Гурген Баренц

Гурген Баренц

Четвёртое измерение № 24 (408) от 21 августа 2017 года

Мы провожаем дни, как поезда...

* * *

 

В последнее время

Я всё чаще ловлю себя на том,

Что интересую молоденьких девушек

Не как мужчина, а как жилетка,

Которой они с удовольствием

Доверяют свои переживания и слёзы.

 

В последнее время

Я всё чаще ловлю себя на том,

Что целую молоденьких девушек

Не в губы, а в щёчку и лобик.

 

В последнее время

Я всё чаще ловлю себя на том,

Что внимательно рассматриваю себя в зеркало

На предмет того,

Не выросли ли у меня

Крылышки ангела.

 

* * *

 

Что с тобой мы наделали,

Что мы наделали, девочка!

Мы жемчужины слов

Разбросали на ветер, как семечки.

Мы не дали душе разогреться,

Мы не дали огню разгореться,

Мы не спели с тобой, –

Захлебнулась, разбилась припевочка.

 

Что с тобой мы наделали,

Что мы наделали, милая!

Не признанье в любви,

А какая-то опера мыльная.

Мы с тобой наши чувства гасили,

Мы гасили любовь что есть силы;

Испугались любви –

Ситуация просто умильная.

 

Я решал тебя, как уравнение

С многочисленными неизвестными.

Называл тебя несравненною,

Осыпал тебя шутками пресными.

 

Я не мастер загадки разгадывать.

Не умею я в душу заглядывать.

Мы с тобою шептались растерянно,

А постель оставалась застеленной.

 

Что с тобой мы наделали,

Что мы наделали, девочка!

Мы жемчужины слов

Разбросали на ветер, как семечки.

Расцвести нашим чувствам не дали,

Затоптали свой сад, как вандалы,

Мы не спели с тобой, –

Захлебнулась, разбилась припевочка.

 

Мы расстались с тобой

На аллее, заросшей рябинами.

Уходящее солнце

Забрызгало небо рубинами.

Расцвести нашим чувствам не дали,

Затоптали свой сад, как вандалы,

Вот что сделали мы,

Вот что мы натворили, любимая!

 

* * *

 

 «Не беспокойтесь, люди, –

Я всё вижу», –

Сказал Господь

И снова окинул планету

Своим всевидящим оком.

Ну, конечно, конечно, конечно,

Люди на Бога надеялись,

Но, чтобы самим не плошать,

На каждом шагу понаставили

Камеры для слежения.

 

* * *

 

Небо всю ночь тосковало

И плакало, плакало…

Плакало горько и искренне,

Не на показ.

Тучи молчали, лишь молнии

С шашками наголо

Мчались вперёд,

Выполняя верховный приказ.

 

Вот уже утро, а небо –

Опять безутешное.

Плачет и плачет –

Надрывно и горько, навзрыд.

Осень в душе моей,

Тихая и безмятежная.

С плачущим небом о чём-то

Душа говорит…

 

* * *

 

Ищу страну, где я не буду «чуркой»,

Не буду чужеземцем, чужаком;

И где бритоголовые придурки

Не будут угрожать мне кулаком.                                     

 

Ищу страну, где я не буду пришлым,

Где будет всё знакомым и родным;

Где жизнь смешает будущее с прошлым,

Где боль тоски рассеется, как дым.

 

Ищу страну, где встречу пониманье,

Отзывчивых и ласковых людей;

Где бурю, как в прочитанном романе,

Пожнёт синебородый блудодей.

 

Ищу страну, что станет мне родною,

Что мне заменит родину мою.

Нигде не нахожу Ковчега Ноя –

Но всё ищу, искать не устаю.

 

Несу себя на плаху, как на праздник;

Боль – впереди. Что знаю я о ней?

Искать добра в чужбине – труд напрасный:

Нет родины вне родины моей.

 

* * *

 

Вечер мечет мечи золотые;

Может, просто закат золотой?

В этом городе – все святые.

Только я – не святой.

 

Облака – словно кони гнедые;

Может, отблеск гнедой?

Все святые здесь – сплошь крутые,

Я один – не крутой.

 

В этом городе ветер жирует,

Он здесь – всё: царь и бог.

Тучи-кони, ну где ваши сбруи?

Как тот конь крутобок!

 

Здесь сошлись, словно реки, дороги,

Сотни разных дорог.

Здесь поэты – пророк на пророке,

Только я – не пророк.

 

Я здесь пришлый, я здесь посторонний,

Средь чужих я чужой.

Я – король без короны и трона.

И с усталой душой.

 

Вечер мечет мечи золотые;

Может, просто закат золотой?

В этом городе – все святые.

Только я – не святой.

 

* * *

 

И вновь зима испытывает нас;

Считаем дни с промозглыми ночами.

Когда-то мы зимы не замечали

И радовались, если задалась.

 

Моложе были мы, сильнее были,

И больше был терпения запас.

И брызги от лихих автомобилей

Не жгли и не доканывали нас.

 

Мы – было время – восхищались снегом.

Сегодня он для нас – клубок проблем.

Снег нам грозит очередным набегом:

Он с нами не считается совсем.

 

Теперь – другая жизнь, и мы – другие;

Труднее совмещаем смех и снег.

На улицах деревья сплошь нагие,

Ах, этот снег! Его набег – навек…

 

* * *

 

Я не смотрю по сторонам,

Чтобы душа не уязвлялась.

Кому отдать свою усталость –

Бродягам или воробьям?

 

Я не смотрю по сторонам,

Чтоб моё сердце не томилось.

Ах, что за осень! – Божья милость,

Судьбой дарованная нам.

 

Я не смотрю по сторонам,

Иду – чужой и посторонний.

Потусторонние вороны

Кричат, дерутся здесь и там.

 

Не верю больше вещим снам;

Несу, как крест, свою усталость.

И, чтоб она не расплескалась,

Я не смотрю по сторонам.

 

* * *

 

Я не Альфа. И даже не Бета.

Где-то ближе к Омеге.

Те, кто круче, вращают планету.

Остальным – не до смеха.

 

Я не ливень. Не смерч. Не торнадо.

Даже в гневе не страшен.

Моя сила – всего лишь бравада.

Долг Творцу не погашен.

 

В этом мире, где всё на продажу,

Мы недорого стоим.

Время тихо прядёт свою пряжу.

Здесь – чужое застолье.

 

Те, кто круче, те стоят дороже,

Как тягаться нам с ними?

Ведь крутые – всегда толстокожи,

Мы – слабы и ранимы.

 

Я не Альфа. И даже не Бета.

Где-то ближе к Омеге.

Те, кто круче, вращают планету.

Остальным – не до смеха.

 

* * *

 

В моём сознании

И в моём сердце

Тихо плачут

Ненаписанные стихотворения.

Они совершенно не хотят

Считаться с тем,

Что я могу быть

Выпотрошенным и обесточенным.

 

Они не хотят считаться

С моей хронической усталостью,

С отсутствием вдохновения

И саботажем мыслей и образов,

С неспособностью сосредоточиться

На высоких и отвлечённых материях.

 

Им не нужна ни слава,

Ни известность и популярность;

Им нужно просто родиться

И жить своей жизнью.

 

Это самая тихая,

Самая незаметная в мире

Личная драма, трагедия.

Она никому не понятна

И никому не ведома.

О ней знаем лишь мы –

Я и мои ненаписанные,

Не родившиеся стихотворения.

 

* * *

 

В самом центре Нью-Йорка,

На самой оживлённой улице

Людская толпа

Несла меня куда-то, словно щепку.

И в это самое время

Музе внезапно приспичило

Надиктовывать мне

Стихотворение об одиночестве.

 

* * *

 

Человек посадил дерево.

Построил дом.

Обзавёлся семьёй и детьми.

Затем стал озираться вокруг

И с озабоченным видом

Искать точку опоры,

Чтобы перевернуть мир.

                                                                                                                     

* * *

 

Описывая ад,

Великий Данте

«растекался мыслию по древу».

Исписал страниц триста,

Но при этом так и не сказал

Самого главного:

Что настоящий ад –

Это когда жестокая бессонница

Совсем тебя доконала,

А тут ещё какая-то сволочь

В твоей гостиничной комнате

Громко храпит и кряхтит

И, просыпаясь время от времени,

Отравляет воздух табачным дымом.

 

* * *

 

После каждого

рождённого

стихотворения

у меня начинается

послеродовая депрессия...

 

* * *

 

Годы

Кладут свои тяжёлые руки

Мне на плечи.

Годы

помогают мне лучше усвоить

закон гравитации.

 

* * *

 

Стоит мне где-нибудь

увидеть грабли,

как у меня

подкашиваются ноги,

а сердце начинает ныть

от нехорошего предчувствия.

Знаю, что обязательно

наступлю на них.

Ну просто как пить дать.

А это, знаете ли,

больно...

 

* * *

 

На карнавале жизни

все танцуют, поют и смеются,

дудят в фанфары, бьют в литавры и барабаны.

 

А я стою перед ними,

слепой стихотворец,

понурый, печальный,

и пророчу о грядущих бедах,

о гроздьях Божьего гнева

и близком конце мирозданья.

 

И эти люди в карнавальных масках,

эти размалёванные и ликующие,

беззаботные и торжествующие,

веселящиеся люди;

эти танцующие,

поющиеся и смеющиеся люди

окружают меня,

насмехаются надо мной

и пытаются содрать кожу

с моего лица.

Они абсолютно уверены,

что это всего лишь маска.

А я спокойно стою, дожидаюсь,

пока они измочалят лицо моё в кровь,

а потом, не желая сознаться

даже себе самим

в том, что были неправы,

растопчут меня и спокойно двинутся дальше.

 

На карнавале жизни

участники праздничного шествия

сметают любые помехи.

На карнавале жизни

кто-то должен быть лишним...

 

* * *

 

По моим наблюдениям

каждой весною и осенью

небо становится

особенно сентиментальным.

 

* * *

 

Люди способны

Есть всё, даже металлические предметы, –

Ну, скажем, бритвы или ножницы.

Я где-то даже читал, что кто-то

Съел целый автомобиль –

По частям, конечно.

А если это так,

То неужели

Я не сумею доесть

Этот жутко невкусный пудинг,

Который принесли вчера гости,

Только ради того,

Чтобы не прийти с пустыми руками?

Ну не выбрасывать же его!..

 

* * *

 

Всё сделано. Всё сказано. Осталось

Достойно встать, откланяться, уйти.

Земная жизнь – всегда такая малость:

Я сбиться толком не успел с пути.

 

Смотрел на жизнь откуда-то из зала.

Светло на сцене, но меня там нет.

Я жил на свете – или показалось?

Куда меня зовёт слепящий свет?

 

Всё сделано. Финита клоунада.

Ах, этот свет! Как сладко он зовёт!

Пойду на зов – в нём есть своя услада,

Отдохновенье от сумбура лет.

 

Всё сказано. Слова уже устали.

В столетьях совершенней мир не стал.

Добро и зло меняются местами

И мирно делят общий пьедестал.

 

Всё сделано. Всё сказано. Осталось

Достойно встать, откланяться, уйти.

Земная жизнь – всегда такая малость:

Я сбиться толком не успел с пути.

 

* * *

 

Меня язык до Киева довёл.

Там огород, там бузина да дядька.

Что с дядьки взять? – с него все взятки гладки.

А бузина – везде, где произвол.

 

А что язык? Язык – он без костей.

Как помелом прошёлся по Майдану.

Не верится, хотя свежо преданье,

Что дьявол – самых радужных мастей.

 

Он снова нас попутал – старый чёрт.

Мы слушали его, развесив уши.

А разум говорил всё тише, глуше.

Лукавого подначивал эскорт.

 

Поэты мы. Нам дьявол – не указ.

Мы – соль земли, её первооснова.

Поэты мы. Мы властелины слова.

Наш плач и крик души – не напоказ.

 

Мы – крайние, и нам держать ответ

За бузину, за дядьку и за Киев;

За боль и за страдания людские,

За весь несовершенный белый свет...

 

* * *

 

Кто сушит вёсла, кто сливает воду,

Кто поумнее – всюду ищет брода;

Кто поумнее, тот обходит гору,

Из дома не выносит кучи сора.

 

Кто осторожней – тот на воду дует,

Ни с кем и никогда не конфликтует;

Услужлив, обходителен с начальством,

И ни к каким интригам не причастен.

 

Кто осторожен – на рожон не лезет,

О тишине и о покое грезит;

Ему своя рубаха ближе к телу,

И хата с краю, и до вас нет дела.

 

Но мы другие. Горы не обходим.

Нет места лести в нашем обиходе;

Поэты мы. Мы с пальцем на гашетке

Играем с жизнью в «русскую рулетку».

 

* * *

 

Вот уже сколько лет

Я предпринимаю

Самые отчаянные усилия,

Чтобы намазать стихи на хлеб.

Но ничегошеньки,

Увы,

Не получается...

 

* * *

 

Юность – зелёного цвета.

Старость – жёлтая.

Никогда не любил жёлтый цвет.

 

* * *

 

Моя трёхмесячная внучка Анна

смотрит на меня глазами-оливами

и всем своим видом говорит:

смотри, каким должно быть совершенство.

А писать стихи, вроде твоих,

может каждый дурак...