёкие дети бегут!
Перед сном
На морозное небо ночное
Я глядел, облачась в пальтецо,
И студило глаза и лицо
Дуновение неземное.
И уж после в тепле, когда лёг,
Всё какая-то дума томила,
Всё никак догадаться не мог,
Чем меня мирозданье смутило,
Как смущает вдруг тень у окна…
…И пришло в ожидании сна:
«Это ж Вечность, а вот – не страшна».
Молодость
И думать ни о чём не надо,
Как молодому снегопаду.
В трубе гудит весёлый дым…
Уж если жить – так молодым!
И помнить губы у ромашки
И шёлк твоей ночной рубашки,
И, грея крепкую ладонь,
Смотреть сквозь пальцы на огонь.
Цыганка
– Дай закурить, я погадаю!
– На, закури и не гадай!
Грустит цыганка молодая
Возле афиш. Узорный край
Тяжёлой чёрно-красной шали
Смят в тонких пальцах. На руке
Браслет (из золота едва ли),
Румянец на худой щеке.
– Дай погадаю, – тянет снова…
А хороша – шестнадцать лет!
Хруст, холод. На домах бубновый
Закат бесстрастный, как валет.
Воробьиная весна
Хотя сугроб перед окном,
Крупнозернистый и блестящий,
Сосулек влажным хрусталём
Уже усыпан и, кричащий,
Новорождённой луже рад,
Крылатый пролетариат
Толчётся в ней и перья мочит,
Всё ж крепко снегом пахнут ночи,
Когда приходит время спать.
Лишь детство, не умея ждать,
Торопит сонную природу
И ставит в комнатную воду
Родную вербу расцветать.
Подпасок
В синем пальтишке, худа –
Ласточка скудного края.
– А после школы куда?
– О, я везде побываю!
Здесь, где болотной травой
Кормится пёстрое стадо,
Где горизонт заткан мглой,
Только такой быть и надо.
…В варежки дышит, глядит,
Словно всегда меня знала,
И говорит, говорит…
Ты уж мне всё рассказала!
* * *
Военнопленных злым трудом
Построен неказистый дом,
Пред ним томлюсь я тенью смутной.
Вдали фонарь сверкает ртутный,
От сажи и мороза мутный,
Вблизи сверкает тёмный снег,
И грозно пьяный человек
Рычит на грозную дворняжку,
Напившись по погоде тяжко.
Ребёнка тащат из яслей –
Уж хоть бы вырос поскорей!
Вон женщина, вся как усталость,
Как будто хлеба не досталось,
Хоть, глядя на её живот,
Не скажешь, что голодный год.
За нею школьник неодетый
Ладошку греет сигаретой,
В чернилах синяя щека,
Словно страница дневника.
Ну скоро ли?! Вот замелькали
Фуфайки, куртки, шапки, шали,
Пальто с лисой, с песцом пальто,
Дублёнка, шуба – всё не то!
Так ожидая встречи грешной,
Лукавый шаг твой тороплю
И больше своего, конечно,
Твой день рождения люблю.
Скворец
День пасмурный, весенний и пустой.
Одна отрада – в дремлющей дали,
Где заросли погибшей конопли,
Шар сочных точек вербы золотой.
Вот чёрной каплею с небес упал скворец,
Скворечник осмотрел, шмыгнул туда-сюда
И засвистел, взволнованный певец…
– Что, родина? Вот то-то же, чудак!
* * *
В широтах северного мира,
Где поздно хлебный злак цветёт,
Старообрядческая лира
Под лад хозяину поёт.
Груба его ладонь-коврига,
А песнь мягчит ему уста,
И многодумна, и проста,
Как похозяйственная книга.
© Фёдор Зырянов, 1992–2017.
© 45-я параллель, 2017.