Галина Маркус

Галина Маркус

Четвёртое измерение № 8 (536) от 11 марта 2021 года

Осенние души

Осенние души

 

Осенние души хранятся в стеклянных сосудах,

что свет пропускают сквозь стенки – сюда и отсюда,

в открытых сосудах – ведь осенью души летают,

и медленно кружат их бледные легкие стаи.

 

Их мало кто видит – они ведь почти невесомы,

а кто-то, заметив, их примет за бабочек сонных,

за тихие ноты, что осень играет чуть слышно,

когда у неё наступает минута затишья.

 

Бывает, они, заблудившись, становятся робки,

в глухие сосуды их ловят и прячут под пробкой.

Зеркальные стены для душ беззащитных – не место...

И там пребывают они под домашним арестом.

 

Стократ отражаясь, теряются в бездне безликой,

и сами себе на суде предъявляют улики,

и сами себе назначают, увы, приговоры,

себя от себя взаперти охраняя сурово.

 

Спасите осенние души, ищите повсюду,

верните домой и храните в хрустальных сосудах…

Когда до краёв преисполнятся света и слова,

их осень расплещет... и снова наполнит, и снова…

 

* * *

 

Вот такой вот вариант жизни-рая:

еду я, смотрю в окошко трамвая.

Не болит. И ничего не тревожит

(вы со мною, разумеется, тоже).

 

Мы листаем потихоньку пейзажи,

небо к вечеру становится краше.

Заливает весь трамвай тёплым светом.

Проезжаем мы весну, осень, лето…

 

Проезжаем, не спеша, клены, замки,

деревенские дома и полянки,

небоскрёбы и холмы, водопады, –

– дальше, дальше, остановок не надо.

 

Проложил и над землей кто-то рельсы,

едем мимо облаков, едем вместе.

Тут и вовсе не темно – ночью звёздной.

Оставляем позади всё, что поздно,

 

не стремимся догонять то, что рано.

Залечились навсегда наши раны.

Мы не помним больше муторных будней,

и слова просты, и смыслы не мутны.

 

Растворяется стекло, воздух свежий,

и сбылись давно все наши надежды.

И кондуктор все билеты проверил,

здесь даётся не по таксе, – по вере.

 

А при входе тут снимаются маски,

и не выглядит никто по-дурацки.

Мы и целое одно, и соседи.

Ну давайте же… поедем… поедем…

 

* * *

 

Ты тоже улыбаешься дождю,

а значит, мы с тобой родные души.

Так хочется остаться и послушать

умильную его галиматью

с тобою на загадочном крыльце

под вывеской «Вокал».

Гадаю, кто ты…

Похожа на контральто. Я – фальцет,

и у меня бывали в жизни ноты.

Бог не дал по мечтанию талант,

да на ухо медведь… а доконало

сольфеджио. Теперь то «план», то «факт»,

а то б и я – под вывеской вокала…

Работа очень скучная. Везёт

таким как ты – когда любимым делом…

Но может, всё совсем наоборот,

ты вовсе не играла и не пела,

а просто под роялем мыла пол.

Вот, вышла подышать – у вас не строго.

А дождик, как и я, почти прошёл.

Но тоже улыбается немного.

 

* * *

 

В день простылый, призрачный и зябкий,

медленно ступая по листве,

я искала желудь, но со шляпкой,

а со шляпкой не было в Москве.

 

Ожидала осень кларнетиста,

тот был пьян, прийти никак не мог.

Я искала лист, но только чистый,

правильно-резной такой листок.

 

А потом, назад бредя уныло,

(что ни лист, то пятна – тлен и ржа),

я искала рифму к слову «силы»,

чтобы их хоть как-то поддержать.

 

В стороне от парковых дорожек

замелькал неверный силуэт, –

музыкант искал чего-то тоже,

может быть, свой пропитый кларнет?

 

На скамейке осень притулилась, –

кларнетист был спьяну очень груб.

А с небес вот-вот прольётся милость.

На меня. На клён. На старый дуб.

 

Чудо

 

Уже забили петуха,

Уже повесился Иуда...

А все-таки, случится чудо,

хоть и не верится пока.

 

Мы спрятались в своих домах,

нас запирает осторожность,

затуплен меч и убран в ножны,

и сторожит, как цербер, страх.

 

А говорят, пришла весна,

да это попросту издёвка!

Какая подлая уловка,

какая яркая блесна!

 

На самом деле, свет убит…

наш свет в пещере замурован,

привален камень. Промыслово

На нас взирает злобный быт.

 

Надежда – словно решето,

все в пустоту из ниоткуда...

Но всё равно: случится чудо

внезапно, просто. Ни за что.

 

Небо

 

Грузное небо провисло

и насадилось на лес.

Разом обрушились листья,

клён потерял ирокез.

 

Вспоротым брюхом елозя,

серою мутью сочась,

небо лежит в коматозе

и у меня на плечах.

 

Ниже и ниже под небом

гнётся безвольно спина.

Мне прописали плацебо,

небу – предзимнего сна.

 

Мне бы поднять, а не бросить,

мне б дотащить до весны.

Скоро скукожится осень,

мир станет бело-простым,

 

Я предъявлю свою ношу,

мне подмахнут: проходи.

Небо, ты станешь хорошим.

Спи у меня на груди.

 

* * *

 

Храбрости в мире не поровну,

все мы боимся дементоров.

Всё-таки выберем сторону –

встанем на сторону светлую.

 

Пусть для начала лишь мысленно,

щурясь на жгучее белое,

только нащупаем истину,

Cлепим словами несмелыми.

 

Нету чудеснее праздника,

чем, все сомненья измеривши,

выйдя ко свету опасливо,

Встретить таких же поверивших.

 

Лица увидеть знакомые,

лица увидеть безвестные

выбравших верную сторону,

тоненький лучик над бездною.

 

Газон

 

Чем пьянее, тем позднее,

что теперь держать фасон?

Всё увяло. Зеленеет

лишь искусственный газон.

 

Воздух серый, пеплом полон.

Трудно плакать и смотреть.

Начинает шоу клоун,

а заканчивает смерть.

 

Шут – он тоже не железный

и играет кое-как.

Все давно под стол залезли,

веселится лишь дурак.

 

Чем позднее, тем пьянее...

Кто с пелёнок не привит,

тот, как травка, зеленеет

и на солнышке блестит.

 

Забег

 

Холодный дождь накроет трассу,

и чудится, что финиш смыт.

В потоках утекает праздник,

а по спине струится стыд.

 

В упор не вижу конкурентов,

не распознать, где дождь, где пот.

Ни зги, ни рефери, ни ленты…

Всё через…

задом наперёд.

 

В балансе – пусто...

zero...

нечто...

Позор залез на пьедестал.

Бежала я – но всем навстречу.

Народ с трибун рукоплескал.

 

Так что – опять? Так что мне – снова?

А мой рекорд, а результат?

Брык – на коленку…

всё… готова…

На ста-а-арт…

 

Зонты

 

Нам Оле-Лукойе вручает с утра по зонту –

зелёному или в цветочек, с погнувшейся спицей.

Тому, кто ночами не спит – вот и сказка не снится,

и птицам, которые могут устать на лету –

 

всем тем, кто пытается как-то набрать высоту,

вручает с утра по смешному цветному зонту.

 

Мы кнопками щёлкаем, прыгаем, делаем взмах,

в полёте стихи сочиняем и мысленно спорим,

и точно к крыльцу приземляемся к нашей конторе,

с трудом привыкая к опоре при первых шагах.

 

Но мы на земле ощущаем беспочвенный страх

и ждём, когда кнопкою щёлкнем и сделаем взмах.

 

...А есть у него ещё чёрный и будничный зонт

для тех, кто летать не умеет и сказок не любит.

И мрачные люди бредут по болотистой хлюпи,

и думают, как бы скорее закончить ремонт, –

 

всем тем, кто склонился под грузом нелёгких забот,

вручает волшебник надёжный брезентовый зонт.

 

Бывает, зонтами случайно меняемся мы,

и вот надо мною – бесцветный, бескрылый, убогий.

И я черепахой горбатой ползу по дороге,

в толпе посреди деловитых слепых горемык,

 

И хоть спасены от дождя, от тюрьмы и сумы,

но там, под зонтами, бывает, меняемся мы.

 

А может, тогда попытаться совсем без зонта?

И полностью вымокнув, вдоволь заляпавшись грязью,

подняться хотя бы чуть-чуть. Ведь когда-нибудь разве

мы сможем забыть, что умели немножко летать?

 

Ах, Оле-Лукойе, ответь, ты научишь нас – да? –

взмывать над дождём без цветного смешного зонта?..

 

* * *

 

Ни покоя, ни воли. Но радость и отдых бывают.

Пусть неполные даже, они остаются собой.

Но не скрещивай веток – чем меньше желаний в трамваях,

тем надёжней они доставляют заблудших домой.

 

Не гниют и не сохнут упавшие вовремя листья,

чуткий мистик мазками украсил сухой тротуар.

Я, наверное, сплю, но решаю задачи – по Пристли

и сюжеты пишу для гуляющих осенью пар.

 

Вот садятся они на скамью и не знают, бедняги,

от кого разговор их зависит, куда их пошлют.

Я сегодня добра, как добры после отпуска маги,

и надрыва не будет – шлифуйте свою колею.

 

Ни покоя, ни воли – ни вам, и ни мне. Все мы дети

той суровости места, той нежности строгой небес.

Но ведь отдых бывает на этой печальной планете.

я бы вас отпустила – вот честно! – на радость себе.

 

Но увы, не могу – вы так грезите счастьем кольцовым,

это – пошлый сюжет. Поднимайтесь, закончен привал.

Бросьте, я не злодей, а любитель хороших концовок.

Ни покоя, ни воли! Но всё, что останется – вам.

 

Акварель (экспромт к картине)

 

Быт его давно несносен,

отколуплен, пылен, ржав.

Но он снова пишет осень

охру с медью намешав.

 

Не скопил жене на отдых,

дочке не утёр слезу.

Но он снова пишет воздух,

взявши кобальт и лазурь.

 

Ничего не будет после,

лишь прохожего зевок.

Но пока он пишет осень –

осень пишет про него.

 

* * * (сценарий)

 

Ну вот, пожалуй, подытожим,

(пусть будет ямб, а не хорей):

теперь все девушки – моложе,

и только бабушки – старей.

 

Я позабыла время года

и перепутала листы:

работа, дом, метро, работа,

посты... да в соцсетях посты...

 

Из позабытого романа

леплю сценарий по ночам,

лечу придуманные раны,

пока свои кровоточат.

 

Снова с дождём

 

Он уместен, прохладен, чист.

Я вторгаюсь в его пространство.

Он считает, что мы – о разном

и, не глядя, мне в зонт стучит,

 

Не жалеет моих идей,

туфель новых, натёрших ноги.

Может, он потому жестокий,

что и сам проходил весь день?..

 

С ним промокну – пускай насквозь,

раз нам вместе идти так долго,

и плевать мне на форму чёлки,

раз нам встретиться довелось.

 

Но упорен холодный труд,

долог, скучен, природе нужен.

И ему – глубоко по луже,

если туфли мне вечно трут.

 

Он не хочет моих присяг,

не простит – мол, бывает всяко...

Он считает, что я иссякла.

Нет... Он сам без меня иссяк.

 

Бисер

 

Я рассыпала бисер смеха,

нахожу по углам случайно.

Здесь без смеха идёт потеха,

и сажусь я на трон молчанья.

 

Мой народец! На разной ноте

все молчат, только болен каждый:

«За» молчат, но молчат и «против»,

в лоб молчат или глаз не кажут.

 

Кто-то гордо, а кто невольно,

кто стыдливо, а кто жестоко.

Но им больно... Как всем им больно!

Даже в казни не будет прока.

 

Пусть палач инструмент заточит,

хочет – тупо, а хочет – остро,

но казнит он молчанья молча,

и во мне он разбудит монстра.

 

Встану с трона, скажу: не надо

подчинённых таких мне вовсе.

Но с другими – не будет сладу,

их опять переманит осень.

 

Бросив трон, собираю бисер –

не метать, а подальше спрятать.

Мир творился не слишком быстро.

Рыбы, птицы. И день был – пятый.