Игорь
Даренко

* * *

Задушевность находит внезапно и… никому не нужна.

Отстранённость людей и улиц, тротуаров, домов и машин.

Так какого мы знаем друг друга, так какого, скажите, рожна?

Иногда – до первой разлуки, иногда – до последних морщин.

О какой поразительной тайне умолчат, нашептавшись, деревья?

И в каком восхитительном смысле соглашаются певчие птицы? –

Всё одно золотой лихорадке черноземья ли, нечерноземья

Недоверчивость смены безлунной и агрессии алой зарницы.

Разумеется, есть и терпение, но чужое, и с чуждым спокойствием –

как высокой уверенной силой, как бездонной безропотной слабостью.

Утешаясь привычными кознями и на фронте торговли геройствуя,

не до легкости чистой причины оживляющей искренней радости!

* * *

А если копнёшь поглубже, увидишь кровавую бездну.

За чернотою тверди багровая хлюпает хлябь.

Призрачный свет фиолета шквалом поломанных лезвий

здесь проявляет не зыбь – безвольную серую зябь.

Не внове, но неприятна тенденция самораспада.

Агатовым лейтмотивом, и только, – связь поколений.

Мерная вечность ухода с ничтожным процентом возврата

непроницаемо плещется на рубежах Ойкумены…

* * *

Блюз бессонных ночей. Джаз сонливого дня.

Застенная ритмика рэпера.

Грозный эпос восточного ветра.

И замазана голубизна

белоснежною стынущей ясностью.

Суходробно звучание зимнее.

Это кантриевые, визгливые

хороводы миропричастности.

Красно-синий мороз и оскольженность лестниц.

Филигрань застекольного инея.

И над хором мрачнеющих линий,

холодея, солирует месяц…

* * *

Танцевать на костях истории,

на помосте с верёвкой на шее.

Повторяя Зенона апории.

Пересчитывая мишени.

Вытанцовывать, выговаривая

за ярмо крепостного права,

за чернобыльскую аварию,

за финансовые забавы…

И сдаваться на милость потомкам:

эрудитам и нерадивым, –

для которых готовится тройка

исторической альтернативы.

* * * 

Над сверкающей лунно-бессонной волною

ликвидируем время одним поцелуем

и уходим доверчиво нежным прибоем,

и в восторге воздушные замки рисуем.

Но и в тихой струне есть хрусталь юных чувств,

и мгновения близости далеки.

Пусть светла, но, по признакам, всё-таки – грусть…

(Да и грусть раньше срока откинет коньки.)

* * *

Отдохни ещё раз от любви – от святой и от грешной.

Пусть и не было пульса горячки и сломанных чувств.

Пусть и не было вовсе любви… Мир вокруг безутешен,

как и внутренний космос, в глаза пропускающий грусть.

Отдохни от весны, от бесстрашно цветущего бреда,

отдохни от мечты, от глубоких, но нежных тревог.

Запредельная страсть, как и пошлая связь, напоследок,

может быть, застучит до хмельного безумья в висок.

А пока отдохни от любви – от простой и от сложной,

от сближения уст, от взаимно теплеющих ласк.

Исчезает в расчёте духовная непреложность.

И острее разлука глядит из тоскующих глаз…

* * *

Заря вставала столбами огненными

под килем облачных судов,

пронизывая лучами ломаными

несвежее бельё снегов.

И ветер – золотоордынцем –

на холод стали щерил пасть.

Искали льдистые гостинцы,

кому б за шиворот упасть.

…Солнцестояньем прочно сыт

лихой набег свистяще-дикий.

Закатный храм уже горит.

Нахмурены святые лики.

Окно сквозь тьму – червлённый щит.

* * *

Зима теряет снежных королев.

Весенние рождаются принцессы

среди зеркальных и помадных дев,

объёмом озабоченных и весом.

Сирены ветра воют о развязке.

Уже близки к исчезновенью шубки.

Наглеет солнце, и, кусая губки,

русалки начинают строить глазки.

И, чувствищем возвышенным сверкнув,

прорвётся всеми признанный напев…

Предписывая радость и тоску,

зима теряет снежных королев.

* * *

Как набравшись у хвороста хруста, огня – у костра,

но не смелости глаз, устремлённых на лобное место,

разъясняешь, что смертушка – ровно сестра, раз быстра.

И в железо – Бояна, певшего слишком честно!

Самоходкой дорог (и не нужен резной посошок) –

бытие-житие, эпитафия, памятник, мощи.

Книжной пылью дыша и дотачивая корешок,

червячок прогрызает идею и глубже, и тоньше:

как изведав беду – не одну, но, не выронив песни,

вдруг промолвишь, что матерь-земля и близка и сыра,

а поэтому хвороста жертва не интересна,

да и роль палача навредит самомненью костра.

Вот и дым – тяжелее, тревожнее, вовремя горек.

Да и весь изойдёт, невзирая на то, что зола горяча.

Загнивающих листьев бесформенный ворох…

Обойдёмся без искры, раз устала свеча.

* * *

Клеймёное звёздное слово –

в тупую практичную твердь.

Крестовым божественным стоном

две тысячи лет одолеть! –

Чтоб тень полуночного барда

отметила страх пустоты,

и слезы незримого ада

вливались в сосуд суеты.

А тёмная сила готова

усилить значение бед.

Последнее звёздное слово.

Убогий земной трафарет.

* * *

Вагоны любви остаются в далёком детстве.

А локомотив по инерции тянет вперёд.

Какое, казалось бы, дело нам до инерций?

Разве что – ветки крутой поворот

или разрушенный переезд через мост…

Однажды ступив на рельсы, нельзя без движения!

На насыпи чистая белая кость

семафорам грядущего дарит прощение.