С удочкой бамбуковой уйти
На рыбалку –
Пусть забудет город,
Что по швам заботами распорот;
Бисер пота обметал лицо.
Комаров хватая, – воздух лапать.
То,
Где караси – размером с лапоть,
Клинопись шумерская –
Следы
Птичьих лапок на песке чуть влажном.
Лето на кораблике бумажном
Лёгкий бриз.
Деревьев паруса.
Соль под мышками белее гипса.
Скромная подвеска из Египта –
Чертят реактивные мелки
Самолётов
Господа угодье…
От «болотников» на мелководье
Миллионы инстинктивных пуль –
Оводов –
Плоть побольнее ранить,
Рыбака укусами тиранить –
«Чёрт! Сорвался!..» – Врезать кулаком
По ладони.
Жор маниакальный.
Голод – балетмейстер гениальный,
Бес азарта поддаёт в ребро.
Бог за жадность тихо порицает.
Из садка сквозь слой воды мерцает
Запах дыма.
Бирюзовый свет.
Долгий день, заученный дословно.
Ощущение такое, словно
Гамлетовский «Быть или не быть?..»
Ранит душу, как шальная пуля…
Этот свет божественный июля
Выгонит в початки камыши
Лето –
С позволения болота.
Этих дней рыбацких позолота
Как песок, как воздух, как вода,
Время просочится между пальцев.
Чутким Богом северных скитальцев
…В город принесёт печаль полей.
И кораблик,
Покружив в затоне
Сентября,
Размокнет и затонет
* * *
Вязнет звук в тумане, точно в вате.
На часах подтягивая гири,
Заунывно «Песнь о Гайавате»
Млечный путь залётные путейцы
Ремонтируют…
По швам – судьбы рубаха!..
Клёны и осины – как индейцы
Вышедшие в боевой раскраске
На тропу войны;
Их оперенье –
Листья разномастные…
(Не в сказке
Крот сомнений почву жизни роет.
Запах одиночества летуч.
Осень, словно мёртвому, прикроет
Облетел и потемнел багульник.
Собственности общей переделы.
Кроет, злясь, октябрь-богохульник
III
Томагавк сломавши о колено,
Осень выкурит не Трубку Мира,
А «косяк»…
(Как Карло – из полена,
Из порочного, как Магдалина, снега, –
Непорочного, как Иисуса Матерь…)
Выглажена ветром –
Блажь и нега –
Время, к сожаленью, вероломно:
Обещает много… но…
Всю ночку
Первый снег настойчиво и скромно
Вот и побрели индейцы чинно,
Облачившись в белые одежды,
По тропе,
Теряя обречённо,
Как листву,
V
На часах приопуская гири,
Заунывно «Песнь о Гайавате»
Поворчав для виду, улетели
Журавли на долгую зимовку.
…Жизнь,
плутая
в
завтрашней
метели,
Потеряет
счастье,
как
подковку…
Наталье Шабуниной
В канву июля вплетены
Фатального финала нити…
На фоне выбитой стены –
Пройдя поблизости, кивну.
В ответ улыбка тронет губы.
И – сразу жизнь пойдёт ко дну,
Печальны карие глаза –
Особый генотип еврейства…
Стегнёт отчаянья лоза
Инопланетной шейки выгиб
Протяжный,
А чеканный профиль
Как будто на монете выбит
Прозренья надфиль
Ил вечности за слоем слой
Очарование, постой!
Окроплена «живой» водой
Любви родителей, наверно,
Ты возродилась молодой
Египет с севера на юг
Я пересёк, шутя, когда-то:
Когда – февраль; когда – от вьюг
Темна Сибирь;
Не виновато
Когда Отечество ни в чём;
Там временем, как палачом,
Ты казнена среди гортензий,
Папирусов и орхидей
На берегах пологих Нила,
Где обретался скарабей,
(Египетская ночь свистит
Над поэтической тетрадкой…)
Мне молодость твоя простит
Ответный взгляд сведёт с ума
Без видимой другим причины.
Стоит египетская тьма
Струится нить с веретена
Воспоминаний и наитий…
Меж нами – прочная стена
Я, жизнь свою переинача,
Затосковал по Нефертити…
Пишется биография неба.
Пётр Вегин
Будет Томск поутру разбужен пилотами,
Громко курлычущими с хмурых страниц,
И –
над лесом,
над озером,
над болотами
Вновь
проступят
летящие
буквы
Ты
в меня,
до смерти
грустью
замучивая,
«Индейское лето»,
Джо Дассен,
влей,
Чтобы я,
как первоклассник,
заучивая,
Перечитывал
азбуку
III
Мы – с глазу на глаз; поцелуи взасос…
Словно
корабль,
тонущий
в море,
по рации, –
Дождь
по листве
выстукивает:
SOS!
IV
На колени встану… и – вымолю: «Да!..»
Конь
вспугнёт
тишину
копыт
топотом;
Выстрельно
хрустнет
первого
льда
В страну любви направляя свои стопы,
Кепкой покрою ёжик седых волос.
(Рифма –
бикфордов
шнур;
Бездымный
порох
строфы;
Сердце
поэта
нежностью
взорвалось…)
О любимой
строки
Любимой –
с любовью,
любовно,
любя,
дарю…
А зима в маскхалате –
Под стрёкот сороки, –
Да чёрт с ней, с зимой! – пройдёт.
Но, тем не менее:
Над лесом,
что оторочил
скатерть
полей,
В тёмном
небе
горит,
Как
«фарес…
текел…
мене…»,
Памятью
подожжённая
азбука
журавлей…
Там, где тягуч, как мёд, июльский зной,
Стрекозы лета о стекло разбились…
Два века, как два провода, сцепились
И – сразу чувства одержали верх;
И – зрения на миг лишил тот высверк,
И – в сердце искры острой боли высек,
И – среди лета вдруг пришла зима.
Шаг к Сороти – и я у Чёрной речки…
И – оплывают снегом елей свечки.
И – мне с Дантесом
(Вызван на дуэль
Он мною)
Вместо Пушкина придётся
Стреляться…
Пуля для него найдётся.
Данзас – мой секундант, мой верный друг.
Придирчиво осмотрены «лепажи».
Перекрестит меня и тихо скажет:
И – втиснет рукоять в мою ладонь.
И – я пойду к последнему барьеру,
Собрав в кулак всю ненависть и веру…
И – поразит повесу из повес
Свинца комочек прямо в сердце злое…
Запечатлеет зрение второе,
И – отойдёт…
И – кожа подлеца,
Как призрака, утратит вдруг все краски…
(Снять не подумает посмертной маски
Никто с его постылого лица.)
А выстрелом напуганная дичь
(Смеётся Пушкин, и – кудрей колечки
Щекочут шейку Натали…)
Постичь
Дуэли смысл, дантесы наших дней,
Сам Бог велел…
Мой подвиг – не потеха!
И – не разбить вам на осколки смеха
Полозьев скрип, полёт саней.
И – я в июль влечу из января,
…Видение погасло, как заря.
В Михайловском окончилась неделя.