Георгий Яропольский

Георгий Яропольский

(17декабря 1958, Новосибирск – 21 ноября 2015, Нальчик)

 

Георгий Яропольский

Родился в студенческой семье в Новосибирске.

В возрасте четырёх лет вместе с родителями переехал в Нальчик, где позже, в 1981 году, с отличием окончил английское отделение Кабардино-Балкарского государственного университета. Первые стихотворные публикации появились в 1976 году.

Автор восьми поэтических сборников: «Пролог», «Акт третий, сцена первая», «Реквием по столетию», «Сфера дымчатого стекла», «Я не тот человек», «Нечто большее», «Холмы Хлама», «Оборотень», а также стихотворного переложения Апокалипсиса (Откровения Иоанна Богослова). В 2015 году вышел сборник статей, рецензий и очерков «Связка ключей».

В 1980-м начал переводить основоположника балкарской поэзии Кязима Мечиева, а также современных кабардинских и балкарских авторов. С 2001-го занялся переводами с английского стихов Роберта Фроста, Филипа Ларкина и других англоязычных поэтов.

Перевёл на русский язык более двадцати романов современных англоязычных писателей, в том числе такие произведения, как «Белый отель» и «Арарат» Д. М. Томаса, «Облачный атлас» Д. Митчелла, «Лондонские поля» М. Эмиса, «Влюблённый призрак» Дж. Кэрролла, «Носорог для Папы Римского» Л. Норфолка, «Прелестные создания» Т. Шевалье, «Дневники голодной акулы» С. Холла, «Рукопись, найденная в чемодане» М. Хелприна, «Кракен» Ч. Мьевиля и др.

Стихи, переводы и статьи печатались в журналах «Дружба народов», «Эльбрус», «Литературная Кабардино-Балкария», «Ковчег», «Дети Ра», «Футурум Арт», «Южная звезда», «Зинзивер», «Эдита» (Германия), «День и Ночь», «Сибирские огни», «Крещатик» и др., а также в «Литературной газете» и «Литературной России».

Участник нескольких коллективных поэтических сборников. Один из составителей антологий «45: параллельная реальность», «45: русской рифмы победный калибр», «Талисман».

Член редколлегии интернет-альманаха «45-я параллель», заместитель главного редактора (2010 – 2015).

Лауреат международного поэтического конкурса «45-й калибр» (сезон 2013 – 2014).

Состоял в составах Союза писателей России, Союза «Мастера литературного перевода», Союза писателей XXI века и Клуба писателей Кавказа.

За заслуги в области перевода и пропаганды национальных литератур Кабардино-Балкарии в 2013 году награждён медалью имени Керима Отарова, учреждённой Российским Лермонтовским комитетом и международной организацией «Тюрксой» к 100-летию поэта.

Победитель Северо-Кавказского окружного литературного конкурса «Дни поэзии на Северном Кавказе-2015» в номинации «Сборник поэтических произведений» за перевод с кабардинского языка сборника стихов Зарины Кануковой «Тонкие связи».

Лауреат в номинации «Поэт-подвижник Русского Безрубежья» (Посмертно. Филадельфия, 2015).

 

* * *

 

Георгий ЯропольскийУмер Георгий Яропольский. Юра, как звали его друзья. А я – нет, всегда звала Георгием, не сокращала. Он сделал для меня неоценимо много. Как никто. Статьи, рецензии, огромное диссертационное сопровождение книги «Голубятня». Да и самой книги без его попечения не было бы никогда.

Он был совершенно не оценён как поэт.

Он знал и понимал поэзию и поэтов до основанья, работал ради стихотворчества бескорыстно, безоглядно и безотказно.

Был нежен и кроток, любящ и, слава Богу, наконец-то любим.

Господи Иисусе Христе Боже наш! Ты заповедал еси нам воздавати всем должное, егда рекл еси: «Якоже хощете да творят вам человецы, и вы творите им такожде». Что убо сотворю, Господи, что воздам ныне, во мнозе благотворившему мне, но уже отшедшему от земли живых рабу Твоему! У Тебе, Господи, у Тебе, богатый в милостех Боже наш, всякое воздаяние есть. Сего ради молю Тя, Подателю благих, приими от мене сие малое моление мое, вкупе же и благодарение за все благодеяния Твои, дарованныя мне в приснопоминаемом усопшем рабе Твоем Георгии...

 

Марина Кудимова

 

2015, 21 ноября

Москва

 

* * *

 

Умер Юра…

Ушёл в иной, хочется верить, лучший мир

Георгий Борисович Яропольский,

мой ближайший соратник по проекту-45.

Умер Большой Русский Поэт.

Полное осознание этой невосполнимой утраты придёт не сегодня.

Мои соболезнования маме, детям Георгия.

Мои соболезнования женщине,

которую он любил

и которая продолжает любить его…

Знаю: во многих городах и странах

скорбят люди, вместе с Юрой

созидавшие наш поэтический дом…

 

Дело это, дорогой кавказский Дон Кихот, мы продолжим.

И во имя Твоё — тоже.

СВЕТЛОМУ ЧЕЛОВЕКУ — СВЕТЛЫХ ВОПЛОЩЕНИЙ!

Нам остаётся жить и помнить. И идти дальше-дальше.

 

…Казбек и Эльбрус хороводы водили, меняясь местами лукаво,

Поскольку дорога-тропинка кружила гигантской безумной юлою,

А Скифское-Русское-Чёрное море мерцало в пещерах понтийских секретов.

 

Кавказ, что мне делать с чужими стихами, орлами парящими справа,

И славой чужой, и печалью чужой — над закатом, зарёю, золою,

Над безднами помня ушедших, грядущих и вечно живущих поэтов?

 

Сергей Сутулов-Катеринич

 

2015, 21 ноября

Ставрополь

* * *

 

...у меня не хватает слов.

Всё верил и надеялся, что выкарабкается.

Не получилось.

От нас ушёл замечательный, чистый и честный человек.

Видимо, не судьба!

Память о Юре Яропольском останется в сердцах всех людей,

кто знал его лично, и тех, кто был знаком с ним благодаря Интернету.

Перечитайте Юрины стихи – в них душа большого поэта,

а душа, как известно, не умирает. Она навсегда останется с нами.

Мир праху твоему!

Предлагаю в целях увековечивания памяти

Георгия Яропольского оставить его имя

в списке членов редколлегии нашего альманаха.

 

Вячеслав Лобачёв

 

2015, 21 ноября

Москва

 

Памяти Георгия Яропольского

 

Всё тише, всё невнятней голоса

Друзей, с которыми дышали  вместе.

Поэты украшают небеса

Замысловатым почерком созвездий.

 

Над ладаном церковных панихид,

Над бездною, над болью, над бедою

Пусть твоё слово птицей воспарит

И вспыхнет негасимою звездою.

 

Борис Юдин

 

2015, 22 ноября

Мейпл-Шейд, NJ

* * *

 

Ушёл из жизни Георгий Яропольский.

Неординарный поэт. Прекрасный переводчик. Наш сотоварищ по перу.

Общались по переписке. Не раз – вживую: встречи в Ростове-на-Дону, в Ставрополе.

Блестяще читал свои стихи на публику. Деликатный собеседник в приватном общении. Просто хороший человек, всегда дружелюбно настроенный, умеющий немногословно, но верно поддержать диалог…

Трудно говорить об этом в прошедшем времени.

32 ПОЛОСЫ и лично я, Нина Огнева, выражаем глубокие соболезнования вдове поэта – Лере Мурашовой, так же, как и Георгий, участвовавшей в проекте «32».

Искренне сочувствуем Сергею Сутулову-Катериничу, главному редактору «45-й ПАРАЛЛЕЛИ», потерявшему друга и добросовестного незаменимого помощника.

В серии 32 ПОЛОСЫ вышли три поэтических сборника Георгия Борисовича Яропольского: «Я не тот человек», «Холмы хлама», «Оборотень».

 

Нина Огнева

 

2015, 22 ноября

Ростов-на-Дону

 

* * *

 

Горькая весть...

Для многих и многих Георгий был близким человеком, был тем, кого мы называем соучастником в наших деяниях. Страшно и непривычно говорить «был»... Он остался для нас талантливым Творцом и другом.

Мой цветок к его светлой памяти:

 

Ангелом с неба

На землю снежинка парит.

Чиста её душа...

 

Яков Каунатор

 

2015, 21 ноября

Лос-Анджелес

 

На смерть Г. Б. Яропольского

 

Об Аде написал он, как никто,

затмил он даже Данте Алигьери.

Как фрак, носил он старое пальто

и в Бога целомудренно он верил.

 

С ним женщина была – ему под стать:

Сама – поэт, его боготворила.

Пусть у детей его – другая мать,

но эта – вдохновение дарила.

 

Скончался он внезапно – кто же знал?

Он мог прожил ещё до девяноста.

Стихов его и нежность, и металл

минуют участь плотского погоста.

 

И пусть писал об Аде, но в Раю

вдохнёт он свежесть роз и зелень рощи.

На лире «исполать!» ему пою.

А между тем, сознанье ропщет, ропщет...

 

Элла Крылова

 

2015, 21 ноября

Москва

 

* * *

 

Пришла горькая весть о кончине Георгия Яропольского, человека, одарённого не только талантом, но самыми добротными человеческими качествами – порядочностью, интеллигентностью, внутренней чистотой, надёжностью и, конечно, высоким профессионализмом.

Тяжело принять это.

Светлая память светлому человеку.

 

Ирина Аргутина

 

2015, 22 ноября

Челябинск

 

Другой

 

21 ноября 2015 года ушёл из жизни замечательный поэт,

переводчик, эссеист и литературовед

Георгий Борисович Яропольский.

Это стихотворение я написал, думая о нём.

Другой – это Георгий. Он был другим.

          

Купил у букиниста за бесценок

я Книгу Судеб, но глаза слабы,

и не понять в отсутствие картинок

мне докторских каракулей Судьбы.

 

Я не нашёл подсказки или знака –

ни папиллярных линий, ни борозд

в кофейной гуще или Зодиака

с узорами знакомых с детства звёзд.

 

Я расплатился мелкою монетой,

чтоб в жизни отыскать ориентир.

Но нет его, как видно, в Книге этой,

и без меня зачитанной до дыр.

 

Что ж, ребусы разгадывать не стану,

а просто вклею новые листы,

в которых нет ни правды, ни обмана,

пока они клинически чисты.

 

Их разгадают рано или поздно,

но я страшусь, что вспыхнет яркий блиц –

и будущее, усмехаясь грозно,

посмотрит на меня с пустых страниц. 

 

Не предсказатель и не шарлатан ты, –

скажу себе, – коль Книга под рукой,

в ней скрыты все ходы и варианты,

но их запишет кто-нибудь другой.

 

Запишет и прочтёт шальные строки,

разложит спектр немыслимых светил

другой, другой – отважный и широкий…

А я – как видно, я недоплатил.

 

Борис Вольфсон

 

2015, 21-23 ноября

Ростов-на-Дону

 

Яблоко поэзии

Бурное обновление времени, как мне кажется, двояко влияет на поэзию. Первое и основное – поэзию покидают те её читатели, которые раньше пытались увидеть за поэтическими строками разгадку политических, бытовых и прочих внелитературных проблем. Во-вторых, появляются поэты, которые считают своей задачей резкий отрыв от сложившейся и представляющей собой непрерывную связь поэтической традиции. Сегодня это явление неопределённо именуется «авангардом», иногда – «метаметафоризмом» и другими, ещё более загадочными терминами.

Новая книга стихов Георгия Яропольского с очевидностью доказывает, что русской поэтической традиции (той самой, которая восходит к державинским и пушкинским временам, а в ХХ веке широко раскатывается по стилистическому фронту от Бунина до Пастернака, Мандельштама и Хлебникова) удаётся создавать наиболее сильные поэтические книги и в наши дни, причём в её контексте даже обращение к «авангардной» поэтике оказывается плодотворным.

Стихи Георгия Яропольского отличают «хищный глазомер» (по выражению Мандельштама) и та самая мощная струя лирического звука, которая свидетельствует о подлинности поэзии.

Образно говоря, яблоки, которые выращивает в своем саду Яропольский, съедобны и питательны, это вовсе не восковые муляжи, которые с такой рекламой продаются сегодня со множества поэтических лотков.

Сборник «Акт третий, сцена первая» выстроен как единая композиция, и в целом, несмотря на то, что в некоторых стихах ещё чувствуется пастернаковский «захлёб», а кое-какие бытовые детали выписаны слишком «под Слуцкого», нельзя не признать, что перед нами – книга сильной и честно прожитой лирики, законное звено русской поэтической культуры.

 

Евгений Рейн 

 

По образу и подобию

«Поэзия есть Бог в святых мечтах земли». Вениамин Каверин в одной из ранних повестей напомнил, что автор этой строчки, Жуковский, считал свою мысль «математически справедливой». Если следовать этой математике и обращаться к поэзии как к неофициальному «представителю» Бога, в ней найдётся не меньше ответов на вопросы, удостоверяющие человеческую, земную, то есть подверженную сомнениям и страстям сущность вопрошающего, чем в Библии. Новая книга Георгия Яропольского «Я не тот человек» в этих параметрах совпала с моими нынешними размышлениями и колебаниями. Поэтому писать о ней легко и светло.

При всей разности потенциалов поэты чётко делятся на два типа. Одни следуют извилистым и прихотливым путём самовыражения. Они избегают прямых поэтических высказываний, но создают некую атмосферу и настроение, которое довольно быстро улетучивается, меняясь часто на собственную противоположность. Другие – их так немного, что к ним то и дело приплюсовывают для увеличения численности первых, – мучаются «последними вопросами», ставят их, что называется, ребром и ответы иссекают из этого ребра, словно бы вечно воспроизводя первый акт Творения.

Поэты этого типа чрезвычайно редко озадачиваются проблемой формы, как не озадачивался ею Творец, создавший человека по образу и подобию Своему. Как правило, они строят свой поэтический мир по образу и подобию той национальной традиции, в которой родились и развились. Иного им не то что не дано, а — не нужно. Но уж если такие поэты обращаются к форме, то выбирают путь наибольшего сопротивления. Например, венок сонетов, требующий академической дисциплины стиха и рождающий свободу из ярма. Такова «Реторта» – венок, безупречный по архитектонике. Но дело не в катренах и терцетах, а в том, что твердая форма ни на йоту не перестаёт быть живым, пульсирующим мыслью комком нервов, за классическим фасадом не потеряв ни одного признака лирической поэзии.

Число объектов, которыми оперирует в стихах Яропольский, не изменилось со времен Гомера: Бог, жизнь, смерть, любовь. И память, цементирующая эту великую четвёрку. И природа, в горниле которой калится человек, поочерёдно то принимая, то отвергая себя, то видя себя, то теряя в системе зеркал, косо отражающих бытие и пугающих тьмой небытия:

 

И в зеркальную гладь

всё гляжу исподлобья,

не желая признать

достоверность подобья.

 

Разорвать этот круг не удалось никому из художников, как ни изощрялись они. А вот вписать в него свой штрих-код, расширить его границы, хоть на мгновение привести к власти гармонию и одолеть ужас хаоса, «с землёю небо воссоединить», – это некоторым, в том числе и поэту Яропольскому, выпало.

Знание, получаемое в поисках ответа на «последние вопросы», трагично и по-своему безнадежно. Но лишь оно фиксирует «математическую справедливость», которую вывел учитель Пушкина Жуковский. Неверность зеркальных подобий в вечном поиске подлинного «я» большого Подобия не отменяет, как сомнение не отменяет веры, а лишь обрамляет её. Когда последнего читателя стихов прижмёт, он наверняка обратится за утешением – или спасительной болью – к поэзии, отваживающейся на диалог, не замкнутой на себе. Книга Георгия Яропольского ему в помощь!

 

Марина Кудимова

 

Возвращение с Холмов

(О книге Георгия Яропольского «Хóлмы Хлама. Реквием по столетию»)

 

Поэзия Яропольского религиозна в том смысле,

в каком религиозны старания человека найти

и осуществить в мире под пустыми небесами разумную взаимосвязанность

и осмысленность человеческого существования.

Эта поэзия движется энергией бунта против несправедливости человеческого удела.

Это поэзия, где Бог уже не есть Добро, но ещё не открылся как Любовь.

Поэзия Яропольского продолжает традицию богоборчества,

бездомности, традицию «прóклятых поэтов» – у него с ними одна группа крови.

Александр Царикаев

 

Поэт отличается от остальных людей трепетным отношением ко времени. Не в том смысле, что трясётся над каждым мгновением, которое порой свистит как пуля у виска, или делает на правой (или левой, если он левак) руке наколку «Время – деньги», чтобы всегда и везде – в пивной ли, в биллиардной, в будуаре, – помнить о священной жертве Аполлону. А в том смысле, что иногда откроет форточку и спросит: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?». Или вдруг решит, что пора, братия, начать Слово про стародавние деянья князя удалого. Или женским голосом крикнет: «Здорово в веках, Владимир!».

Поэт Георгий Яропольский всегда чутко относился к понятию времени. Предыдущая его книга была написана в координатах старой трагедии о молодом принце Датском, однажды обнаружившем, что прервалась связь времён и всё в державе пошло наперекосяк. Новая книга Яропольского называется «Реквием по столетию». В прозаическом предисловии к поэтической книге автор счёл нужным пояснить нам, выпускникам специальных и лесных школ, что время дискретно и в каждый момент «сосуществуют островки самых разных эпох – от палеолита до отдалённого будущего». Обозначив таким образом границы возможных перепадов поэтического напряжения, автор всё же сосредоточился на заупокойной мессе по недавно истекшему ХХ столетию.

Лирический герой первой части «Реквиема» ощущает, как «время хлещет из жил», а жизнь «дробится в периоде», когда каждый её отдельно взятый отрезок «не связан ни с прошлым, ни с будущим мелким моментом». Герой мечется в лабиринте, в котором только два поворота – «это наша Отчизна, сынок» и «это наша судьба». Чувство хорошо знакомое всем, кто собственным затылком ощущал болезненное дыхание Родины-матери в последней трети минувшего века. От безысходности спасала идентификация себя с теми, кто занят конкретным Делом, с теми, кому

 

...внятен любой механизм:

модемам, радарам, ракетам

они дарят душу – и жизнь.

 

Герой становится программистом и находит упоение в борьбе с алгоритмами, уравнениями, схемами, прошивкой:

 

Сброс. Перезапуск. В регистрах – нули.

Пробуем снова...

Слава те, господи! вот и прошли

без останова...

 

Если б вот так разобраться в судьбе

было возможно!

 

Однако удивительной особенностью нашей общей большой Мамы является её полнейшее равнодушие к судьбам своих сыновей и дочерей, будто мы все не ребятня Человеческая, а племя бастардов. В описываемые поэтом годы она спокойно наблюдала, как очередные чудаки полезли ремонтировать державный механизм и то ли сдуру, то ли с похмелья, а может, из лихачества перед заморскими сломали часы, по которым мы сверяли время:

 

...вдруг сделался ненужным наш отдел.

Зубами где-то там проскрежетали –

и ВПК, как зубы, поредел.

 

На память о трудах и вдохновеньях осталась ненужная никому бумажная гора – «груда кáлек, синек, распечаток». И это осознание бессмысленности созидательного труда, никчёмности личностных усилий в определенные водовороты времени, ощущение завершённости некоего глобального цикла, усиленное ежедневным лицезрением непарадных городских кварталов с их облупленными дворами, разбитыми таксофонами, открытыми канализационными люками и тусклыми взглядами прохожих порождает страшную поэтическую метафору ХХ века – Хóлмы Хлама.

 

Играли в бирюльки.

Вставали чуть свет...

 

Холм Хлама воздвигнут

усердным трудом.

 

Жизнь выжата. Точка!

Ограда и штырь.

 

Отныне герою повсюду будут видеться только Холмы Хлама:

 

Ни скрежета нет здесь, ни лязга –

застыл в очертаниях звук.

Колесами кверху – коляска.

Безрукая кукла. Утюг.

 

Гниющее сонмище тряпок.

Осколки бутылок. Замки.

Жестянки, что свесили набок

заржавленные языки.

 

Тарелки. Худое корыто.

Окалина вспученных жил...

Здесь вдавлено в землю и врыто

столетье, в котором я жил.

 

Разумеется, мы, бывшие воспитанники специальных и лесных школ, протестуем против столь одностороннего взгляда на наш незабвенный ХХ век. Некоторым из нас он запомнился походкой Чаплина, другим – формами Мэрилин Монро, кому-то – улыбкой Юры Гагарина, беретом команданте Че Гевары, ударом пяткой Эдика Стрельцова, да мало ли чем ещё. Однако мы находимся по эту сторону текста, автор же со свои героем – по ту, а все претензии принимаются по месту прописки ответчика. Поэтому нам остаётся только следить за мытарствами героя да в силу собственного темперамента либо молча сопереживать ему, либо постоянно плевать через левое плечо.

Герой на разные лады пытается найти ответ на один и тот же вопрос – о причинах превращения так много обещавшего столетия в Холмы Хлама. Как одержимый программист он тестирует минувшее время в виртуальном компьютере собственного сознания, получая на выходе то отдельные стихотворения, то венки сонетов, то поэмы. В периоды таких штудий к нему начинает приходить некий мистер Х, которого разве что только очень простодушный читатель может принять за опереточного злодея или нелегала потусторонних сил. А всякий бывалый читатель, к тому же имеющий за плечами опыт специальной или лесной школы, легко идентифицирует данного Х с Главным управлением делами ХХ века (Подсказка: Х = ½(XХ)).

Герой допытывается у него:

 

Неужто все кончится свалкой?

Неужто так будет всерьёз?

 

О, сколько усердной работы

в клубящийся кануло хлам!

Скажи, мистер Х, для чего ты

учил меня этим вещам?

 

Мудрый господин Х рекомендует господину герою не мучиться мировыми проблемами, а заняться собиранием собственного «я» – «мне кажется, ты раздвоился, а это – конец бытия!». Отдав должное пафосу и риторике научно-технического прогресса, обернувшегося в родных палестинах социальным регрессом, герой соглашается с выбором в пользу литературного творчества, поисков в области перекрёстных рифм и словесных аллюзий:

 

а я приникаю к бумаге:

мне точку поставить пора.

 

Но ставить точку оказывается еще рано – впереди Чёрная Cуббота. Это время, когда почва уходит из-под ног, когда «мысль единая гложет: это всё – наяву?», когда хочется «не петь, а пить или топиться», когда осознаешь: «я не тот человек, а к тому – не пробиться», когда «явственно только чувство: не здесь, не так». Календарь сливается в липкий комок страхов, смертей, попыток оправдаться в не содеянном, тщетных ожиданий и бессильных потуг:

 

Но мгновений не жаль –

день, наверное, вечен.

Он – и утро, и вечер,

и июль, и февраль.

 

Привычный мир оборачивается классическим шабашем посттоталитарных ведьмаков всех калибров, и на помощь опять призывается господин Х. От длительного общения с героем тот тоже переходит с прозы на стихи, и сочиняет на него пародию с рифмами типа «в мире – в квартире» и «паутина – рутина», тем самым переводя экзистенциальную драму героя в нормальный бытовой макроабзац. Сохранивший в перипетиях безумного века на удивление трезвый ум и незамутненную память господин X повторяет свой совет:

 

Но пусть тебя ведёт твоя строка,

твоя обмолвка пусть тебя обяжет:

«Мне нужно жить, валяя дурака

и говорить, чего никто не скажет»

 

Шагай вперед – пускай в полубреду,

пусть – судороги, колики, ломота...

 

Последняя часть «Реквиема» называется «Признаки жизни». Как прикованный к постели человек после длительного пребывания в больничных покоях выходит на улицу и радуется каждой увиденной травинке или дождинке, неожиданному пению птицы, так и лирический герой книги на ощупь осваивает окружающее его пространство. Ему важно не только почувствовать, но и осознать, что он вышел из ХХ века живым, что сохранил душу и способен не только на «сбивчивую речь». Его жадный взгляд фиксирует «оловянных лучей сквозь немытые стекла касанья», и то, как «тяжёлые капли упали на землю», как «лягушки заливаются в потемках», как шуршит снег, «словно “ша” в слове финиш». И главное – хруст яблока, когда «любимые уста забрызганы его прохладным соком». Счастье не ищут на окольных путях, сказал когда-то классик. Герой обретает спасение только тогда, когда в его жизни появляется она – «живая, в сорок девять килограммов». И впервые он может с полным правом сказать:

 

я почувствовал: да, вот теперь я живой,

я не киборг, не пень, не муляж восковой,

я живой, понимаешь? Отныне – живой!

 

Через всю книгу «Реквием по столетию» проходит образ холмов – это и памятные нам Холмы Хлама, и ландшафтные холмы за окнами героя, и холмы как место для его философских прогулок и мизантропических обзоров местности, и литературные холмы, явленные в многочисленных эпиграфах и цитатах.

Не надо быть выпускником специальной или лесной школы, чтобы догадаться, откуда ведёт родословную прекрасный сей образ. Конечно, из одноимённой маленькой поэмы последнего русского нобелиата И. Бродского, когда-то писавшего:

 

Холмы – это наши страданья.

Холмы – это наша любовь.

 

И далее:

 

Смерть – это только равнины.

Жизнь – холмы, холмы.

 

Прошедший Холмами Хлама герой поэтической книги Георгия Яропольского приговаривается синедрионом к жизни. И, судя по качеству стихотворных текстов, – к весьма долгой жизни.

 

Игорь Терехов

Подборки стихотворений

Репортажи, рецензии и обзоры

Эссе и заметки об авторах

Страница на сайте Википедия:

http://ru.m.wikipedia.org/wiki/Яропольский,_Георгий_Борисович

Страница на сайте «Век перевода»:

http://www.vekperevoda.com/1950/yaropolsky.htm