Игорь
Потоцкий

Родился в 1950 году в Одессе.

Окончил филологический факультет Одесского государственного университета имени Мечникова.

Стихи и рассказы печатались в журналах «Аврора», «Сельская молодёжь», «Смена», «Радуга», «Мурзилка», «Кукумбер» и других. Передавались по радиостанции Юность, Международному радио Франции. Переведены на финский, французский, испанский языки.

Игорь Потоцкий лауреат муниципальной премии «Твои имена, Одесса», член редколлегии альманахов ОМК, «Мория», редактор альманаха «Звукоряд», руководитель молодёжной студии «Поток».

Автор более 40 книг стихов и прозы, рецензии и отклики на которые напечатаны в Одессе, Киеве, Москве, Торонто, Иерусалиме, Нью-Йорке.

 

Голос в Тишине

И до чего хочу я разыграться,

Разговориться, выговорить правду,

Послать хандру к туману, к бесу, к ляду,

Взять за руку кого-нибудь: – будь ласков,

Сказать ему, – нам по пути с тобой...

Осип Мандельштам

 

Поэзия – это не развлечение

и даже не форма искусства,

но, скорее, наша видовая цель.

Если то, что отделяет нас

от остального животного царства, –

это речь, то поэзия – это высшая форма речи.

Отказываясь от неё,

мы обрекаем себя на низшие формы общения.

Это колоссальный ускоритель сознания,

как для пишущего, так и для читающего.

Вы обнаруживаете связи и зависимости,

о существовании которых и не подозревали.

Это уникальный инструмент познания.

Иосиф Бродский

 

Мы познакомились с Игорем сравнительно недавно.

В моём возрасте друзья уже не приходят. В моём возрасте они постепенно уходят. Мир становится просторнее, раздвигаются его горизонты и он превращается в пустыню.

Не приходят, и дело вовсе не в том, что нет достойных и интересных. Наверное, я им больше не нужен, такой, каким стал. Я им больше не интересен.

Поэтому я особенно рад, что в мою жизнь пришел Игорь Потоцкий.

Когда я нашёлся в необходимости написать об Игоре, потому что он мне доверил дело, которое мне и честь и ответственность, я сел за стол, собрал его книжки, разложил, и, перечитывая его стихи и прозу, стал компоновать труд. И уже раскатав страниц пять, я опомнился. Я не люблю всяких литературоведов-истолкователей. От их упражнений возникает такое чувство, что Мастер сродни недоумку. Что сам он не в состоянии донести свой голос до других людей, читателей, не в состоянии правильно передать то, что задумал.

Мой этот труд был сродни некрологу: родился, учился, созревал и написал это и то. Остаётся поставить в конце дату ухода, храни Бог и живи, Игорь, сто двадцать лет!

Я бросил написанное в урну и решил написать так, как я это вижу.

Игорь Потоцкий – поэт.

Подавляющее большинство людей понимают поэзию как способность удачно рифмовать всякие красивости. Так рождаются представления о всяких Асадовых и Вознесенских. На самом деле к поэзии это никакого отношения не имеет.

Большая часть людей постигают мир путём его расчленения. Путём разъятия на составные части. Так рождается удобная система координат, так рождается жёсткая колея, по которой они понуро плетутся оставшуюся часть жизни. Джакомо Леопарди сказал: «Физики и математики, их уравнения ложны, но они работают».

И есть немногие, кому дано знание природы вещей. Кто не нуждается в расчленении живого тела, чтобы уяснить его устройство. Это поэты.

В моём детстве были переводные картинки. Это были плотные листы бумаги, сквозь пленку бумажную на них были видны слабые контуры каких-то картинок. Ты тёр лист бумаги, аккуратно мусолил эту мутную пелену, и вот, внезапно, она под твоими пальцами сползала. И открывалось неправдоподобное фантастическое многоцветье…

Так удар молнии ночью освещает мир, делая его ярким, видимым, но видимым особо, таким, каким он ни при каком солнечном освещении не бывает и никогда не бывает больше, только на сумасшедшие эти доли секунды мир становится настоящим. Так открывался мир в первые дни творения, под рукой Бога, мир, дарованный нам. С тех пор очень поблёкли краски первоначальной красочности этого мира.

Куда-то запропастились теперь эти переводные картинки, – Библия, дарованная нам детством, Книга, по которой мы учились. И только поэт сохраняет способность слышать и передавать услышенное нам.

Поэзия это вовсе не удачно найденные слова, не сочетание слов и красивая рифма. Поэзия заключена между слов, она содержится в словесном каркасе, как первоначальная материя в звёздном мире Вселенной.

Для того, чтобы человек состоялся поэтом, необходимо выполнение двух условий. Как говорил незабвенный мой математик в школе на Молдаванке, на Прохоровской улице, Владимир Юрьевич Воскобойников, и мне приятно произнести вслух его имя, необходимо выполнение двух условий: необходимости и достаточности.

Необходимым условием является Дар Божий. Я не знаю, что там в момент зачатия, Господь посылает на землю Слово, и оно воплощается в зачатом существе.

Я уверен, в мире людей (я говорю дальше и воообще всегда говорю только о людях, понимая под этим определение человечества, хотя основное большинство живущих составляют человекообразные), в мире людей это Слово было даровано нам множество раз, но оно не состоялось и не воплотилось.

Потому что есть ещё и достаточное условие.

Чтобы человек состоялся поэтом, надо чтобы с ним что-то случилось на путях жизни, что-то особенное. И не просто в пределах жизни, но в главной, основной её части, – в детстве или в юности, там, где человек еще вменяем влиянию Божиему. Это вовсе не встреча с интересными и значимыми людьми. Такие встречи полезны, но только тогда, когда человек уже состоялся сам. Есть восточная поговорка, мудрая, её часто повторял Гайто Газданов: «Учитель приходит тогда, когда ученик готов».

Это вовсе не школа, потому что даже самая лучшая школа при самом прилежном ученике пагубна. Есть слова Иисуса из каменистой Галилеи, сказанные им о самом себе, когда он вспоминал своего учителя, Иоанна: «Ученик не бывает выше своего учителя». Школа расчерчивает и определяет мир, но есть гениальная формула, выражающая нацело бесплодность этих школьных упражнений: «Определять – значит не доверять».

Большая часть людей весело пробегает детство, его не заметив. Впереди ведь так много – яркого, насыщенного звуком и цветом, неповторимого, манящего счастьем. Они выбегают из своего детства, как ребенок, бегущий за улетающим воздушным шариком.

Куда они прибегают и где оказываются, мы хорошо знаем. Они поворачивают голову назад, где что-то привиделось, манящее сказочными обещаниями, но там уже всё закрыто глухой и надёжной стеной жизненной правды. И за этот забор уже не заглянуть, не вернуться. Нет ничего более противостоящего нашей радости жизни, чем эта поганая жизненная правда!

Только с очень немногими, на их беду, это случается, – такое детство и такая юность. Ставящая человека на грань беды, на границу бытия. На грань смертельного напряжения. И так странно, вроде бы и без причин вовсе, или с какими-то незначимыми причинами, которые для большинства просто мелочи жизни. Мне проще пояснить это дело с помощью восточной притчи. Наверное, она еврейского происхождения, как и всё, сколь либо значимое в духовной истории человечества.

Это притча об Ангеле Смерти. Он родом из древних евреев. И затем перешёл в христианство. Собственно, это понятно, небесная иерархия не зависит от наших земных представлений. У него всё тело всплошную покрыто глазами, бесчисленными парами глаз. Наверное, для того, чтобы нас найти в нужный момент.

Он явится каждому, вовремя. Просыпаешься и видишь в комнате мерцающий свет. И у изголовья постели этого самого Ангела. Ангел как ангел. Крылья, волосы до плеч и босой. Его бесчисленные глаза, как разноцветные бабочки, закрывают крылышки и открывают, излучая сияние. Последнее видение в нашей жизни.

Так вот, иногда, говорит легенда, этот ангел приходит к человеку не вовремя, ошибкой. И тогда, осознав ошибку, он перед уходом прикасается к человеку, и оставляет ему дополнительную пару глаз от бесчисленных своих.

И человек этот, мимо которого прошел Ангел Смерти, начинает обладать вторым видением. Начинает иначе видеть мир.

Так человек становится поэтом, сохраняя бесценный дар памяти своего детства и юности. И потом он говорит с теми, кто сам не способен увидеть, но сохраняет еще способность слышать.

 

 

Вот у Игоря именно такой голос. Основой нашего еврейско-русского, южно-русского языка стал идиш. Умирая, он передал нам в наследство всю свою суть, метафоричность, образность, парадоксальность, и еще ироничность, потому что без этого народ евреев не выжил бы в этих столетиях гонений, мучений и бед. Из нашего еврейско-русского языка родом вся русская литература нового времени.

У Игоря Потоцкого, как у поэта, тихий голос. Это не означает слабый. Это просто требует от слушающего умения слышать. В поэзии основное – мелодия. У каждого из немногих поэтов она своя и неповторима. Она никого и ничто не повторяет и поэтому ей подражать невозможно.

Мы плохо понимаем, что чтение, вхождение в текст Мастера – это очень серьезное напряжение души читающего. Ему надо себя изменить, стать иным. Войти в это новое, иное восприятие жизни. Умение читать и навыки поэтических форм здесь не помогут.

Наше назначение – слышать, сохранять и передавать. Это и есть единственная наша задача, людей на земле. Не создавать ревущие злобой ракеты и сверхумные механизмы, Големы современности, глиняные истуканы, дублирующие нашу живую жизнь, но, постигая её сокровенную сущность, закреплять и передавать.

Единственный известный нам способ – это поэзия, хранящая живую, изменяющуюся ткань бытия. Способ освоения мира, основанный на научной логике и накопленном опыте земного существования, это скальпель патологоанатома, имеющего дело с мертвечиной.

То, что Игорь Потоцкий поэт, заметно сразу, ещё до его стихов. Во всём, – в поведении, в одежде, жесте, в том, как строится фраза обыденной речи. В застенчивой интонации голоса.

Вот он переходит улицу. У него длинные волосы. Куртка с какими-то надписями. Потертые джинсы. Этой улицей сегодня прошло множество людей. И ещё большее множество пройдут за Игорем. Они ничего не увидят. Если сказать им, что улица необычна, что сегодня самый удивительный день за всё множество прошедших лет, навсегда неповторимый день, они удивятся. Повертят головой, увидят близстоящую урну или вывеску магазина.

То, что видит Игорь, невозможно рассмотреть невооружённым глазом. Вот собака, перебегая дорогу, бросила на него взгляд. Она каждого видит, но на Игоря она оглянется. У Игоря иной взгляд, чем у тебя, у меня, у нас. Для собаки у него иной запах. То, что он видит, можно рассмотреть только его глазами, и передать остальным, нам, его словами, его неповторимой интонацией.

Игорь поэт во всём. Даже в наивной гордости своими знакомствами и друзьями. Вот, говорит Игорь, – как-то в Париже…

Нет, я так не умею. Я скажу: – Вот, был я намедни в Париже, поднялся там на Эйфелеву башню… Но это, Игорево, интимное, тихое, ненавязчивое, не пускающее тебя туда, вместе с ним, в этот его Париж…

Ему близок Париж манящим прошлым, именами тех, кто был там из наших главных, поэтов-художников-фантазёров. Я себе Игоря легко представляю там, среди них, в кафе Монпарнаса, за одним столиком, за чашечкой кофе, говорящим что-то о проходящей женщине, например, Довиду Кнуту или Борису Поплавскому, или рассматривающему эскиз, только что созданный Мане-Кацем. Жаль: было бы так, имели бы мы сегодня хорошей кисти Игоревы портреты, но и то хорошо, что видим его живым.

Мане-Кац известный художник, из наших, там, и у нас он был просто Кацем, а там дорос до Мане, но мог бы, помня родину, и уж если приспичило, стать Кац-Богоявленским… Это как у Маяковского: «Он был электрик Ваня, / Но в духе парижан / Себе присвоил звание / Электротехник Жан».

У Игоря есть цикл стихов о Париже. О его там предшественниках – Целане, Рембо, Апполинере и, конечно, Верлене. Этот чудесный цикл создан голосом Верлена. И жаль, что не слышны в Игоревом голосе голоса Довида Кнута, Бориса Поплавского, Гингера… Там, в Париже, они жили и мучились, там эти голоса звучат в тишине, и нужен человек, могущий их услышать. Может быть, Игорь прислушается к моим словам, и к этим русским поэтическим голосам вернётся? Потому что только он может это сделать.

Я знаю, попади туда я, я стал бы притворяться своим. Стал бы соглядатаем… Игорю это не нужно.

Игорь среди этих ребят самым естественным и неотличимым образом был бы своим. Он и есть свой, потому что за это полустолетие в поэзии ничто не изменилось, впрочем, как и за прошедшие несколько последних тысяч лет.

У него вышло много книг. Игорь этим гордится и называет число до полусотни. Они тоненькие, как правило, его очаровательные книжки. Они, соответственно времени, имеют малый тираж. Есть несколько в одном экземпляре с чудесными иллюстрациями его друзей-художников. Его стихов наберётся, я думаю, на один томик. Но томик этот, как сказал некто Афанасий Шеншин о Тютчеве, – есть наш патент на благородство!

У него есть стихи для детей, самые очаровательные из его стихов. У нас детские стихи родом из Маршака, из Чуковского, из Даниила Хармса. В этом ряду быть – особое испытание и особая честь для поэта.

Есть цикл о гетто. Игорь пишет о своих близких. О дедушке и бабушке, о тётке, о том, как они умирали. О человеческом достоинстве, которое передали нам. Он пишет о себе, но чувство, что это о моих и твоих предках. И не только о скорби, но о достоинстве, которое они сохранили там, и передали нам в наш сегодняшний день, достоинстве, в котором мы так нуждаемся.

«Третье разрушение Храма», так звучит в переводе с идиш имя Катастрофы.

Память не бывает вечной. Вечным бывает забвение. Но голос поэта возвращает нам наших близких, возвращает память, без которой мы идём на кладбище, закутанные в собственный саван. Игорь прав, и вопрос не только в том, чтобы помнить. Несчастье было даже не в самой Катастрофе, но в том, что мы не смогли её осознать и себя изменить. Мне иногда кажется, что это было последнее испытание, посланное нам Богом. Он убедился, что мы не способны измениться. Испытаний новых уже не будет, будет просто конец.

Мы, в основном, вспоминаем наше прошлое, вспоминаем значимые имена, десяток имен писателей и поэтов. Багрицкого, Бабеля, Ильфа, Олешу… Но у нас и сегодня есть кем гордиться. Есть современники, а не только прошлое. Есть Лев Межберг, с мировым именем в живописи, недавно ушедший, есть Игорь Потоцкий, поэт.

И разговоры о том, что мы переживаем тяжёлые времена, что вся наша прошлая жизнь и жизнь наших отцов была тяжёлой. Но лучшее, что мы знаем в нашей поэзии и литературе, состоялось в этих тяжёлых временах, и не вопреки, но благодаря их тяжести.

Потому что свобода нужна слабым.

Потому что противостояние культуре рождает её росток и напитывает его силой.

Я рад странности нашей с Игорем встречи, рад, что наша дружба состоялась.

Рад, что у нашего города в его сегодняшнем дне, скудном на имена, есть Игорь Потоцкий. Рад, что во времени, выпавшем на нашу судьбу и судьбу единственного города на земле, нашего Города, времени накоплений и приобретений, сохранилось место празднику.

Игорь Потоцкий – поэт, писатель, эссеист.

Значит, мы живы, значит, жизнь наша сохраняет достоинство, значит, у нас, у нашей поэзии есть завтрашний день.

И он не за горами.

Да, и ещё, учитывая дату, которую мы отмечаем.

В Библии для евреев установлен срок жизни, – сто двадцать лет!

Значит надо сто двадцать!

И помнить при этом слова одного цаддика: «Старость предосудительна!».

Он имел в виду вовсе не годы жизни. Игорь в этом смысле не постареет!

 

Александр В. Дорошенко

Творчество