Галина Стручалина

Галина Стручалина

Четвёртое измерение № 36 (528) от 21 декабря 2020 года

Лето живёт в апельсинах

В Кронштадте

 

Вот здесь, двадцатый, якоря твои.

Твой чёрный и просоленный бушлат.

Брусчатка помнит твой тяжёлый шаг,

Как мерное, чеканное «Кронштадт»,

Не созданное будто для любви.

 

И ты её не чаял здесь найти –

На молах, в доках, в заводских цехах.

Ты пропадал в окопах на фронтах.

Ты уходил в поход на кораблях.

В полярных льдах прокладывал пути.

 

Живых и мёртвых возвращая вновь

На Якорную площадь всякий раз:

Ты, помнивший Макарова наказ*,

Ты, к чувствам не привыкший напоказ,

Здесь всё-таки нашёл её – любовь.

 

И если верить, что она – маяк,

Тогда, двадцатый, не в обиде будь:

Мы курсом тем прокладываем путь,

С фарватера немыслимо свернуть,

Как поднятый мы не спускаем флаг*.

 

*Макаров Степан Осипович, гений русского флота, вице-адмирал, исследователь Арктики, изобретатель, погиб в русско-японскую войну; памятник ему в 1913 году установлен на главной площади Кронштадта с личным девизом Макарова на постаменте – «Помни войну».

 

*«Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен» – слова принадлежат Николаю I, касаются успехов Амурской экспедиции Геннадия Невельского, предпринятой без Высочайшего разрешения, на свой страх и риск. Открытие Невельским прохода для судов в устье Амура, описание Сахалина как острова и основание будущего Николаевска-на-Амуре определило положение России на Дальнем Востоке и соблюдение её государственных интересов, несмотря на активное препятствие как внешних сил, так и внутренних.

 

Первый снег

 

Ведь вчера ещё без шапки, а сегодня – Боже мой! –

До чего же утром зябко с непокрытой головой!

До чего же неуютно ждать автобус пять минут:

Целый час пройдёт как будто, ветер холоден и крут.

Что там сыплет? Мелкий дождик? Замер в подворотне кот.

Вдруг, из толчеи прохожих: «Посмотри-ка, снег идёт!»

Он. В тумане, белый, зыбкий над опавшею листвой,

Исправляющий ошибки прежней жизни городской.

Город смотрит удивлённо. Снег растаял. День прошёл.

Опадают листья с клёна.

– Хорошо ведь…

– Хорошо…

 

* * *

 

Я – путевая мятая тетрадь,

Кочующая в сумках, в чемоданах.

Я – к рюкзакам притёршаяся кладь,

Растрёпанная в их больших карманах.

 

Я – карандаш, бегущий по строке,

Строке, что через небыль проступает.

Я – ручка в стиснутой задумчиво руке

И кисть, что над бумагой замирает.

 

Мои сокровища – бессчётных знаков вязь,

Намыл их дождь и вышептал их ветер.

Я – память добрая ущербин и отметин.

Я – мест и мыслей призрачная связь.

 

Пока болтает бытие в строю,

Кладут в котомку и берут с собою,

Я их храню и ими говорю,

И, ничего не стоя, что-то стою.

 

Из цикла «Иерусалимская тетрадь» (7 стихотворений)

 

Цфат

 

Окна и двери небесного цвета,

Лестниц тенистый расклад, –

Город художников, город секретов,

Имя твоё – Цфат.

 

В каменной вязи из листьев и линий,

В ритме решёток витых

Кордобы плач по ушедшей святыне,

Гимна субботнего стих.

 

Книжной премудрости переплетенье,

Улочек каменных спад,

Арки, углы, переходы, ступени, –

Имя твоё – Цфат.

 

Все повороты дороги – изломы,

Не угадаешь, что ждёт.

Трижды проторённый, трижды знакомый,

Путь в неизвестность ведёт.

 

Райского сада печальным приветом

Зреет на ветках гранат.

Город художников, город секретов,

Имя твоё – Цфат.

 

Акко

 

Под рёбра сводов в рыцарскую горницу закатный луч заходит, как кинжал.

И слышишь – вязко – вражескую конницу. И звон мечей распарывает зал.

Надменно башня, гордая и строгая, над постоялым дыбится двором.

Над минаретами и синагогами играет вечер солнцем, как мячом…

Вот, закатилось в море и чуть теплится…

Всплывают в небе разом: тень креста,

весёлый жёлтый абрис полумесяца и яркая лучистая звезда…

 

Хайфа

 

Город, бегущий уступами улиц к причалам морским, –

Словно боясь опоздать к отправленью круизного судна.

Город, в который любому влюбиться не трудно,

Дом бахаитам и дом кармелитам босым.

 

Город, ползущий к вершине, как будто лоза.

Машущий вслед уходящему в море с обрыва.

Злато и пурпур – ночами у края залива.

Красками сада слепящий туристам глаза.

 

Хайфа богатых и Хайфа простых бедняков,

Град зацелованной солнцем в макушку вершины,

Стиснули древнюю гору твои серпантины

И спеленали, опутали ульи домов.

 

Память пророков твоих бродит тысячей ног

Вдоль по террасам и смотрит на море со склонов.

И, если ты в суете отойдёшь от законов,

Кто-то вернёт тебе старый, забытый зарок.

 

Яффо

 

В уютном Яффо дремлет старина.

Уклад неспешен и торговцев мало.

Как бирюзовое большое покрывало,

На рыжий камень катится волна.

 

Созвездий улицы, цветочные горшки –

На стенах и в укромных переходах.

Затягивают редких пешеходов

Тенистые, как тайна, уголки.

 

Любовь живёт здесь с Ноевых времён:

Пригрелась в городке у Иафета.

По верхним этажам блуждает лето.

Беспечный бриз влетает на балкон.

 

Здесь украшают старые дома

Картины новые и странные скульптуры –

Художники не пишут здесь с натуры,

Натура проявляется сама:

 

Как магия, как знаки, письмена.

Прикосновенья и полунамёки.

Вы здесь одни, но вы не одиноки,

И музыкой мерцает тишина.

 

У Мёртвого моря

 

Ничего не осталось Гоморре.

Только белая соль по песку.

Только тихое Мёртвое море,

Чей топазовый блеск лечит горе

И сердечную гонит тоску.

 

Ничего не осталось Содому.

Лишь гора да пустыня вокруг.

Да печаль по сгоревшему дому,

Да урок в назиданье любому,

Кто назад обернулся бы вдруг,

 

Как жена уцелевшего Лота.

Превращённая в столб соляной,

И сейчас она здесь, возле грота,

И веками всё ждёт, чтобы кто-то

Её дух отпустил на покой.

 

Суть ли время для тех, кто без дела?

Все шаги по пустыне – малы.

Но у жизни в песках нет предела:

Бугенвиллии выросли смело,

Алы – листья, соцветья – белы.

 

Кейсария

 

Мозаики. Стены. Колонны.

Шершавые камни. Прибой.

Кейсария, Башня Стратона,

Бывает ли дождь над тобой?

 

Густой синевой манит бездна,

И тянет в солёную жуть,

В безвременье и неизвестность

С разрушенной виллы шагнуть.

 

Театр. Ипподром. Дразнит эхо,

И кажется, будто слышны

То крики, то россыпи смеха

Под гомон прибрежной волны.

 

Над морем, нагретый и жаркий,

Змеится сухой акведук.

Его симметричные арки

Уложены сотнями рук

Солдат и рабов,

Чьи навеки песком занесло имена.

Евреи, латиняне, греки…

Три пальмы, таверны стена…

 

Приземистый столб минарета –

Турецкого плена следы.

Здесь Ирода знойное лето…

Пилатовы сны у воды…

 

Иерусалим. Храм Воскресения

 

В сложном мире приделов, святынь,

В лабиринте порук, договоров,

Примирённых и тлеющих споров,

Несмирённых смиренных гордынь

Заблудиться легко, как и тут:

В галереях, углах, переходах,

В вавилонски звучащих народах,

Что ручьями по храму текут.

Выше старых священных камней

Прирастают другие и третьи.

Словно кубики сгрудили дети

И разбрызгали сладкий елей.

Но вовек не впитается он

В мёртвый ссохшийся гребень Голгофы,

Как впитались евангелий строфы

В серокупольный Кафоликон.

И под лики входя, и крестясь

На блестящие златом киоты,

В разделённом, но смешанном – кто ты?

Тонкой стрункой вибрирует связь.

Но к чему ты привязан, поймёшь,

Лишь почувствовав эти барьеры –

Меру общности, самости меру,

И свой путь, выходя, обретёшь.

 

Золотое кольцо

 

Фресок синь, уста из камня, чудо-звери, лики, кони...

Если кланяться – не вам ли? Да ещё воде в затоне,

Да ещё крестам погостов, да осинам серебристым,

Да речным печальным плёсам с их течением небыстрым.

Невозвратному былому, тяготам земли немалым,

Лесу тёмному сырому да снегам весенним талым.

 

* * *

 

Воскресный праздник. Лития.

И – мерно, ладаном с кадила, –

Густая дымная струя.

Трехперстье:

«Господи, помилуй».

И льётся иерейский бас,

И слёзы – на свечах, на лицах...

И темноликий смотрит Спас.

И свет под куполом струится...

 

ВДНХ

 

Воздух и влажный, и жаркий,

Утро июльского дня.

ВДНХ из-под арки

Смотрит вприщур на меня.

 

Хмарит. Шумливо-фонтанно.

Розы на клумбах красны.

Я в заповеднике странном

Прошлого нашей страны.

 

Всюду снопы и колосья,

Золото, пышная стать…

Как же тебе тут жилось, а,

Гордой эпохи печать?

 

Что по ночам тебе снилось

В годы лихих перемен?

В годы, когда выносилось

Всё, кроме крыш или стен?

 

Было ли страшно и горько?

Мучилась ли стыдом

Ты, всесоюзная стройка,

Кузница–житница–дом?

 

Хочешь ли выйти из арок?

Или довольна и тем,

Что подновили в подарок,

Что не закрыли совсем?

 

Кто-то, быть может, в обиде,

Кто-то, наверно, в долгу…

Дети такого не видят,

Дети вопят на бегу.

 

Визги, ладони в фонтанах,

Рай самокатных дорог.

Было ли что без изъяна?

Будет ли что без тревог?

 

Ливню греметь над Москвою

К вечеру летнего дня...

Прошлое наше, живое,

Долго глядит на меня…

 

О лете

 

Лето живёт в апельсинах, гнездится на старых обоях:

Выцветших, там, где синий стал голубее вдвое.

Лето сидит в альбоме (фото не подписала!),

Месяц жары – с лихвою, поздно жалею – мало.

Лето живёт на грядках, виснет репьём на собаке,

Пахнет крыльцом, пыльцою. Лето есть там, где маки.

Цвет его – листьев ивы, вкус его – как жердёлы.

Время бывать счастливой. Время бывать весёлой.

Лето в крови находят, РОЭ бывает разной –

В общем, оно не смертельно, но, говорят, заразно.

 

Песенка о ласточках

Родителям

 

В небе ласточки летают,

Небо крыльями латают.

От границы до границы,

Хлябь и твердь соединив...

Есть ли промысел глубокий,

В том, что мальчик синеокий

Нас, премудрых, озадачил,

Вдруг о Вечности спросив?

 

Он ответ услышать хочет,

В небе ласточки как точки.

Он лукавит: он всё знает,

Но зачем-то не сказал.

Он постиг секреты формул,

Что Вселенную приводят

В непрерывное движенье,

Но запомнить слишком мал.

 

Он похож на нас, но лучше,

Он принёс в наш мир тот случай

Скинуть лет десяток махом

И увидеть Божий свет.

Мы задумчиво глазеем,

Рассказать бы, но немеем,

Заворожённые небом,

Видим в ласточках ответ.