Игорь Терехов

Игорь Терехов

Новый Монтень № 11 (539) от 11 апреля 2021 года

Река времён

Фиолетовая бабочка

 

Памяти В.Г. Кисунько

 

Фиолетовая ночная бабочка прячется в вазе со сливами. Со сложенными крыльями она напоминает самолёт-невидимку «Стеллс». Пока они летают только над Югославией. Но скоро начнут залетать и в наше воздушное пространство. Собака охотится на залетающих в распахнутое окно насекомых. Бабочку не замечает. Маленькая такса беспощадно преследует эскадрильи ночных жуков и мотыльков. Не собака, а мобильный комплекс ПВО. Милует она только очаровательных зеленокрылых существ, чьи повадки напоминают эльфов. Рядом на диване безмятежно раскинулась Флора. Так спят только памятники старой Европы. Чтобы такса не нарушала её покой, приходится выключать ночник. В темноте можно читать про себя стихи. Из дочерей Ликамба только старшую. Директор классической гимназии переводил древних на язык родных осин. На манер Архилоха сказал, что предпочёл бы младшую сестру. Будущая королева была польщена. Мемуаристы отмечают, что в поздние годы она часто говорила камеристкам об учителе. Благодаря ей он покоится в литературном пантеоне. Хотя умер на вокзале, что было не совсем комильфо. Смерть приемлема только в городе дожей. В Библиотеке есть целый стеллаж с книгами о встречах с Хароном в водах его лагуны. Рыжий камер-юнкер грозился отдать концы где-нибудь на Галерной или Среднем проспекте. Но угораздило в другом полушарии. Завещал похоронить себя по пути на острова Бурано и Мурано. Всё-таки был любимцем королевы. Теперь покоится в евангелистской части тамошнего кладбища. В чашу, стоящую на его могиле, посетители складывают авторучки, деньги, камешки и записки. Просят выступить посредником при общении с Господином Б. Верят, что в другой жизни он столь же беспристрастен, как был в этой в своих произведениях. Но нам-то известно, что он замолвит словечко только за тех, которые хорошо писали. Не зря же при жизни часто повторял, что главное для литературы стилистика и эстетика, а вовсе не нравственность. Это была его вера. Но она не стала нашей, несмотря на все прилагавшиеся усилия, литературные изыски и аллюзии. Всё-таки мы слишком долго прожили в России. И родила нас русская мать. Русская бабушка клала в школьный ранец вместе с пирожком антоновское яблоко. А папа нашего друга придумал лучшую в мире систему ПВО. И мы до сих пор не боимся самолётов Альянса над своей головой. Электричество в комнатах выключаем не для светомаскировки. А для спокойного сна любимых. И чтобы не залетали ночные насекомые.

 

Связки грибов

 

На окне кухни висят связки белых грибов, сушатся на зиму. Белыми они назывались, когда их собирали в горно-лесистой местности, а сейчас они выглядят тёмно-коричневыми с вкраплениями чёрного. Большое кухонное окно напоминает старинный китайский свиток с чёткими колоннами спускающихся вниз иероглифов.

Если посмотреть сквозь эти иероглифы, то можно увидеть, как с ивы порывами ветра срываются желтые листья, как они хороводом летят на землю, как блестят тёмные от влаги голые ветви других деревьев, а вдали проступает драконова спина гор. Если смотреть в окно, не отрываясь, несколько минут, возникает ощущение, что находишься в Поднебесной времен династии Тан или Цинь. И пора ставить на огонь чайник с вином и готовить угощение. Скоро на нашу заставу приедут Ли Тай Пе или Бо-Цзюйи с Юанем Девятым. И вы будете с ними долго бражничать и распевать песни, сверяя переводы по антологии академика В.Алексеева.

 

Иной мир

 

Посмотрел в кружку: кипятильник плавает Венецией, пузырьки со спирали выпрыгивают в воду, как водолазы с борта лодки, чай будет сладок и пахуч, красно-карминного цвета. Пришли два молодых человека, глаза красные, рукопожатия обволакивающие: наркоманы, гомосексуалисты, незнакомый мир, просят послать message в другой мир, за океан. За окном на улицах туман, вытянутые силуэты, меж деревьев проходят живые цитаты из Гофмана и Шамиссо – вот иной мир, какого вам ещё нужно? Пошлость начинать новеллу с описания природы: XIX век. Соснора иногда начинает с ландшафтов, делает вид, что его это не касается, он не боится пошлости: нобелиат, балтиец, меня многие в мире знают, – знали, все многие уже там, где кущи и несъедаемые плоды. Здесь – только свои: человеки, а они ничего не знают. Начинают знать тогда, когда им расскажешь или покажешь. Так устроены. На автобусной остановке пожилая женщина спрашивает, в каком направлении можно уехать с этой остановки. Не знает, что у нас правостороннее движение, а ведь не приезжая. Экспонат музея народного творчества. Туда ходят народники и плачут. Антинародники заходят за злобой. А мы в нём просто живем. Ещё одна пошлость: завершать написанное эффектной концовкой. С этим можно бороться только одним способом: вовремя ставить точку. Точка. Конец.

Подарок штату Т.

 

Доехал до корпункта за 87 коп., билет в троллейбусе стоит 1 руб., мелочи не было, протянул кондуктору 50 руб. – посмотрела на них, как на диковинное послание, в троллейбусах и трамваях своя система денег – медная, это в такси – бумажная, кондуктор прочла послание, спросила, сколько есть мелочи, честно признался: 87 коп, сумма её удовлетворила, протянула взамен билет за 1 руб. Так и доехал, как Бегемот на закорках «Аннушки», поглаживая билетом бороду. Придя, быстро сделал сообщение об обстреле автомобиля BMW и гибели его пассажиров в горах возле Верхнего Ларса, отправил в контору, почти как Алекс Юстасу, на мгновение почувствовал себя актёром Вячеславом Т. в роли героя советских школьников и женщин штандартенфюрера Ш., прослезился собственной нужности и стал слушать радио. Сообщение сперва передали с ссылкой на агентство, после – без всяких ссылок – соб. инф. Позвонил К. с радиостанции «Братство», он ничего не знал, что делается у него под носом, надиктовал ему в диктофон. К. сказал: «Это самый опасный у нас участок дороги – между Верхним Ларсом и Чми», ещё сказал, что проезжал там два дня назад, когда вывозили из Грузии духоборов, но тогда колонна – 3 автобуса и 33 грузовых «Камазов» – шли в сопровождении БТР. Логика цифр требует, чтобы БТРов было 333, понятное дело, такое количество брони могло запугать любое бандформирование, даже самого Сада.Ху. Пришел М.-junior, надо передать срочное сообщение в штат Т.: посылка получена. Интересно, что присылают людям из Америки: шифроблокноты? микроплёнку? симпатические чернила в пузырьках? или – о, глупыши! – доллары? М.-junior посмеялся со мной вместе, но всё же раскололся: действительно, фотоплёнку и доллары, но их вытащили на почте. Захотелось утешить, всё-таки почти как родственник, на глазах рос, пока мы с его папашей водку пили, предложил ему написать своему американышу, что, мол, мы, жители славного города Н. – столицы К-Б. республики, государства в составе РФ, хотели бы отправить им, жителям далёкого южного штата Т., безвозмездно, в подарок, памятник героям-комсомольцам, именуемый в просторечьи «Фантомасом». Американыш у нас во время последних летних вакаций всё причитал, что у них в городе нет памятников и бюстов, и по сравнению с нами они, мол, жутко обделены по части монументального искусства. Насчёт передачи памятников Новому Свету прецедент известен: французы им статую Свободы, мы – Устремлённого в будущее, а что до его художественных достоинств, так ведь и ст. Свободы не всем сразу показалась, тоже споры были. Главное, идеологические нарекания исключены: у них нечто вроде развитого социализма, у нас – загнивающий из-за недостатка витаминов капитализм, на фиг нам комсомолец такого роста, а у них он в самый раз будет. М.-junior разрумянился от мысли, что сможет сделать приличный подарок заокеанскому другу. И мне приятно, что полезен людям.

 

Жизнь в тумане

 

Дни неправдоподобной для календаря жары, – вмиг исчезли с улиц демисезонные пальто и куртки, по бульварам начали фланировать летние пиджаки и гавайские рубахи, украшением улиц вновь стали мини-юбки, а на открытых водоёмах уже готовились к открытию купального сезона, – сменились привычной порой туманов. Заезжий красно-полосатый цирк «Колизей» приземлился инопланетной тарелкой на площади позади стадиона. В клочьях тумана в космической тарелке исчезают посетители цирка. Они переносятся в неведомый городским властям мир. Молодой киношник по прозвищу Феллини записывает свои первые впечатления для будущего фильма. Из тумана проступают ветки деревьев. Медленно, словно стада коров, ползут по мокрым мостовым автомобили. Промокшему полицейскому кажутся подозрительными все люди, находящиеся в этот час на улице.

 

Во дни торжеств

 

Особенно ущербно во дни торжеств народных. Горожане со счастливыми улыбками на помятых лицах снуют по городу с полными авоськами нехитрой закуси, а ты недоумеваешь: к чему все эти винегреты? холодцы? московские салаты с колбасой? Где пиры духа? Где воздушные пируэты софизмов и апорий? Куда уехал цирк Романа Якобсона? Флоре приснился сон, что её поместили в больницу для душевнобольных, где стали колоть сильнодействующими лекарствами, от которых она моментально заснула, – ей приснился сон, что она стала императором Чжуан Чжоу и вместе с ним размышляла, кто она (он) на самом деле: император-философ, которому снится бабочка, или бабочка, которой снится Чжуан Чжоу, т.е. она сама, но тогда почему она бабочка, а не кузнечик или божья коровка. Когда Флора проснулась, она увидела вокруг совсем другие лица, отличные от тех, что её окружали при поступлении в психушку. Она спросила доброхотов про меня, ей сказали, что я был здесь (в смысле: там), но поскольку она спала несколько лет, то уехал куда-то, не оставив адреса. От страха Флора проснулась уже по-настоящему и отправилась на кухню пить воду и курить длинные сигареты. Посмотрела в холодильник: из него вылетела бабочка! А из зеркала на неё глядела бородатая физиономия китайского философ-императора: с праздником вас, дорогая!

Почерк

 

Нет у меня почерка, как у героя Шамиссо не было тени, слова записываются не скорописью, а закорючками, фрагментами букв, осколками знаков, каллиграфия руинного мира, ежедневный ужас школьных уроков чистописания, только успехи в математике и родной речи спасали падающие ряды палочек и нераспустившиеся бутоны букв, затухающие волны в написании согласных, неразличимость гласных. Увеличительное стекло выхватывает часть строчного ландшафта: он не столь устрашающ, как без окуляров, в росчерках пера, наклонах букв, их сопряжении и отталкивании чудится перекличка с рукописями главного гения России, оригиналы их хранятся в Доме на набережной адмирала Макарова, золотой запас нашей словесности, конечно, двести лет разницы отражаются в написании букв на бумаге, а разница между золотым веком литературы и временем фальшивых драгметаллов просвечивается в содержании строк, но есть общее: мы русские люди, у нас одна родина – Россия, одни кумиры и герои, и это отражает увеличительное стекло.

 

Тень Шекспира

 

Клуб читателей Монтеня возглавляет яснополянский старец, в спешке шекспировского побега из дому, – не любил стратфордца, плевался, видимо, видел себя в кривом зеркале его зеркал, – не взял с собой книг, просил потом дочь прислать ему Монтеня и Плиния, я в этом клубе всего лишь младший читатель, осенними тусклыми вечерами поглощающий свободную мысль в стране, где мысль есть государственная собственность.

 

Отвлечения

 

Молодые люди: он весь какой-то наклонённый вперед, а она откинутая назад, как верх спортивного авто. Идут рядом, разговаривают. Угол между их торсами на уроках геометрии называют прямым. Слова их должны быть перпендикулярны, они могут либо сталкиваться, либо притягиваться, но не могут течь параллельными потоками. А это печально, потому что простое, житейское счастье символизирует параллель, а не прямой угол. И перекрёстная рифмовка юных тел останется всего лишь ещё одним воспоминанием об этой осени. Другой параллельный мир – компьютерные карточные игры. Когда начальник лагеря товарищ Дынин ловил на неспортивном поведении пионеров моего призыва, они всегда в качестве предпоследнего аргумента предъявляли потрёпанную колоду. В картишки, мол, дуемся. «А, понятненько», – делалось разумно товарищу Дынину. (См. культовый фильм режиссёра Эл. Климова.) Временами кажется, что вовсе не зазорно встретить последнюю минуту данной параллели за перекладыванием «мышью» валетов, дам и королей. Всё-таки галантное общество, строгая иерархия чинов, и никаких поползновений на пространство чужого чувства. Все наши занятия всего лишь отвлечения от мыслей о готовящейся встрече, считал Паскаль. Из них не самое худшее – разглядывание осени.

Мечта о добром балетмейстере

 

В Российской империи так уж заведено: придёт к верховной власти лейб-гвардеец – расставит всюду в государстве своих семёновцев и преображенцев. Сменит его лихой полицмейстер – в державную игру вступают мастера сыска и надзора. А коли настанет черед днепропетровских – вскорости все канцелярии заговорят с приятным южнорусским акцентом. Ничего с этим не поделаешь: традиция-с!

Остаётся только мечтать о тех прекрасных временах, когда воссядет на престол в белокаменной некий добрый балетмейстер из очень Большого театра. Каких тогда танцоров расставит он по городам и весям нашим! И превратится матушка-Россия из государства аморфного и византийского в классическую хореографическую сюиту!

Глядишь, и мы с вами ещё попляшем в кордебалете! А народ вместе с прохожими, каликами перекатными и клакерами, глядя на наши па-де-де, дружно возрадуется и закричит: «Брависсимо!»

«Ага, а плохим танцорам станут отрывать то, что вечно мешает плохим танцорам,» –замечает Флора. «Зато они смогут хорошо петь в хоре!», – быстро парирую я.

Она взяла за обыкновение подглядывать через плечо за тем, что я пишу. И, как всякая женщина, стремится разрушить любую идиллию. Обычно я закрываю глаза на её проделки. Но сейчас не могу ей этого позволить. Ведь дело касается судеб страны.

 

Девушки-хохотуньи

 

Ждал Флору, она не шла. По дороге шли девушки, хохотуньи, им покажешь удилище, они хохочут: маленькое; им расскажешь про математику, про квадратный многочлен, они недоумевают: разве и такие бывают? В детстве нехорошие мальчики, те, с которыми не разрешалось водится, пели: мальчик – мал, мальчик – глуп, он не видал больших залуп. Про кого они пели? Не про тебя, тебя не замечали, ты был на обочине, негромкая фраза в контексте двора. Они пели про себя, им казалось, что главное в жизни – большая залупа, нацеленная в такую же большую красную вагину, баллистическая ракета, летящая на Америку. Дух милитаризма витал над нашими дворами и подвалами, ещё были живы безногие инвалиды последней войны, разъезжавшие по улицам на дощечках с колёсиками из шарикоподшипников. Мальчишки подражали им, делали самокаты на подшипниках, они ужасно скрипели и сыпали искрами, когда герои дворов и улиц летели на них с заасфальтированных городских горок.

 

Компендиум протоколиста

 

Книгу назвал «Компендиум протоколиста», название нравится, рукопись красивая, отнёс её в издательство, директор не дурак, спросил, что значит «компендиум», объяснил толково: краткое изложение какой-либо теории, в д.с. моих взглядов на мир, время, человечество, по-привычному – публицистика и опыты в прозе, вырезанное из газет, журнальных разворотов и еженедельных столбцов за декаду переломных лет. Директор сказал: будем смотреть добрыми глазами, пошутил, обменялись рукоприкладством, другие редакционные чины про название не спрашивали, сразу рекомендовали название изменить, (а м.б., еще и автора?), советы принимаются только на бланках почтовых переводов, в противном случае присланные или нашёптанные материалы администрацией рукописи не рассматриваются. Звонит редактор: назначен на подготовку, прочитал дважды, по прочтению размышлял (первый читатель!), что-то заменить, последний раздел расширить, подумать всё же над названием, яволь, герр принтерфюрер, мы хоть и гении, и состоим на особом учёте у вечности, но ценим непредвзятый взгляд, готовы работать над собой, над рукописью, над девушками. Готовим второй вариант: через два интервала, в строке 65 знаков, с положенными абзацами и отступлениями, исправления и добавления за счет администрации рукописи. Совершаем второй крестовый поход в издательство, снова обмениваемся рукоприкладством, редактор говорит, что через две недели рукопись можно запускать в производство. Проходит год – двадцать четыре раза по две недели! – рукопись лежит всё там же: в шкафу редакции многострадальной русской литературы. Вот и ходи после этого по редакциям и издательствам, верь – доверчивый! – словам людей, связанных с изготовлением печатной водки. Нет, только в обществе близких по духу – олимпийцев, нобелиатов, карменсит и мукомолов, – можно вкушать спокойствие и отдохновение.

Между северным и южным полюсом

 

Старуха-попрошайка барражирует между крупным гастрономом и комплексом правительственных зданий. У неё большие квадратные очки с толстыми увеличивающими стеклами, в платке и в этих очках – она вылитый лётчик-ас времён первой большой войны. Она медленно заходит на прицельное бомбометание, бомбит водителей крупных чиновников и прилично одетых ротозеев. Придерживается мичуринских принципов: нельзя ждать милостыней от природы, взять их у неё – наша задача.

За перемещениями старухи из своего окна наблюдает местный диктатор. Он не берёт даже разрывающуюся от напряжения трубку прямого провода. Он думает о том, что его жизнь мало чем отличается от промысла этой старухи, разве что побираться приходится не на улицах и площадях, а в коридорах и кабинетах державной власти. Вечером он глушит накатившуюся тоску и злобу бодрящим напитком масс.

Протоколист, заносящий в летописи хронику этих дней, пишет о постоянном пунктире в линии нашей судьбы. Образы диктатора и безвестной старухи служат полюсами того магнита, между которыми протекают всеобщие дни и недели.

Окраина России. Тоска. Конец тысячелетия.

 

Светская беседа

 

Раннее тёплое утро. Мусорка в центре городского квартала. С трёх сторон она отгорожена железобетонным забором, словно некое экологическое гетто.

Внутри резервации идёт своя жизнь. У большого металлического контейнера встретились три обитательницы дна. Опираясь на его погнутые края, как на стойку бара, бомжихи неспешно завтракают найденными на помойке съестными дарами и ведут светскую беседу.

О чём они говорят? Что обсуждают? Какие вопросы мучают тех, кого вообще никакие вопросы уже не должны беспокоить? Обмениваются ли впечатлениями о прошедшем вечере и перспективах новой ночёвки? Толкуют о палатках, в которых принимают пустую посуду? Или спорят о последних коллекциях домов моды Нины Риччи и Пако Рабана? А может обсуждают тёмные строчки Мандельштама или Вячеслава Иванова?

Не спеши получить ответы на эти вопросы. Ведь это только вопрос времени – когда ты присоединишься к ним.

 

Прогулка с ангелом

 

Мириады росинок усыпали траву на заброшенном стадионе. Они есть и на разбросанных на поле и окрест него пластиковых стаканах, бутылках, пакетах от сладостей и чипсов, обрывках газет, кусочках кожи и лоскутах неведомых тканей.

Икринки росы сверкают, переливаются, колышатся, дрожат – изумрудный мир первых дней творения, живой прообраз моря людского, низинный ландшафт раннего апрельского утра.

Мы с собакой проходим по беговой дорожке стадиона, как Господь Бог и сопровождающий его ангел.

 

Тюремный домик

 

Дом изначально был задуман как тюрьма, не как многоквартирное общежитие человеков, а как место заточения семейств и их чад. Коллективный бред архитекторов, планировщиков местности, строителей и городских депутатов, раздававших ордера ошалевшим обитателям бараков и вчерашним батракам, поверившим очарованию городской власти и получившим в знак ответной любви каморки под лестницей.

Вода поступает по трубам не каждый час, существует какой-то график, который неизвестен никому из людей, чинов и ангелов, известных обитателям дома. По этому графику пускают воду. Если оставить под краном пустое корыто, ванночку или ведро, то ёмкость когда-нибудь все-таки наполнится водой, это и будет подтверждением существования графика. А в более общем смысле – внутреннего распорядка, правил поведения, системы поощрений и наказаний.

С электричеством проще: его вырубают, когда по телевизору должны показывать оперу или фильмы Бергмана, а включают – когда начинается футбол, хоккей или концерты, посвящённые дню милиции. Однажды по ошибке пустили по проводам ток в период трансляции шахматного матча Каспаров-Карпов, тогда перегорели все лампочки в подъезде. Больше таких беспорядков не было.

Газ в полном объёме подаётся почти всегда в обеденное и ужинное время – это считается большим подарком народонаселению от властей города, и потому вручается обычно в дни месяца, соответствующие числам Фибоначчи, что должно свидетельствовать не только о красоте и торжественности переживаемого жилищеобитателями момента, но и отражать его математически точную выверенность во времени.

Городской транспорт объезжает этот дом и соседние дома-близнецы за три квартала. На соседних улицах останавливаются только (бес)шабашные водители микроавтобусов, именуемых в отчётах о красивой жизни горожан маршрутными такси. И останавливаются они только для того, чтобы набить салоны этих машин человечиной до сверхнормативов карцеров предварительного заключения, обеспечивая тем самым плавный и безболезненный для сознания обитателей дома переход от мест постоянного проживания до рабочих мест привычной трудовой зоны.

В таком тюремном домике я могу выдержать от силы три дня, а моя милая матушка проживает в нём постоянно. На её замечания о том, что я несколько сгущаю краски, расписывая жизнь незванскую в нашем райском рабочем районе, я всегда отвечаю примерно следующее: мы, маменька, прежде всего, реалисты, и, как положено реалистам, повествуем одну лишь правду, какой бы суровой или, наоборот, радужной она не была. Просто мы по-другому пишем слова и отдельные фразы, рассказывая ими о том, что вам и так хорошо известно. И делаем это исключительно для вашего читательского удовольствия и прилежания, а также некоторого, извиняюсь за выражение, интеллектуального роста.

А что касается философических замечаний типа того, что и в тюрьме можно жить, то с этим и спорить как-то даже неприлично человеку, пережившему ХХ век. «Всюду жизнь» – назвал картину на подобную тему живописец-передвижник Ярошенко. Очень уж она понравилась в своё время лобастому младшенькому сынку смотрителя учебных заведений одной из поволжских губерний, вот он и забабахал нам всю эту жизнь.

Книги дождя

 

Жизнь без книг в городе, без вывесок и надписей на заборах. С утра идёт дождь. На верёвке вторые сутки мокнут белая рубашка и полотенце для рук. По телевизору показывают Олимпийские игры. Жаждущим рекордов и славы предлагается бегать в пространстве замкнутого стадиона. За хорошую беготню дают жетон и немного денег. Если бегать всю жизнь, можно скопить много денег. Это олимпийский девиз. Второй тоже известен: главное участие, не победа. Остроумец непременно добавил бы: и не «москвич», и даже не «волга». Мы не царские поручики, чтобы так острить. Мы – олимпийцы, не динамовцы, а гётевцы, участники отборочных соревнований за место в вечности. В нашем телевизоре нет ламп, триодов, микросхем и прочей проволоки. В нём – свеча. Будда Нам Чжун Пака сидит перед его экраном. Не будем его тревожить глупыми вопросами про результат незавершившегося матча. Лучше тихо выйдем на улицу. Там по-прежнему идёт дождь. Если долго в него всматриваться, капли начнут принимать форму букв. И тогда можно будет читать книгу дождя, книгу деревьев, книгу намокших автомобилей.

 

Макондо

 

В начале осени дождь шёл непрерывно в течение месяца. Как-то войдя в большой лифт Дома печати с мокрым зонтом, я поздоровался с находившимися в нём знакомыми и сказал, ни к кому особо не обращаясь: «Макондо!» Коллеги из различных редакций сделали вид, что не расслышали – им показалось, что я выругался.

Я рассказал про этот случай в телефонном разговоре дочери. Она понимающе похихикала, но попросила напомнить, откуда это – Макондо. Ей я мог ещё оформить скидку – всё-таки другое поколение, и «Сто лет одиночества» для них не были столь важной книгой, как для нас. Но в лифте со мною поднимались люди примерно моего возраста. Наверно, всё-таки дело в национальных культурных предпочтениях, подумал я, чтобы не думать ни о ком плохо.

Некоторое время спустя я перерассказал данный эпизод своему товарищу-журналисту, человеку моего возраста и того же культурного слоя. «Ты знаешь, а я уже не помню, откуда это», – честно признался он. И тогда мне стало по-настоящему страшно: если такие вершинные произведения мировой литературы, как роман Маркеса, забываются современниками через несколько десятилетий после выхода в свет, то какая же жалкая судьба ждёт наши бедные творения. Кто их вспомнит через год-другой?

 

Уж лучше посох и сума

 

Ящики письменного стола вывернуты, бумаги перемешаны, у некоторых блокнотов оторваны обложки, не хватает многих страниц, папки свалены в кучу – что они искали? моё сокровенное слово? скрытые цитаты из Монтеня или Паскаля? третье послание к Фессалоникийцам? Осквернённые бумаги лежат, как поруганные девы, прикрывшись рогожей.

Дух сикофанства и надзора витает над этой местностью. Её обитатели ведут дневники наблюдений, обмениваются слухами и ночными звуками, мечтают о шапке-невидимке и служебных сапогах-скороходах. Впрочем, не лишены творчества: истории про доброго папу-следователя, вора – сына прокурора, соседскую бабушку – резидента шести вражеских разведок.

Венец комендантского творения – ночной допрос: кто у них начальник веры? а начальник жанны? мариимагдалины? не врать: Его никто никогда не видел! И тут же: кто был главным военным советником в Анголе? с какой базы вылетали на задание? какие были запасные варианты на случай неявки «родственника»? «помилуйте, ко мне всё это не имеет никакого касательства.» «к Нему будешь обращаться за помилованием! мы не раздаем милостей от природы, взять их у неё – наша задача!»

Вдохновенная каллиграфия режима: составление каталога оплошностей и прегрешений, зарисовки мест невстречи, игра в бисер архивных карточек, записи мнимых чисел, дактилоскопия иррационального мира.

Спасение только в побеге, уходе в одиссею, в монастырь, на синай. Открывается путь странничества. Уж лучше посох и сума, говорил тот, который для себя всё-таки предпочел пулю.

 

Бег по кругу

 

Испустишь дух вот так вот вдруг, по глупости, от неравномерного чередования пива и водочки, и предстанешь перед очами Господина Б. старым грязным пьяницей. И поместит он тебя туда, где коротают вечность клошары, винопийцы и доступные им девицы. И ведь никак не объяснишь ему в тот момент, что по поспешности ошибочка может произойти: что был ты каким-никаким, а всё-таки мыслящим тростником, шумел на ветру времени, раскачивался в сторону демократии, свободолюбия и гуманизма.

В такие минуты внутреннего прозрения обидно становится за себя и за Господина Б. Обидно, что из-за недоразумений чисто физиологического характера может сорваться волнующий диалог между вами, между, так сказать, субъектом и объектом почитания. И тогда даёшь себе слово впредь потреблять что-либо одно – либо водочку, либо пиво. И что самое поразительное в таком зароке – иногда сдерживаешь данное самому себе слово! И в такие периоды искренне веришь, что Господин Б. отмечает где-то там у себя твоё усердие и прилежание, берёт его на заметку в своём невидимом миру гроссбухе и, возможно, будет более снисходительным в случае будущей оказии.

Однако подобное успокоение духа неминуемо приводит к новому потреблению упоительной смеси. А утром снова тебя душат слёзы стыда и боли за возможную ошибку Того, кто никогда не ошибается. Такой вот порочный круг получается.

Поезд Кима ехал по России

 

На балконе соседнего дома стоял парень и мочился на прохожих с двенадцатого этажа. В первых числах месяца жара спала, но её последствия длились.

По главной улице разгуливал карлик с выпученными глазами. Он был одет в армейские одежды. И хотя на форме не было знаков различия, милиционеры, как законопослушные граждане, отдавали ему честь. Длинноносый олигофрен лизал мороженое и предлагал девочкам поиграть с ним «в больничку». Те шарахались от его седой щетины. Графоманы спешили в редакцию журнала «Литература либо жизнь». При встречах друг с другом они театрально потрясали килограммами рукописей. Близнецы Кока и Кика выделывали на площади свои привычные трюки по материализации духов героев контрреволюции. Фалалей пристроился метрдотелем в подпольном кафе для нелегальных торговок золотом. При встречах предлагал зайти к ним отведать лагмана. «С кокаинчиком», - подмигивал он. Вся рота железных дровосеков была в сборе.

Зато куда-то пропал картезианец, прогуливавший на проволоке двух ужасного вида животных. Мы ещё спорили с Флорой, гиены это или шакалы. Однажды наш пёс Котя чуть не сцепился с этими существами. Он, как обычно, полез к ним знакомиться, а они расценили его действия как прямую агрессию. Пришлось Флоре проводить миротворческую операцию с выносом собачки на руках из зоны конфликта.

Как ваша фамилия, спросила меня вахтерша Дома печати. «Вудворт или Берстайн, точно не помню. Запишите любую», – сказал я, проходя мимо неё походкой героев «уолтергейта».

А по России ехал поезд председателя Ким Чен Ира. Художник А. на встрече творческой интеллигенции республики К.-Б. предлагал запретить знаковую живопись. А моих друзей К. и Ц. сослать на Соловки. По телевизору рекламировали пиво «Солодов». В штате Миссисипи умерла Юдора Уэлти.

 

Завершается наша эпоха

 

Под вечер огромная тёмная туча появилась над городом, как кепка-аэродром над головой безумца. В просвет между тучей и окрестностями хлынуло солнце. Золотистый свет в одно мгновение превратил заоконные виды в причудливые ландшафты Клода Лоррена, облагородил облупившиеся стены домов, покрыл сусальной позолотой деревья и высветил девушек призывного возраста. Разнокалиберные птичьи стаи совершали последний облёт подконтрольных им территорий парков и площадей. На фоне типовых параллелепипедов и авторских многогранников их оптические волны выглядели книжными иллюстрациями к произведениям романтиков. Пока ещё блеклая, словно завернутая в целлофан, луна спешила занять своё место на небосклоне. В споре с Артуром Кларком о возможностях техники Клайв Льюис и Толкиен утверждали, что польза от машин исчерпывалась приготовлением трубочного табака и транспортировкой читателей в Бодлинскую библиотеку. На улице мне повстречался знакомый мальчишка пяти лет. «Что это у тебя?» – спросил он. «Сумка». «А что ты в ней носишь?» «Различные бумаги и книги». «А что такое книги?» У мальчика много электронных игрушек, он всегда хорошо одет, по видику смотрит специальные подборки лучших американских мультиков. Только о книгах никто ему никогда ничего не рассказывал. Конец века плавно переходит в конец тысячелетия. Завершается эпоха читателей.

 

Река времён

 

Река времён бурлила по главной улице. Нам – пальмирцам, – не привыкать к наводнениям. Но перебраться с этого берега, где антисухо и температура по Фаренгейту, на тот, где молочный фатерланд, всё равно, что попасть в будущее. Гость из будущего, наоборот, стремился в настоящее по пояс в воде. Его чуть не сбила проплывавшая мимо машина. Ещё несколько девушек, приподняв мини-юбки, штурмовали будущее. За ними пристально наблюдали любители уличных наблюдений. Северные пальмирцы, дети мои, пел старый акын. Уважаемый, помогите пересечь разбушевавшийся Рубикон. За букет червонцев нанял авто чтобы миновать перекрёсток. В гарсоньерку попал, не замочив подмёток, – истинный пальмирец! «Вот, что значит ум против грубой силы», – любил повторять в таких случаях однокорытник по факультету имени Мариуполя. Попил чаю с водкой по старому ямщицкому обычаю. Потом стал названивать в Пальмиру. Не для того, чтобы сообщить о достижениях в преодолении водных преград. А исключительно для того, чтобы узнать о результатах преодоления воздушных просторов. Никто не отвечал. Стал смотреть телескоп. Там вихлялся мин-херц иностранных знаний. Захотелось ущипнуть его за зад. «Содомит», – вынесла промежуточный приговор Флора. Не стал его оспаривать, приказал вместо приговора вынести ещё одну рюмку водки. И ёще раз сблизился с народом. Без пятен ложного стыда листал антинародное искусство Луизианы. Рукотворная пальмира возникла на берегу моря в 1958 году. В эту эру добрая мамаша отправила тебя с ранцем за спиной в первый класс «Д» (антиумники!) СШ N 10 далекого города А. Оригинальный подарок братского, – сорок тысяч братьев! – эльсинорского народа школьнику гиперборейской равнины. Завершено строительство храмовых сооружений в памятном 1991 году. Надо было нам, дорогая Флора Грант, не защищать БД, а эмигрировать в Луизиану*. Полотна Корнелиуса, Алёши Энского, златовласки Пидерсена, красавцы Ветчинкина и Джифарса, объекты Эраста и Большого Билля, летатлины Малдера, японский камнепад. Живопись – это нечто среднее между искусством и жизнью, сказал один из них. «Когда и твои работы вывесят на берегу, будем считать, что искусство сравнялось с жизнью», – сказал по телефону Андрею К. «А когда поедем в деревню?» – спросил он. «Когда на смену циклонам придут антициклоны». И снова набирал Пальмиру. Как персонаж газетного эпоса. Алиса всё-таки ответила: «Турболёт задержали!». А кто задержал, не сказала. Пришлось гадать: экскурсоделы, сбытчики памятного, таксёры, ночные портье, сервировщики столешниц, хранители валют, гандольеры – все могли быть причастны. Впечатления словами не передать, сказала Алиса. Придется посылать на местность К., он напишет виды и ландшафты, реалист. Впрочем, он и там будет писать деревню. Известное дело: приват-доцент нашего факультета живописал там путешествия по деревням в поисках живой воды. «Папашу-то видела?» «Видела.» «И туфельку целовала?» «Целовала!» «И что?..» «Хочешь спросить, велел ли он что-нибудь передать тебе?» «Трепещу загадывать.» «Сказал, чтобы не злоупотреблял альфой и омегой.» «Мудрофилией и древнепромыслом?» «В прямом – водочкой и пивом! Особенно, когда переплываешь реку времён». С того берега ей не было видно, что омеги сегодня не было совсем. Но молодость была уверена, что она всегда права.

___

* Луизиана – музей современного искусства в Дании.

Оставшиеся дары

 

Перечитать стихотворение дважды, сперва про себя, потом вслух, чтобы ощутить во рту солоноватый вкус свежести и свободы. Выпить зелёного чаю Hilltop. Проверить перо (шарик?) новой ручки: «как превратился в даоса, – вот загадка». Вспомнить: цивилизатор бредил антидаосами. И тут же уточнить: любовался учителем Куном и фалангами цзяофаней. Записать аргументы спора: даосы ранили сирого из малых сих? а эти, строевики, с серпами? нет, меня искать среди пьяных монахов и фей! третий слева, в кепке. Улыбка во весь рот, взор к небесам, портфель с записками и выписками раскачивается справа. С годами походка стала как у старшего Ф. Основоположник двигался по Невскому весь перепачканный мелом. Путь пролегал из другого Фонтанного дома в аудиторию N 66. Мы приветствовали: «Добрый день, Дмитрий Константинович!» «Опять занятиями манкируете, молодые люди?» – любопытствовал основоположник. «Следуем в Лавку стихов!» – признавались мы. «Тоже касталийское занятие», – выносил вердикт великий магистр гармонии. Записать в ежедневник: можно ли рассматривать вердикт как напутствие? Подчеркнуть тремя линиями для памяти. Пересчитать оставшиеся дары: несколько книг стихотворений и прозы, китайский чай, туман в волосах Флоры, улыбка маленькой собаки, признавшей в тебе хозяина, расцветшее у железной дороги дерево. Потом отложить перо. И уже спокойно наблюдать, как город за окном заполняется спецназовским газом.

 

Иллюстрации:

работы художника Владимира Марченко (Нальчик).