Георгий Бойко

Георгий Бойко

Четвёртое измерение № 17 (329) от 11 июня 2015 года

Наш справедливый суд

 

Исповедь эмигранта

 

Чередой беспрерывной здравицы,

К водке русской – горой икра...

Только нравится им, не нравится,

С ними я не кричал – Ура!

 

За столом, закуской заставленным,

Одобрения не снискал –

Я не стал с ними пить за Сталина,

Отодвинул я свой бокал.

 

Намекали они мне издавна –

Возвращайся, пока не стар!

Мне за всё, что у них там издано,

Причитается гонорар,

 

Ждёт в Москве меня, неполученный...

И добро пожаловать в рай!

Там квартира, там дачу лучшую

В Переделкино выбирай!

 

И обещано мне заранее

Многотысячным тиражом

Сочинений моих собрание...

 

Так чего же в краю чужом

Прозябаешь в тисках безденежья

ты, не нужный здесь никому?!

Возвращайся! Куда ты денешься?

А у нас – поживёшь в Крыму!

 

Аргументы и вправду веские...

Знать не зная про лагеря,

Полюблю сразу власть советскую

И кровавого упыря!

 

Быть при нём китом загарпуненным...

Получить трофей невтерпёж?

Не надейтесь! Ивана Бунина

Просто так живьём не возьмёшь!

 

Им на общий счёт всё нанижется.

Не накликиваю чуму,

Только их «краснокожую книжицу»

Не возьму!

 

Живой классик

 

Уйди в себя, замкнись под скорлупой!

Лекарства для начала граммов триста...

Не надо имитировать запой –

У классика опять случился приступ!

 

Он тщетно пропивает мастерство,

Так что цирроз надёжно обеспечен, –

Поэт, не посадивший никого,

Себе лишь только посадивший печень.

 

Иначе как не вляпаться в дерьмо?!

Противен фарс с оттенком клоунады.

.......................................

Не подписать «расстрельное» письмо

Куда трудней, чем написать «Гренаду»...

 

Посвящение автору Песни о встречном

 

Кудрявая, что ж ты не рада

Весёлому пенью гудка?

Борис Корнилов

 

«Дело», из ничего раздутое,

Доведут легко «до ума»...

В лучшем случае – Колыма...

................................

Песня льётся из репродуктора!

 

Это что же такое деется?

Цензор, что ли, недосмотрел?

Ведь напишут ещё в свидетельстве,

Что причина смерти – расстрел...

 

– «Шостакович. Слова... НАРОДНЫЕ»!

Не Корнилова! Вот те на!

Ишь, спроворили! Мама рОдная!

Песня нужною сочтена!

 

Продолжают крутить по радио,

Продолжают, и трын-трава...

Продолжайте! – Поэт обкраденный

Не стоит за свои права.

 

Положение всех нелепее...

Получи от моих щедрот!

Принимает его наследие

Трудовой советский народ!

 

И страна пусть встаёт со славою!

Ты, гудок, веселей гуди!

Встречный план выполняй, кудрявая,

Второпях сорвав бигуди!

 

Комиссар Филипп Задорожный

 

Крым, Мисхор, дворец Дюльбер. Декабрь 1917 г. – 30 апреля 1918 г.

 

Прощались со слезами на глазах...

Но это было позже, а сначала

Его фигура им внушала страх

И приговор, казалось, источала

Всем членам императорской семьи...

 

Какие там нюансы и оттенки? –

Пока в застенке, ну а завтра – к стенке

Поставят их матросы-бугаи.

 

Какой ещё быть может приговор?

Они в глазах народа – кровопийцы,

И комиссар, матрос с лицом убийцы,

В глаза смотреть не хочет, словно вор...

 

Он позже рассказал, как тяжело

Смотреть в глаза, а после – из нагана...

Приказ ревкома! – Всё равно – погано...

И на душе заранее скребло...

 

Прикажут – не отвертишься, нельзя!

И штукатурка кровью обагрится...

Старуха мать царя – императрица,

Её две дочери, великие князья,

А также приближённые и слуги...

Напиться и завыть бы, как белуге, –

Такая комиссарская стезя!

 

На флоте офицеров – без суда...

Но с предревкома Юрием ГавЕном

Был разговор предельно откровенным,

Что расстрелять не поздно никогда...

 

Прилюдно расстрелять или тайком?

– Мы им с тобой нисколько не мирволим,

Но дело под особенным контролем...

И пусть за нас решает Совнарком!

 

Пусть анархисты поднимают вой

И шлют к тебе «расстрельщиков» из Ялты!

Чтоб пулемётом их повыгонял ты!

За это отвечаешь головой!..

 

Вот это по душе и по плечу.

Он, слава Богу, не палач острожный!

Впервые улыбнулся Задорожный:

– Я всех их к нам соваться отучу!

 

Легко сказать... Попробуй отучи!

И, что ни день, заявится орава –

Мол, выдай «венценосных» на расправу!

Все как один не в меру горячи,

Уже команду предвкушают «Пли!»...

У каждого какие-то мандаты...

 

Он слал их шёпотом туда-то и туда-то,

Чтоб женщины услышать не могли...

 

Он тонко намекал им, невзначай

Слегка гашетку пулемёта тронув,

Что не иссяк ещё запас патронов,

Короче – ша! и не озорничай!

Поскольку всё решается Вождём...

 

Но в ожиданья атмосфере жуткой

У арестованных дежурной стало шуткой:

– Ну что? Сегодня? Или спать пойдём?

 

Императрица – царственная вся!

Как держится! И ни слезы, ни всхлипа,..

За душу божьего раба Филиппа

Свои молитвы Небу вознося...

 

Держаться с ними надо веселей!

Ведь каждый шаг и жест его оценен...

На маленькой внутридворцовой сцене

Он оказался в главной из ролей.

 

Когда, в какой момент он впал в азарт?

Душа чужая – всё-таки потёмки...

Пусть в этом разбираются потомки!

 

А между тем уже проходит март,

И нет как не было приказа о расстреле...

А немцев надо ждать уже в апреле,

В Крым рвётся гайдамаков авангард,

Татары поднимают мятежи...

Похоже, что конец советской власти!

И в Ялте снова закипают страсти...

Что делать комиссару? – Подскажи!

 

Звонок...

– На проводе!

– Какого там рожна?

Вы что не в курсе новостей? Пожалте!

Всё кончено, поскольку немцы в Ялте.

Тикайте, а иначе вам – хана!

 

Но расстрелять не поздно и тогда...

На редкость ситуация нервозна...

Стрельнуть и убежать ещё не поздно,

Отнюдь бы не составило труда...

 

А может, плюнуть и бежать с братвой?

Приемлемо! Но, чаяния паче,

Он почему-то поступил иначе,

Поскольку всё же сделал выбор свой...

 

Признав, что немцы будут через час,

Он произнёс слова, достойные скрижали,

Слова, которых ждали и не ждали:

– Вы спасены!.. В отличие от нас...

 

Максимилиан Волошин. 1921 год

 

Чем приходится заниматься?!

«Вакс Калошин», былой «обормот»,

Занимается децимацией,

Децимацией наоборот...

 

Перед ним расстрельные списки –

Из десятка спасти одного...

«Единицы голос тоньше писка»

Для кого-то, не для него!

 

Он обязан всё трезво взвесить!

Обречённых отнюдь не десять...

Всех не вычеркнет карандаш!

Остальных палачам отдашь...

 

Из десятка их будет девять!

Ни Христос, ни Мария Дева

Никого уже не спасут

От мучительной лютой смерти...

На себя судьбу их примерьте

Перед тем, как свершится суд!

 

Импульс первый был – откажись!

Брось бумажки в лицо мадьяру,

Что расстреливать взялся яро

Тех, чей шанс последний на жизнь

Воплощает в себе Волошин...

Выбор кем на него возложен?!

Откажись! Откажись! Откажись!

 

И не вырваться никому,

И надеждой себя не тешьте! –

Отстрелявшийся в Будапеште

Отыграться спешит в Крыму...

 

Очень просто сказать – «Я – пас!»,

Палача глазами буравя...

Или всё-таки он не вправе? –

Мог спасти... Почему не спас?

 

Жертв и так хватает напрасных...

А в Крыму он такой один –

И «товарищем» стал для красных,

И для белых был «господин»,

Если из контрразведки штаба

Выцарапывал Мандельштама...

 

Смерть грозила со всех сторон,

В двух шагах разминулась рядом... –

У него в мастерской был спрятан

Подпоручик Сергей Эфрон...

 

Десять вычеркнутых на сотню...

Выбор сделать изволь сегодня!

Палачей молитва не проймёт,

И в ночи ударит пулемёт...

 

Каково выбирать поэту –

Пощадить того или эту?

Он не знал их накоротке,

Но сегодня за них в ответе...

Вдруг застыл карандаш в руке!

Потому что, может оплошно,

В списке есть некто М. Волошин... –

Вот он, в третьей сверху строке!

 

Умереть ему, как и всем!

Будто что внутри надломилось...

Может, всё-таки, однофамилец

Этот самый Волошин эМ?!

 

Пропускаем его пока...

Нету времени помолиться...

Вычитания Зла таблица,

До чего она нелегка!

Кто здесь лучше, а кто поплоше?

Им не вычеркнут эМ. Волошин...

Не владыка своя рука!

 

Он успеет. Выбрана квота.

В списках десять процентов лакун.

Всех нельзя – спасёт хоть кого-то!

.................................

 

Вычеркнет его Бела Кун...

 

Ярославский вокзал. 1955 год

 

Он помнил, ощущая каждым нервом,

Как было это всё в пятьдесят первом:

 

Печёнкой чуял, что его «пасут»,

Уже почти неделю был на взводе –

Гулять ему недолго на свободе.

Да здравствует наш справедливый суд!

 

С ним были, вспоминается теперь,

Ваншенкин Костя, Винокуров Женька...

Они тогда набрались хорошенько...

А ночью громкий стук раздался в дверь.

 

Иным хватило раза одного,

А для него же ходка стала третьей.

Неясно, что теперь в Москве он встретит,

Друзей куда-то делось большинство...

 

Увы, он больше не увидит мать

В уютной комнатёнке на Арбате –

Ушла туда, откуда нет возврата,

Когда ему впаяли двадцать пять.

 

Он в зоне был с бедой наедине.

Амнистия. В карманах ветер свищет.

В Москве осталось только пепелище,

Но всё же телеграмму дал жене.

 

Она ему давно уж не жена,

Но слух прошёл. Одни другим сказали,

И вот на именном его вокзале

Толпа известьем разбережена.

 

Пришли друзья и не совсем друзья,

И молодёжь зелёная, и мэтры.

Поскольку перемен подули ветры,

То пропустить событие нельзя.

 

И кто-то руки потирал – Ага!

Пусть возвращается! Он всем теперь до фени.

Он не воскреснет, чай не птица Феникс!

Приятно унижение врага!

 

А кто переживал наверняка –

Встречать-то будут всё же по одёжке...

А с гардеробом дело безнадёжно

Сегодня у вчерашнего ЗэКа!

 

Подходит поезд Воркута-Москва.

За стёклами мелькающие лица...

Из приполярья вырвались в столицу,

Архипелага бросив острова.

 

Ну вот и он. При шляпе и в пальто.

Костюмчик даже чересчур нарядный.

Для воркутинца вид незаурядный –

Такого ожидать не мог никто.

 

Глядите на него во все глаза!

Поэт отнюдь не вызывает жалость.

А кое-кем уже воображалась

На нём и телогрейка, и кирза!

 

Нет! Что-то не читаются следы

Судьбы его зловещих траекторий,

Как будто прошвырнулся в санаторий,

Как будто бы и не было беды!

 

А он уже ступает на перрон

С немного даже нарочитой ленью.

Не появленье, а скорей – явленье!

Глаза, глаза, глаза со всех сторон!

 

Он всех живее, вопреки и несмотря...

Глядите же, глядите и дивитесь,

Что жив-здоров последний третий витязь,

Три раза переживший лагеря,

Судьбой три раза брошенный на дно!

И пусть душа осталась в рваных ранах,

Сегодня здесь он равный среди равных!

 

Предугадать пока что не дано,

Что скоро властью будет он обласкан,

Что станет он в президиумы вхож,

Что ордена ещё украсят лацкан,

И ляжет на погосте... для вельмож.

 

Пока же отмечали все вокруг,

Что гладко выбрит он и наодеколонен.

........................................

В купе за кадром оставался друг,

Друг настоящий – Михаил Луконин,

 

Чтоб зритель ненароком не допёр,

Что у спектакля «Возвращенье в лоно»

Имелся постановщик-режиссёр,

Не пожелавший выйти на поклоны...

 

Скандальная слава

 

Был не востребован вчера,

И вот звезда твоя в зените.

Ты от судьбы не ждал добра,

Как вдруг проснулся знаменитым.

 

Пусть злобных критиков кагал

За край берётся непочатый!

Ты пропечатан, припечатан...

Всё дело в том, КТО обругал!                                               

 

В оценках беспощаден граф,

И ты напрасно оскандален:

Будь критик трижды гениален,

Он тоже может быть не прав.

 

Тот факт, что на тебе печать,

Подогревает интересы.

Реклама – двигатель прогресса, –

Тебя уже не замолчать!

...............................

Торговлишка идёт ни к чёрту,

И в кассе покати шаром...

– Его спросил уже четвёртый!

Прибыток ощути нутром!

 

– Не беспокойтесь, господа!

Закон коммерции железный, –

Что вам приятно – нам полезно!

– Узнать, где издан и когда!

 

Во все издательства нагрянем,

Когда есть спрос без дураков.

– Какой-то Игорь Северянин!..

Скорей узнать кто есть таков!

 

И к славе стихотворца вящей

Есть «Кубок» тот «Громокипящий»!

 

1861 год. Афанасий Фет

 

У Фетов скромная усадьба,

Уют простецкий, без затей

И без изысков, что подать бы

Для двух известнейших гостей...

Уж чай с вареньем будет скоро...

Тем для бесед привычный круг...

И, право ж, из какого вздора

Конфликт сей разгорелся вдруг!

И голова, ну прямо крУгом,

Что из-за ссоры той пустой

Теперь хотят УБИТЬ друг друга

Тургенев и граф... Лев Толстой!

Но нет дуэльных пистолетов...

Их нет и не было у Фетов!

Толстой промолвил, грудь напружа,

– К чему волынка-канитель?

У нас охотничьи есть ружья!

Дуэль! Немедленно дуэль!

Гуляют желваки по скулам,

Звучат обидные слова...

А Фет, нахохлившись сутуло,

Подумал: – Как же-с! Чёрта с два!

Пускай поищут пистолеты

И успокоятся слегка

Два преотменнейших стрелка!

Весьма непросто будет это!

А вслух сказал он: – В самом деле,

Простите, милые друзья,

Без пистолетов нет дуэли!

Без них, пардон, никак нельзя!

Записки разошлём соседям

На все четыре сторонЫ, –

За пистолетами к ним едем!

И ... секунданты нам нужны!

Пусть были аргументы лживы,

Зато остались оба живы!

И не случилось той дуэли,

Чего и добивался Фет,

Хотя мириться не хотели

Они семнадцать долгих лет!

«Войну и мир», «Отцы и дети»

Читая, вспомните о Фете!

Мы воспарим-не воспарим,

Не знаю... Ведь порою сдуру

Он напечатать мог халтуру,

За что друзьями был корим,

Но ЭТОТ вклад в литературу

И не одну литературу,

А в мировую всю культуру (!)

И для врагов неоспорим!

Блажен незлОбивый поэт,

Что звался Афанасий Фет!

 

Осип Мандельштам. Поэт и Власть

 

А вокруг него сброд тонкошеих вождей...

 

Мне на плечи кидается век-волкодав...

Осип Мандельштам

 

Есть у Власти в кармане конфета –

Если надо, то так же, как встарь,

Можно орден навесить поэту

И стихи его вставить в букварь.

Куршевельским сияя загаром,

Если где-то «тусит» высший свет,

На десерт под коньяк и сигары

Иногда подаётся поэт.

Перед тем, как «до дома, до хаты»,

Иллюстрацией, что всё – окей,

Как рояльчик в кустах, на подхвате

Поэтический камер-лакей!

На стихи не наложено вето,

Только суть и начало начал

В том, что Власть НЕ услышит Поэта,

Даже если он НЕ промолчал!

Было время – всё было иначе...

Власти были поэты нужны,

Чтоб работали с полной отдачей

И всё, якобы, ради страны...

От поэта Власть ждёт славословий...

Ты лояльность свою покажи!

Что в обмен на созданье условий,

На Дом творчества, на тиражи...

Не прощалось поэту молчанье...

Что иное сказать – где уж там!

И не то что б из самых отчаянных

Был средь прочих Поэт Мандельштам.

Может от раздражения злого,

Что Поэт, он не раб, не вассал,

Он сказал своё веское слово,

Он сподобился, он написал!

Написав, он лишился покоя...

Знать не мог разве что идиот:

Про вождя если ляпнешь такое,

Это с рук тебе так не сойдёт!

Но, отбросив сомнения к чёрту,

Он шагнул за сумой и тюрьмой...

Слава богу, был тридцать четвёртый,

Слава богу, не тридцать седьмой!

Оценил им уделанный Коба,

Не поддавшись обиде-вражде,

Как Поэт отмечает особо

«Тонкошеесть» шутов при вожде.

– Ты пока его, Генрих, не тронешь!

Он пока что мне нужен живой!

Ну, сошлёшь его, скажем, в Воронеж...

Пусть проступок прочувствует свой!

От себя же добавил, однако,

В ситуацию маленький штрих –

Фарисейский звонок Пастернаку –

Дескать, что ж вы сдаёте своих?

Время шло, только Власть не воспета...

Восхвалять он её не готов,

Это значит, что можно Поэта

Взять и просто списать со счетов!

Палачей уже спущена свора,

Шли процессы под крики «Виват!»...

И расстрельные сплошь приговоры,

Виноват ты иль не виноват...

Раз машина террора задела,

Пролетарий ты иль генерал,

Умирать всё же легче за дело...

Мандельштам знал, за что умирал!

Он убил в себе страха токсины...

В том его преступленья состав!

................................

От Поэта – побитою псиной

Отползает наш век-волкодав!