Галина
Ульшина

Неотправленные письма (цикл) * * *

Милочке 
  
Как знаменосец чей-то стяг несёт, 
     достоинства взыскуя, 
блюдёт избранница из прях иль швей 
     фамилию мужскую. 
Отцову, продолжая род: 
в девичестве была Шевченко. 
И тень великая встаёт сквозь Неньки 
     боль и польский гнет, 
на белую ложится стенку… 
Печальной песней кобзаря переполняя 
     жизни воздух, 
фамилию отца не зря она в себе несла 
     как остров, 
на нём спасаясь от любви. 
Потоцкая – с такой хоругвью 
своё гнездо пыталась свить, о тернии 
     изранив руки. 
Нет, Ненька не покорена, а шляхтич 
     бледен, будто постник, 
нет, не лелеяла она мечту увидеть крах 
     Потоцких, 
Пилсудских или Радзивилл – осквернена 
     хоругвь кончиной. 
Фамилию, как час пробил, меняет женщине 
     мужчина. 
  
И разве есть её вина в том, что Господь 
     послал второго 
супруга и теперь она 
навеки стала Гончарова? 
Натальи тонкие черты, балы, кареты – 
     это в прошлом! – 
зодикальный круг чертить ей оставалось 
     в звёздном крошеве, 
где три фамилии свились оплёткою на 
     женском теле, 
их историческая высь была как флаг – 
     дороже денег, 
дороже шуб, квартир, машин, здоровья, 
     без того некрепкого… 
О, безответственность мужчин! 
О, хрупкость знаменного древка… 
  
     * * * 
  
          Кенигу 
  
…А душное время уже миновало. 
Что ж роза засохла, – пришла ей пора. 
Вы приняли «химию»… толку мало… 
не хочется ёрничать, жизнь, мол, игра. 
  
Надежду питая, что куплена роза, 
согласно цветочным посадкам у Вас, 
я не задаю, опасаясь вопроса 
«как ваши дела?», потому что сейчас 
пишу доказательства теоремы 
квадрата углов лягушачьей икры. 
…у Мёртвого моря под кроной деревьев, 
готовых любого паломника скрыть, 
не вспомните напрочь ни ёлок, ни елей 
с мильёном зелёных хвоинок-антенн, 
направленных в небо – конечно! – елей 
олив Гефсиманских и храмовых стен 
напомнит родную Сибирь еле-еле… 
Тем лучше. 
И мы, не нашедшие Света, 
в египетской тьме – как в болоте кулик. 
Родные торфяники каждое лето 
геенские разогревают угли – 
но мы терпеливы. И тушим болота. 
И очень надеемся: может быть, кто-то 
большой и великий нагрянет с Востока 
и каждому он по заслугам воздаст, 
и зло покарает за Вас. И за нас, 
прищученных за горбачовую ересь… 
  
Под Богом, от Бога ли, к Богу идём?... 
  
В онколога Вашего стоит поверить – 
Кинерет верой наполнен. С дождём! 
  
     Геннадию Жукову 
                                        
                                        
                                        
                            
          И толковала чернь тупая: 
          «Зачем так звучно он поёт?  
          А. С. Пушкин, «Поэт и толпа» 
  
Умирать – это злая наука, 
до поры она не знакома: 
кто-то тулится в красный угол, 
кто-то сердце сжигает в уголь, 
а кого-то греет икона… 
Он вернулся в столичном лоске, 
развесёлый ростовский Сократ, 
похождений своих отголоски 
увеличивая стократ, 
углубляя романы в раны, 
многогласым стихом круша – 
  
чтоб декабрьским рассветом ранним 
ироничные губы сжать. 
  
Он вернулся – чтоб лечь, как в пифос, 
в красноглинную землю словом, 
отдавая стихи на вырост, 
заливая гортань оловом… 
А над Мёртвым Донцом, над Доном, 
над остывшей землёй Танаис, 
своему удивляясь бездомью, 
над полями слова пронеслись, 
чтоб с ростовского неба бездонного 
вдруг обрушился стихопад, 
превращая в Парнас окраину, 
и сводя к аксиоме правило, 
что «ПОЭТ человеку – брат!» 
  
…С ветром петь так казалось просто! 
Генка Жуков – до боли свой, 
это он – на коне розовом 
всё резвился, сорил прозою, 
в звень с эоловой тетивой, 
безмятежностью пьяный Шива, 
многорукий босой дервиш!.. 
  
Здесь, вчера, среди нас жил он – 
этот факт никуда не денешь. 
  
     Е. Евтушенко  
  
Слышать пора настала русское слово 
     простое: 
из Соединенных Штатов – Евтушенко в 
     Ростове. 
Он – старик исторический, ему уже 
     семьдесят пять! 
В ростовской публичке мы пытались его 
     понять: 
  
Почему в Оклахоме обходился без 
     баррикад? 
В каждом советском доме россиянин ему 
     был рад. 
Где он был в девяностых? (Это сладкое 
     слово «быть», 
мы-то знаем, как просто превращается в 
     «поза-быть».) 
Каждый – выстрадал лично: что? – 
     талант, а что? – хилый хит. 
Итак, в Ростовской публичке Евтушенко 
     читал стихи. 
  
…Нас, обнятых и по́днятых, он качал, 
     как своих детей, 
нас, доныне не понятых, понимал, как 
     протоиерей; 
этой весной декабрьской бабы, кажется, 
     стали добрей: 
стала лучшею каждая, безнадёги слезу 
     отерев. 
И совсем не старик он – ему бравых 
     семьдесят пять! – 
как словами сорил он, подбирать нам да 
     собирать… 
В ростовской библиотеке, где весь зал 
     занимал Поэт, 
озадаченные человеки нисходящий видели 
     Свет. 
  
Ему б аплодировать стоя, по совести и 
     по уму, 
он – последний потомок Ноя, Ковчег – 
     устремлён ко дну. 
Этот высокий парень с распахнутым 
     воротником, 
разделил всех на ариев – парий жгущим 
     своим стихом. 
Ему б аплодировать молча, руки отхлопав 
     в мясо – 
до Оклахомы – полчища наших стихов 
     стремятся.